XI

XI

И я пришелъ на сл?дующее утро проститься съ нею. Меня провели въ очень большую и высокую комнату, служившую ей и кабинетомъ, и спальней. Хозяева всячески позаботились о ея комфорт? и устроили ей достойную ея обстановку. Елена Петровна лежала на огромной кровати, вся распухшая, и стонала.

Взглянувъ на ея совершенно с?рое лицо, въ которомъ читалось глубокое страданіе, я просто не узналъ «madame», вчера еще вечеромъ хоть и почти неподвижной въ кресл?; но все же энергичной и, минутами, даже веселой.

— Боже мой, что такое съ вами? — спросилъ я.

— Чуть не померла ночью, голубчикъ! — простонала она, — къ самому сердцу подкатило, и вотъ — смотрите!

Она съ усиліемъ высвободила изъ-подъ од?яла руку. Это была не рука, а какое-то несгибавшееся, толст?йшее бревно.

— Что жъ докторъ?

Она презрительно усм?хнулась.

— Изъ Англіи даже одинъ ?детъ, завтра или посл? завтра прі?детъ… Да ужь что тутъ!.. помирать такъ помирать — вс? тамъ будемъ… какое тутъ, милый челов?къ, докторъ! — захочетъ «хозяинъ», такъ я сразу встану, в?дь это ужь бывало, а не захочетъ — кто жъ мн? поможетъ!

Мн? стало неловко, тяжко и жалко ее до посл?дней степени.

— Что жъ, вы ?дете? сегодня? — спрашивала она.

— Да, нужно.

— Не у?зжайте! — вдругъ шепнула она какимъ-то особеннымъ голосомъ. — Неужто не можете вы пробыть со мною дня три-четыре?.. Пожал?йте меня немного!..

Голосъ ея прервался, изъ глазъ брызнули слезы.

— В?дь я одна, — сквозь видимо подступавшія къ ея горлу рыданія говорила она потомъ, — вс? они — чужіе, чужіе!.. ухаживаютъ за мной, носятся со мною, а мн? тошно гляд?ть на нихъ, — бить ихъ, плевать на нихъ хочется! Противны они мн? вс?… чужіе! Только вы — свой, родной, русскій! Другъ мой безц?нный, д?точка вы моя дорогая, не покидайте вы меня, старуху, въ такое время!.. коли помру — закройте вы мн? глаза русской родной рукою… Да и еще одно д?ло: я в?дь кончила «Голубыя горы», послать надо Каткову, ну, а въ такомъ вид? рукопись нельзя послать, я по-русски-то пишу не ахтительно, безъ исправленій, да и большихъ — нечего и думать… возьмите, Бога ради, да поправьте. Я и пошлю тогда. А послать скор?е охъ какъ надо: денегъ у меня своихъ ни полушки, Общество выдаетъ мн? мало, а на чужой счетъ жить не очень-то пріятно… Сд?лайте же божескую милость, истинно доброе д?ло… и на семъ и на томъ св?т? не забуду вашей дружбы… Охъ, тяжко какъ!

Она застонала, и опять слезы выкатились изъ глазъ ея.

Нечего говорить, что она совс?мъ меня растрогала и разстроила, что она меня въ конецъ поб?дила. Я сказалъ ей, что остаюсь на два, на три дня, даже на нед?лю если ей нужно, и готовъ сейчасъ же приступить къ чтенію ея «Голубыхъ горъ».

Нужно было вид?ть, какъ она меня благодарила! Хотя очень скоро мн? и открылось, почему ей необходимо было задержать меня въ Эльберфельд?; но все же я думаю, что ея муки одиночества среди иноземцевъ и влеченіе ко мн?, какъ къ своему, русскому челов?ку — были въ ней искренни. Если же она и тутъ только играла роль — то играла неподражаемо. В?рн?е же, что она была искренна, и въ то же время играла роль — въ этой женщин? примирялось непримиримое!

Къ вечеру ей стало лучше, такъ что даже она облеклась въ свой черный балахонъ и пом?стилась въ кресл?. Я получилъ возможность огляд?ться и составить себ? понятіе о новыхъ, окружавшихъ меня, лицахъ. Пока ихъ было немного — только хозяева: Гебгардъ съ женою и сыномъ и Арундэли.

Незнаю — насколько Гебгардъ-отецъ былъ искренно увлеченъ теософіей, но держался онъ за нее кр?пко, такъ какъ она ему, челов?ку, несомн?нно страдавшему честолюбіемъ, давала н?которое положеніе. Богатый фабрикантъ шелковыхъ и иныхъ матерій, онъ оказывался неудовлетвореннымъ той средой, къ которой принадлежалъ по рожденію и по своей д?ятельности. Ему хот?лось играть роль среди иного, бол?е интеллигентнаго общества.

Блаватская давала ему эту возможность съ той минуты, какъ его домъ превратился во временную «главную квартиру» теософіи. Въ своей гостиной и столовой онъ съ нескрываемой, д?тски нескрываемой радостью вид?лъ интересныхъ иностранцевъ и иностранокъ. Когда раздавался звонокъ къ об?ду, онъ, расфранченный и съ ленточкой персидскаго ордена въ петлиц?, предлагалъ руку фрейлин? А. и открывалъ шествіе въ столовую. За об?домъ онъ считалъ своею обязанностью занимать гостей и разсказывалъ то по-н?мецки, то на ломаномъ французскомъ язык? довольно пошлые анекдоты, ничуть не сомн?ваясь въ ихъ остроуміи.

Его жена, особа приличная и скромная, поразила меня (тогда это было для меня еще внов?) своимъ отношеніемъ къ «madame»: она ц?ловала у нея руку и исполняла при ней вс? обязанности горничной. «Madame», больная и раздражительная, иной разъ на нее даже покрикивала. Рудольфъ Гебгардъ мн? памятенъ т?мъ, что былъ весьма искусный фокусникъ. Онъ купилъ у какого-то «профессора б?лой и черной магіи» секреты и сд?лалъ для насъ «темный» сеансъ, на которомъ весьма удачно и отчетливо подражалъ медіумическимъ явленіямъ.

Надъ нашими головами леталъ и звонилъ колокольчикъ, летала и звучала гитара, какія-то руки прикасались къ намъ, потомъ Рудольфа связывали и припечатывали, а черезъ минуту онъ оказывался освобожденнымъ отъ этихъ своихъ узъ и т. д.

Блаватская при этомъ разражалась насм?шками надъ спиритами и, на мои зам?чанія, что в?дь сама она была спириткой, клялась, что никогда ею не была и что это все на нее выдумали «обожатели скорлупъ», т. е. спириты.

Мистрисъ Арундэль, сухенькая старушка безъ р?чей, ничего изъ себя не представляла, но ея дочь, миссъ Арундэль, представляла изъ себя н?что. Это была д?вица неопред?ленныхъ л?тъ, въ очкахъ и съ лицомъ, лоснившимся какъ только-что вычищенный самоваръ. Она съ фанатическимъ па?осомъ толковала о махатмахъ и ихъ чудесахъ и время отъ времени бросала явно влюбленные взгляды на Могини.

При ней былъ прелестный семи или восьми-л?тній мальчикъ, котораго она называла своимъ племянникомъ и воспитанникомъ; самъ онъ считалъ ее и называлъ матерью. Когда къ нему обращались съ вопросомъ: кто онъ? — онъ отв?чалъ; «I am a little chela!»[15]. Передъ самымъ моимъ отъ?здомъ я уб?дился въ возмутительномъ факт?. Олкоттъ сд?лалъ этого невиннаго ребенка буддистомъ: съ него сняли крестъ, и «старый котъ» над?лъ ему вм?сто креста на шею серебряный амулетъ, «освященный махатмой» — т. е. «фаллусъ».

Когда я выразилъ Елен? Петровн? мое возмущеніе по этому поводу — она сд?лала удивленное лицо и воскликнула:

— Я не знала этого, но не могу же я отв?чать за эту фанатичку миссъ Арундэль! Я не им?ю права вм?шиваться въ чужія уб?жденія!

Надъ исправленіемъ рукописи «Голубыхъ горъ» мн? пришлось поработать, такъ какъ «madame» д?йствительно правильностью своего русскаго писанія, несмотря на оригинальность и живость слога, не отличались. Эта работа пом?шала мн? быть свид?телемъ «феномена», происшедшаго въ н?сколькихъ шагахъ отъ меня, въ сос?дней комнат?. Елена Петровна лежала на кровати, Олкоттъ сид?лъ у ея ногъ, г-жа А. пом?щалась въ кресл? посреди комнаты и забавлялась съ маленькимъ «буддистомъ» (его обыкновенно къ «madame» не впускали, и легко предположить, что теперь онъ былъ призванъ для того, чтобы развлечь вниманіе г-жи А.)

Вдругъ г-жа А. вскрикнула и, когда я вошелъ въ комнату, она держала въ рук? письмо, «упавшее сверху къ ея ногамъ». Письмо оказалось отъ махатмы Моріа, и въ немъ онъ ужь не называлъ ее «козявкой», а напротивъ, весьма льстилъ ея самолюбію. Этотъ «феноменъ» закр?пилъ ее теософическому обществу.

Въ тотъ же день прі?хали изъ Кембриджа Ф. Майерсъ, одинъ изъ основателей и д?ятельн?йшихъ членовъ «Лондонскаго общества для психическихъ изсл?дованій» и его братъ, докторъ Майерсъ, долженствовавшій высказать свое мн?ніе о бол?зняхъ «madame». Майерсы остановились въ той же «Victoria», гд? и я. Вечеромъ мы съ Ф. Майерсомъ им?ли продолжительную бес?ду, и онъ произвелъ на меня своей искренностью и серьезностью самое лучшее впечатл?ніе, подкр?пившееся моимъ дальн?йшимъ съ нимъ знакомствомъ. Первымъ д?ломъ онъ просилъ меня разсказать ему, какимъ образомъ я вид?лъ махатму Моріа и, когда я исполнилъ это, сталъ уб?ждать письменно сообщить этотъ фактъ Лондонскому обществу.

— Я никогда не считалъ себя въ прав? отказываться отъ письменнаго подтвержденія того, что случилось — отв?тилъ я ему, — и если вамъ нуженъ мой разсказъ для серьезнаго изсл?дованія, я вамъ его предоставлю. Для васъ этотъ фактъ д?йствительно важенъ, но не понимаю, почему m-me Блаватская такъ ужь за него ухватилась, — в?дь онъ им?етъ вс? видимости галлюцинаціи, вызванной обстоятельствами, или даже просто яркаго сновид?нія. Къ тому же я самъ такъ именно и смотрю на него, и пока не им?ю еще никакихъ достаточныхъ основаній допускать не только д?йствтельное общеніе махатмъ съ к?мъ-либо изъ насъ, но и самое существованіе этихъ махатмъ для меня проблематично.

— Не знаю правы ли вы, — сказалъ Майерсъ, — это покажутъ наши дальн?йшія изсл?дованія. Во всякомъ случа? ваше сообщеніе, по правиламъ нашего общества, должно заключать въ себ? только простое, подробное изложеніе факта, безъ всякихъ комментарій и оц?нки съ вашей стороны.

— Я изложу просто и подробно, — сказалъ я, — но если мн? нельзя при этомъ заявить, что я склоненъ считать мой случай ч?мъ угодно, только не д?йствительностью, — я не могу дать вамъ его описанія. Это д?ло слишкомъ важно! въ дамской гостиной можно болтать и фантазировать сколько угодно, но разъ мы стоимъ передъ серьезнымъ изсл?дованіемъ психическихъ явленій — тутъ являются ясныя обязательства и совс?мъ иныя требованія. Им?йте же въ виду, что я вовсе не свид?тель изъ теософическаго лагеря, а такой же изсл?дователь, какъ и вы, насколько мн? это позволятъ мои средства и обстоятельства. Я только смущенъ, заинтересованъ и хочу знать «настоящую» правду.

Такъ мы и пор?шили.

Въ Отчет? «Лондонскаго общества для психическихъ изсл?дованій» пом?щенъ и мой случай, причемъ я, по правиламъ «Общества», хотя самъ его и не анализирую, но ужь никакимъ образомъ не признаю «д?йствительностью». Общество же, при этомъ, сочло его яркимъ сновид?ніемъ и заявило, что я «считаю его неим?ющимъ ровно никакого отношенія къ чему-либо таинственному»[16].

Черезъ два дня я окончилъ приведеніе въ н?который порядокъ рукописи Блаватской и у?халъ изъ Эльберфельда, оставивъ «madame» въ положеніи, хоть и не внушавшемъ немедленныхъ опасеній за ея жизнь, по словамъ доктора Майерса, но весьма серьезномъ. Прощаясь со мною она была опять очень трогательна, и я сказалъ ей, что хотя мн? теперь н?тъ ровно никакого д?ла до ея теософическаго общества, но лично по ней болитъ мое сердце и во всемъ благомъ я очень хот?лъ бы ей быть полезнымъ.