Глава 21 СТРАШНЫЙ СОН БОРЗЫКИНА

Глава 21

СТРАШНЫЙ СОН БОРЗЫКИНА

Редактор газеты «Свободный Юг» Борзыкин пребывал в состоянии глубокой задумчивости. Он ходил взад-вперед по кабинету, садился в кресло, нервно листал подшивку своей газеты, развернутую на столе, и тут же снова вскакивал и ходил. Борзыкина мучил один вопрос: кто победит на предстоящих в ноябре выборах? Кандидатов было много, человек десять, но мысль Борзыкина вращалась вокруг троих — действующего губернатора Павла Гаврилова, бывшего председателя облеовета Петра Твердохлеба и бывшего сотрудника «Южного комсомольца», которого сам же Борзыкин принимал в свое время на работу, Евгения Зудина. Последнее обстоятельство особенно удручало Борзыкина, он никак не мог взять в толк, как это пацан, мальчишка, ничего особенного из себя не представлявший, вдруг смог так раскрутиться. Поначалу, когда Зудин только появился в Благополученске и стало известно о его намерении выдвинуть свою кандидатуру, Борзыкин, узнавший об этом от редактора газеты «Вечерний звон» Васи Шкуратова по телефону, долго смеялся в трубку и говорил Васе, а потом и всем другим, с кем приходилось обсуждать эту новость, что это несерьезная кандидатура, и лично он — как редактор одной из ведущих газет области — пальцем не пошевелит, чтобы помочь этому самозванцу.

Но не прошло и недели, как Борзыкину пришлось в корне пересмотреть свое отношение к кандидатуре Зудина. За это время в редакции побывал некий представитель зудинского штаба, который в сугубо деловой форме изложил, какие материалы, связанные с кандидатом, когда, в каком объеме и даже на какой странице хотел бы он видеть, после чего протянул Борзыкину, слушавшему его со снисходительной улыбкой и только ожидавшему, когда он кончит, чтобы холодно указать на дверь, готовый договор на публикацию вышеназванных материалов. Когда Борзыкин увидел сумму, проставленную в договоре, с его лица сползло не только выражение снисходительности, но вообще всякое выражение, и оно на какое-то время так и осталось лишенным каких-либо черт, расплылось и размазалось, чего пришедший как будто не заметил, однако, про себя удовлетворенно хмыкнул. Договор был без отлагательства подписан, более того, Борзыкин приказал секретарше приготовить кофе, пересел из своего кресла за приставной столик, напротив посетителя, и вдруг пустился в воспоминания о том, как именно он, Борзыкин, принимал Женю Зудина на работу в редакцию, как еще тогда он отметил его способности и много внимания уделял его становлению как журналиста, короче, выходило, что не кто иной, как Борзыкин и есть крестный отец и воспитатель нынешнего кандидата в губернаторы. «По большому счету, — доверительно сказал он, — это я сделал его тем, кто он есть!» Тут посетитель снисходительно улыбнулся и сказал: «В таком случае, вам и карты в руки». С этого момента материалам о Зудине была открыта в «Свободном Юге» зеленая улица.

Но что-то все-таки продолжало тревожить Борзыкина. Дело в том, что с губернатором Гавриловым он как человек, привыкший ладить с властью, находился до сих пор в хороших отношениях и немного побаивался эти отношения испортить. Гаврилов уже звонил ему и высказывал упреки и недовольство, Борзыкин юлил, говорил, что редакция не делает разницы между кандидатами, публикуя материалы обо всех по очереди. «Да где же по очереди? — возмущался Гаврилов. — Вчера Зудин, сегодня Зудин, а моя программа уже неделю у вас лежит и не печатается». «Разве? — удивился Борзыкин. — Я проверю, Павел Борисович». У него было сильное подозрение, что губернатор на выборах пролетит, уже в открытую говорили, что Москва его не поддерживает, с чего бы тогда Борзыкину стараться. Но и в победе Зудина он сильно сомневался. И был еще Твердохлеб, который демонстративно не давал в редакцию «Свободного Юга» никаких материалов, словно этой газеты и не существовало вовсе, что по-своему задевало Борзыкина. «Значит, помнит все, — с неприятным чувством думал он о Твердохлебе, — помнит и не простил».

«Свободный Юг» считался теперь независимой газетой. Никто уже не узнавал в ней бывший орган обкома КПСС и облсовета газету «Советский Юг», в одно тревожное августовское утро 1991 года неожиданно для всех переименованную и в специальной передовой статье открестившуюся от всего, что ее связывало с прежней властью. С перепугу Борзыкин решил тогда же поменять и собственное имя — Владилен, происходящее, как известно, от «Владимир Ленин», чем раньше он даже гордился, но теперь стал чувствовать себя с этим именем как-то неуютно, будто оно выдавало его и всю его родню. Он решил сделаться Владиславом или, на худой конец, простым Владимиром, но загс, куда он обратился с соответствующим заявлением, ему отказал, найдя указанную им в заявлении причину («перемена мировоззрения») недостаточно основательной. Тогда Борзыкин сам укоротил ставшее ненавистным имя и стал подписываться просто — Влад, Влад Борзыкин, чем немало потешил сослуживцев и всех, кто его знал.

В бывшем «Советском…», а теперь «Свободном Юге» не осталось почти никого из старых, работавших еще с Правдю-ком сотрудников — кто помер, кто состарился и поспешил убраться на пенсию, остальные просто разбрелись по разным новым газетам. Теперь в редакции работали: сам Борзыкин, его жена Зинаида Андреевна, сын жены от первого брака Альберт, жена сына от первого брака Маша, общий сын

Борзыкиных Артур и еще несколько родственников и друзей семьи, для которых были придуманы специальные должности вроде директора по рекламе или агента по распространению. Из профессиональных журналистов оставались только Люся Павлова, заведовавшая и здесь отделом писем, и Глеб Смирнов, ведавший, как всегда, спортом и практически не появлявшийся в редакции.

«Свободный Юг» представлял собой странную смесь старой и новой идеологий. То вдруг разражался бурным негодованием по поводу невыплаты пенсий ветеранам, которые «всю свою жизнь отдали строительству социализма», то с таким же пафосом ругал местную оппозицию, которая «пытается тянуть нас в прошлое и мешает проведению реформ».

Минувшим летом, накануне второго тура президентских выборов в редакции были заготовлены и даже набраны два варианта передовой статьи: одна должна была называться «Историческая победа реформаторских сил», другая — «Историческая победа патриотических сил». Соответственно, заранее приготовили и два разных портрета: на одном — поднявший правую руку, улыбающийся старый президент, на втором — взмахнувший левой рукой и тоже улыбающийся новый президент. Второй вариант не понадобился, и Борзыкин спрятал его, на всякий случай, в сейф. Но не успели опомниться от больших выборов, как уже подоспели свои, губернаторские, и все началось сначала.

Бывший Владилен, а теперь Влад Борзыкин имел все основания опасаться прихода к власти в области левого кандидата. Дело в том, что в августе 91-го он чересчур активно клеймил снятого тогда с должности Твердохлеба, при этом бил себя в грудь на страницах новоявленного «Свободного Юга», убеждая читателей и самого себя в том, что у газеты и лично у него, Борзыкина, нет ничего общего с такими «попутчиками путчистов», как этот самый Твердохлеб. Именно благодаря этим публичным заверениям Борзыкин вскоре под шумок приватизировал оказавшуюся вдруг ничейной партийную собственность в виде целого этажа в Газетном доме, редакционной мебели, компьютеров и прочей техники, а также двух автомобилей и вполне приличной библиотеки. Все теперь устраивало его в жизни, и он просил Господа Бога, в которого по новой моде стал как бы верить, чтобы больше уже ничего не менялось. И несколько лет вроде так и шло — сколько ни билась презираемая Борзыкиным оппозиция, ничего не менялось, и стало уж совсем казаться, что новая власть навсегда, как вдруг эти выборы. Для чего, зачем? И кому они вообще нужны? Была бы его воля, он бы их немедленно отменил под тем простым предлогом, что время непростое, тяжелое, надо работать, а не выборами заниматься.

Теперь вплотную к раздобревшей физиономии Борзыкина приблизилась новая угроза — возвращения проклятых им (возможно, слишком поспешно и необдуманно, теперь-то он это начинал понимать) коммунистов. Конечно, напрямую это Борзыкину и его газете ничем таким уж не грозило — собственность вряд ли отберут, с работы уж точно не снимут. Хотя черт его знает, как еще повернется… Но все равно, чувство было поганенькое, Борзыкин привык быть на виду, в первых рядах, в числе лиц, приближенных к власти. С возвращением Твердохлеба рассчитывать на такую приближенность никак не приходилось.

«Уж лучше Зудин», — думал он и опять же сомневался. Мальчишка! Опыта — ноль, одни амбиции, с таким не будешь знать, куда поворачивать. Вот если бы кто-нибудь мог наверняка, на все сто процентов сказать, кто из этих троих станет новым губернатором, тогда ему, Борзыкину, и его газете было бы куда легче. Тогда можно было бы, не опасаясь последствий, хвалить одного и ругать другого, а потом еще и вставлять при каждом удобном случае: «Как и прогнозировала наша газета…» Но точного прогноза никто дать не решался. Когда заходила речь о прогнозе, местные социологи и политологи отвечали вопросом на вопрос: «Если честные выборы?» По их мнению выходило, что в случае абсолютно честных выборов победить должен Твердохлеб. «Но кто ж ему даст победить?» — туг же прибавляли они. И выходило, что выборы «сделают», в результате чего скорее всего останется прежний губернатор. «Ну да, ну да» — радостно соглашался с этим Борзыкин. Но тут же внутренний голос подсовывал гадкий вопросик: «А если не сделают? Ну не смогут, мало ли что…» От этих мыслей у него раскалывалась голова и неприятно урчало в животе.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула секретарша Аделаида Федоровна, она же двоюродная сестра жены Борзыкина.

— Там человек какой-то звонит, говорит, что космонавт…

— Бестемьянов, что ли?

— Вроде бы.

— Что ему надо, спросила?

— Хочет опубликовать у нас свою предвыборную программу.

— Скажи ему, что у нас один квадратный сантиметр газетной площади стоит… — Борзыкин на секунду задумался, — скажи: 25 тысяч.

Аделаида вытянула физиономию и исчезла.

Когда-то, в пору первого полета Бестемьянова в космос все благополученцы чрезвычайно гордились своим земляком и часто приглашали его на всякие областные мероприятия. Однажды он приезжал в качестве почетного гостя на отчетно-выборную комсомольскую конференцию и, когда в перерыве делегаты пожелали сфотографироваться с ним на память, Борзыкин, работавший тогда еще инструктором отдела пропаганды обкома комсомола, лично бегал в буфет за фотокором Жорой Ивановым и сильно досадовал, что не успел из-за этого занять местечко поближе к космонавту. С тех пор Бестемьянов еще дважды летал в космос, но третью звезду так и не получил — с какого-то момента ее давать перестали. Он по-прежнему изредка навещал родной город, но в последние годы официально его уже не приглашали, так как он был замечен в рядах столичной оппозиции, ходившей 1 мая и 7 ноября на демонстрации под красными флагами. Теперь бывший космонавт, сильно постаревший и уже отошедший от космонавтики, решил баллотироваться в губернаторы своей родной области, но неожиданно для себя столкнулся с довольно прохладным отношением местной прессы. Журналисты не только не гонялись за ним, как в былые времена, но даже, кажется, избегали своего героического земляка.

Ответ секретарши «Свободного Юга» озадачил Бестемьянова.

— А могу я побеседовать с самим редактором? — спросил он, надеясь, что секретарша чего-то недопоняла или напутала.

— Он сейчас очень занят, — неуверенно ответила Аделаида, помнившая Бестемьянова только по фотографиям в газете и никогда прежде с космонавтами не говорившая. По прежней специальности она была продавец.

— Тогда будьте любезны, поясните мне, сколько же будет стоить опубликовать у вас две машинописные странички текста?

— Две? — Аделаида понажимала кнопочки на своем калькуляторе и, сама удивляясь полученному результату, сказала: —Около пяти миллионов…

— Благодарю вас, — задумчиво сказал космонавт и положил трубку.

А с редактором «Свободного Юга» случилось в эту ночь страшное.

…Спит, значит, Борзыкин на широкой итальянской кровати с резными завитушками, укрытый мягким турецким одеялом на синтепоне, крест золотой, не снятый на ночь, перекрутился и прилип к потной спине, а в спину уткнулась пышнотелая мадам Борзыкина в бумазеевой пижаме 54-го размера, на которой нарисованы сердечки и написано «Ля мур, ля мур, ля мур…» (куплено в Париже, в магазине для полных «Рафаль»). Спит Борзыкин тревожно, без конца ворочаясь, постанывая и вскрикивая.

«Чего ты? Чего ты?» — спрашивает сквозь сон мадам Зина и старается укрыть разметавшегося Борзыкина, но туг же синтепоновое одеяло оказывается отринутым, и чудится Борзыкину, что кто-то другой говорит ему: «Встань и иди! Встань и иди!»

И вот он действительно встает и идет. Но сначала, не зажигая света, на ощупь находит и надевает костюм и галстук, ботинки и плащ и даже зонт берет в руки и так, в полной амуниции выходит из квартиры, пробирается в темноте на лестницу, чтобы не шуметь лифтом, и выходит из подъезда. А там уже стоит и ждет его служебная машина, только почему-то не белая, а черная, и водитель незнакомый, но знает, куда везти Борзыкина, и везет молча по темным, пустым улицам. Борзыкин не понимает, куда они едут, но тоже знает, что ехать нужно, молча смотрит в окно и вскоре соображает, что едут к центру города. Квартала за два до площади машина останавливается, и водитель, не поворачивая головы, говорит Борзыкину: «Дальше пешком». И Борзыкин безропотно вылезает из машины и тут видит, что по обеим сторонам улицы, держась вблизи стен домов, двигаются в направлении площади такие же темные силуэты в шляпах, с портфелями и нераскрытыми зонтами. Еще не понимая происходящего, Борзыкин ощущает какую-то особую важность момента и, гордый своей к нему причастностью, быстро перебегает на другую сторону улицы и пристраивается за каким-то высоким, сутулящимся человеком. Тут же он замечает, что за ним самим пристроились еще люди с надвинутыми на глаза шляпами и кепками, но сколько ни оглядывается Борзыкин, узнать никого не может. Ближе к площади он видит, что сюда стекаются с боковых улиц такие же цепочки людей, следующих строго друг за другом, а на самой площади уже темнеет, чуть колыхаясь, плотная очередь, двойным кольцом огибающая постамент со знакомой трехметровой фигурой, и тянется дальше, к высоким ступеням пирамидой, ведущим в большое, темное, как и все вокруг, здание. Борзыкин напряженно вглядывается в единственное горящее в ночи окно в левом крыле второго этажа, и страшная догадка наконец осеняет его.

Между тем высокие дубовые двери время от времени открываются, на ступени здания выходит неразличимый в предрассветной мгле человек и произносит только одно слово: «Следующий!», после чего снова исчезает за дверью. От очереди поспешно отделяется стоящий впереди и спотыкаясь несется вверх по ступеням за исчезнувшим силуэтом. Борзыкин беспокойно оглядывается по сторонам, ища хоть одну знакомую физиономию, чтобы спросить, выяснить что-нибудь, но все опускают головы или отворачиваются. Вдруг он слышит позади себя сдавленный шепот и, покосившись краем глаза, видит две очень знакомые фигуры, но что-то мешает ему узнать их.

— Ты партбилет взял с собой? — шепчет одна фигура, нервно поглядывая на лестницу. — Там первым делом партбилет спрашивают.

— Взял, взял, — нетерпеливо отвечает другая фигура и прикладывает палец к губам. — Я даже взносы за пять лет уплатил и штампики поставил.

— Куда уплатил? — слышится удивленный шепот.

— Куда, куда… Куда надо. Тсс! Кто-то вышел.

По ступеням, понурившись, спускается человек. Кажется, что плечи его вздрагивают. Очередь молча расступается, и человек медленно проходит сквозь нее как раз рядом с Борзыкиным.

— Ну что там, как? — успевает он спросить расстроенного человека.

— Прогнали. Говорят: недостоин восстановления, — отрешенно отвечает человек, и Борзыкин узнает в нем председателя областного комитета по управлению имуществом Ручки на.

— А что спрашивают? — Борзыкин хватает Ручкина за рукав и держит, впрочем, тот не сопротивляется. — Последнюю программу партии спрашивают? У меня законспектировано!

— Какую там программу! Что делал после 19 августа 1991 года, они спрашивают! В каких партиях состоял, за кого голосовал на выборах с 89-го по 96-й год… — Ручкин махнул рукой и пошел прочь, но пройдя пару шагов, обернулся и поманил Борзыкина пальцем. Тот подбежал с готовностью.

— Тебе лучше не ходить, ты у них в черном списке, в первой десятке значишься, где-то под шестым номером, сам видел.

— Я? Да как же… При чем тут я?.. — Борзыкин беспомощно оглянулся и кинулся назад, в очередь, но она уже сомкнулась, й он не мог теперь определить места, на котором только что стоял. Все стоящие были на одно лицо и даже не смотрели в его сторону.

— Говорят, его надо просить, — услышал он уже знакомый шепот. Все те же две темные фигуры с благоговейным страхом, задрав головы, вглядывались в бронзовую спину.

— Каяться, говорят, надо и просить у него прощения. Даже, говорят, свечку можно поставить.

Фигуры отделились от очереди и полезли на газон. Зайдя спереди постамента, они бухнулись на колени и стали неистово биться лбом о гранитную плиту, при этом один из них крестился, а другой, напротив, вытягивался на коленях и отдавал честь, как на параде. Как только эти двое отошли от очереди, Борзыкин попытался втиснуться на их место, но его грубо отпихнули, зашипев с разных сторон: «Вы не тут стояли!»

Бедного Борзыкина прошиб холодный пот, и он даже застонал жалобно и тонко.

— Ну чего ты, чего? — мягкая рука мадам Борзыкиной погладила его по плечу. — Говорила же тебе, не ешь на ночь борщ, опять кошмар приснится.

Борзыкин открыл глаза и некоторое время водил дурным взглядом по потолку, на котором раскачивалась узорная тень оконной гардины.

— Дуся! — шепотом обратился он к жене. — Ты не помнишь, где мой партбилет? Тот, старый?

«Дуся» молчала, делая вид, что спит.

— Я тебя спрашиваю! Где мой партбилет, Дуся? Он был во втором ящике, под бумагами на приватизацию. Ты что молчишь? Ты его выбросила, что ли?

Мадам Борзыкина вздохнула и перевернулась на другой бок.

Тогда Борзыкин приподнялся на локте и как следует тряхнул жену за плечо.

— Зинаида! — совсем уж угрожающе прошипел он. — Если ты его уничтожила, я тебя убью!

— Ты ж его сам уничтожил, после этого… как его… второго тура., забыл? — пробормотала сквозь сон «Дуся», она же Зинаида, и от этих ее слов Борзыкин застонал еще громче и рухнул на широкую подушку.