II.

II.

В фотохронике августа 1991 года его лицо — на каждой второй фотографии. Ельцин, Руцкой, Хасбулатов и он — вожди демократической России, противостоящей путчистам. Тогда это почему-то не бросалось в глаза, а сейчас — смотрю на него (на пиджаке еще — звезда Героя социалистического труда, которую он тогда не носил, стеснялся) и вижу не белодомовского демократа, а воплощенную Советскую власть. Боже, что у него с ними, с демократами, общего?

Задаю этот вопрос, Силаев отвечает, что, конечно, демократом он никаким не был, был технократом, не мыслившим себя вне Советской власти: «Но иначе я не мог. Вы же не знаете, наверное, что один из путчистов, член ГКЧП, обещал повесить меня на березе? Вот прямо так и говорил, глядя мне в глаза: мы вас повесим на березе!»

К этой угрозе за время нашего разговора он вернется еще раз десять — видимо, она произвела на него в свое время нешуточное впечатление, но все же у страха глаза велики, потому что на самом деле тот путчист, о котором рассказывает Силаев, был, вероятно, самым безобидным среди и без того безобидных гэкачепистов. Его, колхозного босса Василия Стародубцева, строго говоря, вообще непонятно каким ветром занесло в ГКЧП, и ясно, что никого бы он ни на какой березе не повесил. Но Силаев так не считает.

— Они не могли мне простить земельной реформы. Когда в РСФСР появились первые сто фермеров, я собрал их у себя в Белом доме — не столько проблемы обсуждать, сколько просто посмотреть на них, мне было очень интересно. Позвал и Стародубцева, чтобы и он полюбовался на наши успехи. А он сразу почувствовал угрозу колхозной системе — новые люди, новые отношения, новый бизнес. Как понес — враги народа, идеологическая диверсия, пятое, десятое. Потом поворачивается ко мне, глаза злые. «А таких, как вы, Иван Степанович, мы будем вешать на березах!»

Силаев делает паузу, чтобы я мог ужаснуться, потом продолжает:

— Если всерьез, его сразу же нужно было в тюрьму сажать, потому что сами посудите — когда человек предлагает вешать премьер-министра на березе — это неприлично даже.

Кажется, если бы случая со Стародубцевым в его биографии не было, он бы все равно придумал что-то подобное. Внося на рассмотрение съезда народных депутатов закон о земле, он сравнивал себя с другим премьером, проводившим земельную реформу — разумеется, со Столыпиным, — и, кажется, всерьез ждал той же участи, которая постигла в свое время и Петра Аркадьевича.

— Вы же знаете, на него было то ли одиннадцать, то ли четырнадцать покушений, и он даже в завещании просил похоронить его там, где его убьют. Не «там, где я умру», а «там, где меня убьют», понимаете? Вот какая это важная тема.