3.2. Мыс Провидения

3.2. Мыс Провидения

На Север, в будущее!

Официальный девиз Аляски

Долой тлетворное влияние Запада!

Идеальный слоган для Чукотки

У мэтра европейской постмодернистской философии Жака Дерриды есть небольшая, но довольно показательная работа под названием «Другой мыс. Отложенная демократия», в начале которой он высказывает предположение:

Старая Европа, кажется, исчерпала все свои возможности, произвела все возможные дискурсы о собственной идентификации.

Это исчерпание выглядит весьма убедительно, поскольку далее сам Деррида, вместо сколь-нибудь внятного описания этого «другого мыса», привычно углубляется в столь характерную для french theory вербальную схоластику. Где, по точному замечанию одного из героев Виктора Пелевина, «невозможно изменить смысл предложения никакими операциями».

Это закономерный исторический тупик европоцентристского мышления, тягостно погруженного само в себя — сколь бы оно ни создавало себе имидж «глобально открытого». Хотя открытие того, что Земля круглая, его, похоже, так и не коснулось. Это мышление и поныне пребывает в плоской, двухмерной системе координат, до сих пор «Восток» и «Запад» представляются ему некими противоположными векторами, расходящимися из самой Европы и отмеряемыми по расстоянию от нее — «ближний» или «дальний» — хотя сами их жители так себя не обозначают и имеют совершенно иную картину мира. А для «просвещенных» европейцев затруднительно помыслить естественное совпадение «Востока» и «Запада» где-то на обратной стороне земного шара. Неслучайно именно в европейской мифологии возникло характерное определение «край света», перекочевавшее в постмодернистскую философию в образе некоего экзотического «Другого».

В нынешней России это европоцентристское мышление также весьма распространено — порождая смиренное признание своей вторичности и провинциальности. Хотя именно Россия вплотную прилегает к этому самому загадочному региону «края света», и даже включает в свою собственную территорию этот «другой мыс», с которого все это «восточно-западное» противостояние эпохи модерна выглядит нелепой фантазией.

Политолог Владимир Видеман демонстрирует, насколь легко осознать эту очевидность:

Убеждение, что Россия «всем телом» примыкает к Европе, во многом обусловлено чисто оптической иллюзией, порождаемой привычным ракурсом европоцентристской карты мира, где американский континент расположен слева. Если же мы переместим его вправо (как это сделано, к примеру, на японских географических картах), то тут же убедимся в том, что Россия «целуется» на востоке с Америкой, а протяженность российско-американской морской границы ничуть не меньше сухопутной границы между Россией и европейским блоком. Более того, взглянув на земной шар «сверху», мы обнаружим, что Северный ледовитый океан является, по сути, большим внутренним российско-американским морем.

Чукотский мыс, с которого можно разглядеть Аляску, носит весьма символическое название — Провидения. Деятели эпохи модерна старались не замечать этого «шокирующего» сближения Дальнего Востока и Дальнего Запада — оно напрочь рушило их дуалистическую модель мира. В том числе даже границу между днем и ночью — в этом регионе день и ночь полярные и не подчиняются «нормальному» суточному ритму. Потому и просто вынесли этот регион за скобки истории, объявив его «мировым резервом» для самого отдаленного будущего и ссылаясь на совершенную непригодность этих замороженных земель для жизни.

Однако, по версии многих не признавших это негласное «табу» историков, именно этот регион был глобально лидирующим примерно 30–40 тысяч лет назад, до «великого обледенения». Тогда на месте нынешнего Берингова пролива существовал сухопутный перешеек, по которому «первые американцы» и пришли на свою «землю обетованную». Уникальные археологические совпадения древнесибирских и древнеамериканских культур вполне подтверждают эту версию. Бросаются в глаза близкие мотивы в мифологии, одеждах, формах жилищ и т. д. народов Сибири и Северной Америки.

Вероятно, имели место и обратные переселения народов. Например, Лев Гумилев высказывал мнение, что в III–II тысячелетиях до нашей эры индейцы пересекали Берингов пролив и, попадая в Сибирь, добирались до Урала. Даже этимологию столь «евразийского» титула, как «хакан» («каган», «хан», «ван»), которым именовали себя в том числе и князья Древней Руси, он возводит к дакотскому слову waqan, имевшему то же значение — военный вождь и первосвященник.

Палеонтологи же «копают» еще глубже — так, А.В. Шер в своей монографии «Млекопитающие и стратиграфия плейстоцена Крайнего Северо-Востока СССР и Северной Америки» (1971 год) показывает, что на протяжении последних трех с половиной миллионов лет жизни нашей планеты сухопутный «мост» между Евразийским и Американским континентами возникал пять, шесть, а может быть, и большее число раз! Некоторые современные исследователи предлагают даже название для этой «виртуальной» земли — Берингия. Однако если уж развивать мифологическую версию во всем объеме, то отчего бы не предположить, что этот загадочный перешеек мог быть частью изначального северного континента — Гипербореи? (? 2–1)

Географ Алексей Постников утверждает:

В Берингии контакт между старым и новым миром был постоянным, хотя, конечно, подавляющее большинство племен и народов, населявших западное и восточное полушария, ничего об этом не подозревало.

Однако сами эти «подозрения» — в существовании «старого» и «нового» мира, «западного и восточного полушария» — с северной точки зрения выглядят абсолютными условностями. Это целостное мышление ярчайшим образом проявилось именно у аборигенов этой земли, которые на вопрос «цивилизованных» пришельцев, какого они народа, называли себя просто людьми. Им, наоборот, странными казались европейские картографы, мыслящие отдельными полушариями…

Всякая история исходит из мифа. Рациональный научный инструментарий оказывается совершенно неприменим к анализу, например, взаимоотношений героев и богов, которыми полны все древние манускрипты. Кроме того, современная (модернистская) историография, как правило, придерживается плоской, линейной концепции истории, напрочь игнорируя традиционную, циклическую. А именно по циклической логике самые смелые проекты будущего оказываются прямым отражением самой глубокой древности.

* * *

Для нас наибольший интерес представляет регион, где «Дальний Восток» и «Дальний Запад» сливаются воедино, стирая эту условную границу. Александр Герцен, безмерно удивляя своих европоцентричных современников, еще в XIX веке предсказывал неизбежное сближение русской и американской цивилизаций именно в этом регионе, откуда, как он полагал, и начнется строительство «будущего мира». И сегодня оно действительно становится вполне реальным — когда на смену последнему «великому обледенению» приходит не менее великое «глобальное потепление», которое, по прогнозам климатологов, приблизит погоду этих широт к среднеевропейской. Причем произойдет это раньше, чем многие думают, — уже в наступившем веке.

В последнее время много говорится о «потеплении» другого рода — установлении между Россией и Америкой дружественных отношений после десятилетий «железного занавеса». Однако с точки зрения широкой исторической перспективы эту дружбу вряд ли уместно называть «оттепелью» — само это слово производит впечатление некой случайности посреди «зимы», которая считается нормой. Тогда как досадным историческим недоразумением («летним заморозком») в российско-американских отношениях был, напротив, сам этот «занавес» второй половины ХХ века. На протяжении всей предыдущей истории своих отношений Россия и США не только никогда не воевали между собой, но были постоянными союзниками — даже несмотря на глубочайшую разницу своих режимов. И в этом нельзя не увидеть, если угодно, «руки Провидения».

Так, во время американской войны за независимость Екатерина II открыто поддержала американских «сепаратистов» в их борьбе с английской метрополией — чем вызвала неслыханное удивление у европейских монархов. Когда же эти европейские монархии вели с Россией Крымскую войну 1853-56 гг., множество американцев, в свою очередь, просили русское посольство в Вашингтоне отправить их туда добровольцами. И возможно, исход этой не слишком удачной для России войны был бы другим… Но уже буквально через несколько лет, в ходе гражданской войны в Америке, сама Россия послала к американским берегам две крупные эскадры — в знак поддержки правительства Авраама Линкольна. Эти эскадры, бросившие якорь у западного и восточного берегов Америки, сыграли весомую роль в предотвращении возможной интервенции европейских держав, сочувствовавших рабовладельческому Югу. А Россия, только что сама отменившая крепостное право, встала на сторону свободных северян.

Исследуя отличия Европы и Америки, Георгий Флоровский удивлялся:

Загадочен лик Дальнего Запада — Америки. По быту это повторение и утрировка «Европы», гипертрофия общеевропейского демократизма буржуазности. И тем неожиданнее встретить под этою коркой определенно гетерогенную традицию культуры, ведущую от первых иммигрантов через Бенжамена Франклина и Эмерсона к self-made-man Джека Лондона, традицию радикального отрицания мещанства и путь жизни и утверждения индивидуальной свободы.

Эту мысль он высказал в своей работе «О народах не-исторических». Публикуя ее в первом евразийском сборнике 1921 года «Исход к Востоку» он, как видим, мыслил «Восток» гораздо дальше многих своих коллег… Но современные «нео-евразийцы» эту даль не преемствуют. По своему европоцентристскому, модернистски-дуалистическому мышлению они практически ничем не отличаются от своих излюбленных врагов — «атлантистов». Разве что у тех с «индивидуальной свободой» несколько получше…

Прямое сближение Востока и Запада «по ту сторону Европы» издавна порождало чрезвычайно интересное взаимодействие русских и американских утопических проектов. В Америку уезжали многие русские революционеры, в том числе герой романа Чернышевского «Что делать?», «особенный человек» Рахметов. «Новая Россия», которую видит в своих знаменитых снах Вера Павловна, судя по подробному географическому описанию, находилась где-то в районе Канзаса — который упоминается в романе и «наяву».

Как сообщает историк Майя Новинская,

в первой половине XX в. (в основном в 1900–1930 гг.) на американской почве проигрывались российские утопические общинные идеи, в частности Толстого и Кропоткина; причем речь идет не только о маргинальных общинах эмигрантов из России, но и о чисто американской утопической практике.

Примечательно, что после 1917 года это «взаимодействие утопий» не только не прекратилось, но обрело новый масштаб:

С очень большим уважением относились к Америке первые большевики: она служила для них настоящим маяком передового промышленного и даже отчасти социального опыта. Они мечтали о введении в России системы Тейлора, внедряли американские образовательные концепции, восхищались американской деловитостью и посылали множество народу на учебу в Америку. В Советской России 20-х — начала 30-х годов насаждался почти что американский культ техники и промышленности, а когда дело дошло до индустриализации, советская тяжелая промышленность была просто скопирована с американской, и строили ее тысячи американских инженеров. В те годы съездить в Америку и опубликовать потом свои впечатления о ней было делом чести для всякого крупного советского писателя: Есенин, Маяковский, Борис Пильняк, Ильф и Петров создавали в своих книгах относительно симпатичный образ Америки. Критикуя, как было положено, американский капитализм, они не скрывали восхищения техническим гением американского народа, мощью американской индустрии, широтой американского делового размаха. Ничего подобного не писалось тогда о близкой Европе: напротив, Европа воспринималась как явный враг и будущий агрессор — именно для подготовки войны с ней строили американские инженеры советские тракторные, автомобильные и химические заводы.[64]

И даже когда после Второй мировой войны между Россией и Америкой возник «железный занавес», он опустился именно над Европой. А аборигены Чукотки и Аляски продолжали ездить на нартах в гости друг к другу по льду Берингова пролива, окруженные шаманской «невидимостью» для пограничников двух противостоящих империй…

* * *

В тумане узкого пролива между мысами Провидения на Чукотке и Воскресения на Аляске меняется пространство и время. Именно там исчезает иллюзорная граница между «Востоком» и «Западом». Именно там проходит «линия перемены дат». Это не просто последовательная смена часовых поясов по широте — время по обе стороны этой воображаемой линии остается одинаковым, но меняются сразу целые сутки. При возникновении прямой связи между этими точками фактически воплощается утопия машины времени.

На европейских картах еще с XVI века, т. е. задолго до Беринга, этот пролив носил загадочное название «Аниан». Советский географ А. Алейнер выдвинул любопытную, но довольно логичную гипотезу того, откуда происходит это слово:

Русская подпись «море-акиан», восходящая к латинскому «mare-oceanus», могла быть прочитана кем-то из иностранцев как «море аниан», поскольку стилизованную русскую букву «к» в этом названии легко принять за «н».

В таком заимствовании нет ничего удивительного, поскольку русские «чертежи» тех неведомых европейцам мест (к примеру, Дмитрия Герасимова), датируются еще 1525 годом! Еще одним подтверждением того, что русский географический кругозор тогда неизмеримо превосходил европейский, служит и тот факт, что легендарный Джеймс Кук, вышедший в 1778 году к Алеутским островам и полагавший, что он их «открыл», неожиданно обнаружил там русскую факторию и был вынужден скорректировать свои карты у ее жителей. В знак благодарности он подарил командору фактории Измайлову свою шпагу. Хотя наверняка она больше пригодилась бы ему самому — в следующем году он погиб на Гавайях, попытавшись «цивилизовать» тамошних аборигенов. Хотя и там уже давно была русская фактория, но никого из ее жителей не съедали…

В этом таинственном, магнетическом регионе вскрывается вся условность европоцентристской картины мира. Именно сюда с разных сторон в поисках собственной утопии стремились наиболее пассионарные, активные и свободные личности. В Америке, которая сама по себе была изначально утопической страной (? 1–1), самыми продвинутыми, во всех смыслах этого слова, утопистами были пионеры-освоители «Дикого Запада», которым уже не хватало свободы в слишком регламентированных атлантических штатах. И примерно в это же время начинается массовое движение русских землепроходцев и мореплавателей на Восток, «встречь Солнцу». Составляли это движение в основном также те силы, которые стремились уйти из-под чрезмерной государственной опеки — вольные казаки и поморы, никогда не знавшие ни ига, ни крепостничества. Такие легендарные личности, как Хабаров, Дежнев, Поярков — представители именно этой волны. Первый правитель Аляски Александр Баранов был родом из поморского Каргополя. Позже в эту волну естественным образом влились и староверы, уходившие из «падшего Третьего Рима» искать волшебное Беловодье и спасительный град Китеж.

Но самыми первыми пересекли «край света» новгородцы — носители великой севернорусской традиции, жестоко подавленной татаро-московским игом. Историк русской эмиграции в Америке Иван Окунцов пишет об этом так:

Имеются кое-какие намеки на то, что первыми русскими эмигрантами были какие-то предприимчивые жители Великого Новгорода, прибывшие в Америку на 70 лет позднее Колумба. Жители Великого Новгорода бывали в Западной Европе, на Скандинавском полуострове и на Урале. Их переселение в Америку произошло после того, как в 1570 г. царь Иван Грозный разгромил Новгород. Энергичная и предприимчивая часть новгородцев вместо того, чтобы подставлять свои головы под топоры Москвы, двинулась в далекий и неведомый путь — на Восток. Они попали в Сибирь, остановились около какой-то большой реки (Иртыш?), соорудили там несколько кораблей и по этой реке спустились к океану. Затем новгородцы в течение четырех лет двигались на восток вдоль северного берега Сибири и доплыли до какой-то «безбрежной реки» (Берингов пролив). Они решили, что эта река течет в Восточной Сибири, и, переплывши ее, очутились в Аляске… Новгородцы быстро смешались с туземными индейскими племенами, и их следы затерялись в веках истории. В последнее время эти следы были найдены в русско-церковных архивах Аляски, попавших в библиотеку Конгресса в Вашингтоне. Из этих архивов видно, что какой-то русский церковный приход доносил своему епископу из Америки о постройке часовни и называл свое место не Америкой, а «Восточной Русью». Очевидно, русские переселенцы думали, что они утвердились на восточном берегу Сибири… В те давние годы русским стало тесно жить под царской пятой, и они ринулись искать счастье в другом полушарии. Колумб открыл Америку с востока, а новгородцы подошли к ней с северо-запада.

Эта сенсационная версия подтверждается не только церковными архивами, но и академическими исследованиями. Так, американский историк Теодор Фаррелли[65] в 1944 году опубликовал работу об обнаруженных им специфически новгородских постройках более чем 300-летней давности на берегу Юкона!

Известная на протяжении многих столетий землепроходческая активность новгородских ушкуйников (которых в Орде и Москве считали «разбойниками»[66] (? 3–6)) заставляет считать этот трансконтинентальный переход вполне вероятным. Так, еще за несколько веков до знаменитого похода Ермака, «поклонившегося» затем Сибирью московскому царю, Новгородская летопись 1114 года упоминает о хождении ушкуйников «за Камень,[67] в землю Югорскую». То есть они уже тогда прошли в Северную Сибирь! При этом новгородцы, хотя и отделяли себя от московитов, всегда использовали русскую топонимику (и само слово «русский») в своих открытиях. Отсюда понятно неслыханное удивление позднейших «открывателей» из Москвы и Петербурга, когда местные жители дальних земель сообщали, что их поселение называется Русское Устье (на Индигирке) или Russian Mission (на Аляске)…

Петербургский писатель Дмитрий Андреев, работающий в жанре «альтернативной истории», реконструирует хронологию этого великого новгородского похода:

В конце XV века новгородские кочи Северным Морским Путем доходят до Аляски и основывают там несколько торговых факторий. В 70-е годы XVI века, после разгрома Новгорода Иваном Грозным, несколько тысяч новгородцев отплывают на Восток и оседают на юге Аляски. Связь с внешним миром прерывается на полтора столетия. Повторное открытие Аляски происходит в начале XVIII века Берингом.

И рисует не менее великое будущее Независимой Аляски. Так, в начале XIX века там должно было быть:

Население — 500–600 тыс. чел, религия — православие (до-никоновское), индейцы и алеуты взаимоассимилируются с потомками русских. Политическое устройство — развитая парламентская демократия с периодами военной диктатуры (в годы войны). Аляска участвовала в Крымской войне на стороне России, начиная с 70-х годов XIX столетия — золотодобыча, промышленный рост, бурная иммиграция. К началу XX века 5–6 млн. населения. Границы: р. Макензи, затем побережье до 50 градуса сев. широты, Гавайи (приняты в состав республики на федеральной основе в 1892 году), Мидуэй, анклав в Калифорнии… Аляска на стороне Антанты приняла участие в Первой Мировой Войне (патрулирование Тихого Океана, посылка экспедиционного корпуса на Восточный Фронт), затем помогала белым армиям в ходе Гражданской Войны. В 1921–1931 гг. приняла более 500 тыс. русских эмигрантов, выкупила Русский Флот, интернированный в Бизерте… Авиагруппу составили частью закупленные в Японии истребители, частью торпедоносцы компании «Сикорский-Ситха». Дружба с Японией предотвратила участие Аляски во Второй Мировой Войне на Тихом Океане, но с июня 1940 года Аляска воюет с Германией, Италией и Португалией (вследствие гибели множества ее граждан во Франции и на потопленных судах)… Ядерная держава с 1982 года, запускает спутники с космодрома на Гавайях с 1987 года. Население на 2000 год — 25 млн. чел. ВНП — $300 млрд.

«Новгородскую версию» освоения Аляски, не говоря уж о проектах ее возможного будущего, почему-то особенно любят «опровергать» московские историки. В этом сказывается как недостаток исторического воображения, так и застарелая централистская неприязнь к «слишком вольным» открывателям новых земель. Хотя даже если предположить, что первыми на Аляске высадились не новгородцы, а, как гласит официальная версия, лишь два века спустя участники экспедиции Беринга-Чирикова — то все равно и к ним Москва никакого отношения не имеет, поскольку эта экспедиция была сформирована в Петербурге по личному указу Петра I. Москва же всегда оставалась (и остается) типичным городом Старого Света, который интересуется географическими открытиями не самими по себе, и уж тем более не в перспективе нового исторического творчества, а лишь сугубо утилитарно — в плане присоединения «под царскую руку» очередных бесправных колоний. К сожалению, и Петербургская империя по отношению к Русской Америке во многом продолжила эту ордынско-московскую традицию.

Сама же Русская Америка тех лет являлась своего рода аналогом «Дикого Запада», или — избегая этой географической условности — можно назвать ее «Дикой Утопией». Русские первопроходцы и поселенцы конечно не были ангелами, однако, в отличие от англичан и испанцев, никогда не ставили своей целью вытеснение и истребление аборигенов. Алеуты, эскимосы, тлинкиты и другие жители этого «края света» ценили это, хотя совершенно не представляли себе понятия «подданство». Несколько забегая вперед, уместно вспомнить претензию одного индейского вождя, высказанную им во время продажи Аляски в 1867 году: «Мы дали возможность русским жить на нашей земле, но не право кому-то ее продавать». Это действительно иной мир, выходящий за рамки европейских стандартов «колониальной собственности».

Русская Америка все более напоминала изначальную, мультикультурную Русь. Поморы и казаки охотно женились на индеанках, алеутках, гавайках, и в результате возникал некий совершенно новый народ, с особым менталитетом. В отличие от Южной Америки, где колонизация сопровождалась жестким насаждением испанских и португальских канонов религии, языка и поведения, здесь, на Севере, происходила настоящая транскультурация. Также и в отличие от ордынского нашествия на Русь, превратившего ее в тоталитарную Московию, на Аляске утверждался уникальный синтез новгородского и индейского свободолюбия. Местные жители учились у русских основам православия и перенимали многие слова, но в свою очередь научили русских управляться с нартами и байдарками, а иногда и посвящали их в свои собственные мистерии. И неслучайно многие русские поселенцы даже после продажи Аляски отказались ее покинуть. Это не было каким-то «национальным предательством» — просто они настолько глубоко включились в ритм этого нового мира, что уже чувствовали свою разнородность с метрополией. Во многом это было похоже на поведение тех выходцев из Англии, которые осознали себя гражданами Нового Света и объявили о своей независимости. Разница состояла лишь в том, что для масштабного складывания нового этноса на основе русско-индейского синтеза тогда просто не хватило исторического времени…

Не хватало и людей. Из-за жесткости законов Российской империи, ограничивавших для многих сословий право передвижения, русскому было гораздо сложнее попасть в аляскинский Ново-Архангельск, чем англичанину в Нью-Йорк. Правители Русской Америки неоднократно обращались к столичным чиновникам, в Сенат и даже царский двор с просьбой разрешить переселение на Аляску и в калифорнийский Форт-Росс хотя бы нескольких крестьянских общин, жизненно необходимых для экономической независимости русских поселений. Но — неизменно встречали категорический отказ. Чиновники опасались (и не напрасно — судя по имевшимся все же прецедентам), что эти несколько сот крестьян, освоив характерный для Америки фермерский тип хозяйства, окажут революционное влияние на тогдашний экономический строй Российской империи. Возможно, потому Аляску побыстрее и продали практически сразу после отмены крепостного права — чтобы не допустить массового переселения туда освободившихся крестьян.

Другая версия такой поспешной продажи Аляски состоит в том, что российское правительство заботилось о защите «национальной самобытности» от пугавшего его заокеанского «всесмешения». Однако парадокс здесь в том, что подлинную русскую самобытность в данном случае воплощали как раз те, кто смешивался с индейцами и белыми американцами и тем самым давал начало новому народу. Сами русские в свое время возникли именно как этнический синтез варягов и славян. (? 3–1) «Патриоты» же ордынско-имперского толка демонстрируют этим лишь свое провинциальное невежество в русской традиции, которая изначально имеет глобальный характер. Петербургский философ Алексей Иваненко четко объяснил это в работе «Русский хаос»:

Наша старина не является исконной. Удивительно, но по данным этимологического анализа такие древние слова, как хлеб, изба, колодец и князь имеют германское происхождение. На смену древним заимствованиям приходят новые. Где же настоящий лик России? Тайна состоит в том, что его нет. Византийские иконы, золоченые минаретные луковицы, татарские балалайки, китайские пельмени — все это импорт.

* * *

Русские первопроходцы вообще не знали слова «Аляска» и называли ее просто «Большая Земля». Аляска действительно могла стать «воплощенной утопией» — подобно Америке, освоенной европейцами со стороны Атлантики. В 1799 году была основана Российско-Американская Компания и у тихоокеанского освоения Америки были свои знаменитые «отцы-основатели» — Григорий Шелихов, Александр Баранов, Николай Резанов… Но к сожалению, они не успели провозгласить свою Декларацию Независимости, и потому проект Русской Америки был в конечном итоге подавлен европоцентристской метрополией.

Калифорнийская база Русской Америки — Форт-Росс — была основана в 1812 году. Если воспринимать историю творчески, с точки зрения новых возможностей, а не бесконечных переделов Старого Света, то это событие выглядит гораздо важнее войны с Наполеоном. Даже если бы Наполеон остался в Москве, это вряд ли что-то существенно изменило бы в России, где дворянство владело французским языком лучше, чем русским. Тогда как перенос общественного внимания на освоение Нового Света мог бы задать совершенно иной масштаб российскому самосознанию, заодно и избавив Россию от позорного ярлыка «жандарма Европы».

Даже выполняя эти «жандармские» функции по спасению европейских монархий от революции, русские напрасно рассчитывали на какую-то признательность со стороны этих престолов. Более того, к примеру, испанцы, составлявшие тогда в Калифорнии большинство, неоднократно пытались ликвидировать Форт-Росс — то демонстрацией силы, то засыпая официальный Петербург гневными дипломатическими нотами за «вторжение на их территорию», хотя юридические права их самих на нее были весьма условными и довольно зыбкими. Напротив, местные индейцы поддерживали Форт-Росс, надеясь, что русские своим авторитетом и экстерриториальным статусом «третьей силы» спасут их от полного цивилизационного уничтожения в жерновах между янки и испанцами. И неоднократно с оружием в руках обороняли русскую крепость от тех и других!

Российское правительство тем временем вело себя более чем странно. В ответ на испанские ноты оно не вставало на защиту русского поселения, но… отводило роль ответчика самой Российско-Американской Компании. Однако реальных международных прав у Компании почти не было — и по давней российской традиции она была обязана согласовывать все свои решения со столичными чиновниками. Представители Компании просто уставали объяснять им очевидности — какие колоссальные исторические преимущества сулит существование и развитие русского поселения в Калифорнии. Но наталкивались на глухую стену, а то и вовсе удары в спину — наподобие заявления министра иностранных дел Нессельроде о том, что он сам выступает за закрытие Форт-Росса, так как это поселение вызывает «боязнь и зависть гишпанцев». Этот апофеоз «старосветской» ограниченности и настоящего национального предательства, пожалуй, не с чем даже сравнить! Обратную, «зеркальную» ситуацию — чтобы испанские конкистадоры убеждали Мадрид в продуктивности своих американских освоений, а их за это бы порицали и требовали свернуть свою деятельность под предлогом «боязни и зависти» других наций — просто невозможно себе представить…

Впрочем, и это еще не предел глупости российского централизма — в 20-е годы XIX века правительство попыталось запретить поселенцам Русской Америки (к которым причисляли и индейцев) вести прямую торговлю с американцами. Это фактически означало экономическую блокаду и действительно, настоящее «тлетворное влияние Запада» — учитывая, что по отношению к Старому Свету Аляска является «Сверхдальним Востоком».

Правление Российско-Американской Компании на Аляске по мере сил и дипломатического умения, как могло, снижало эти противоречия между свободным развитием Русской Америки и бредовыми требованиями далекой метрополии. Виднейшая роль в этом примирительном процессе, несомненно, принадлежала первому «правителю Аляски» (официальный титул) Александру Баранову. За годы своего правления этот великий, но увы, почти неизвестный в России деятель фактически превратил всю северную часть Тихого океана в «русское озеро», построив на американском берегу новую цивилизацию, равную половине Европейской России и развитую гораздо выше тогдашней Сибири. Аляскинский Ново-Архангельск (город явно назван поморами) как центр самой важной в то время меховой торговли, при нем был первым портом (!) на севере Тихого океана, оставив далеко позади себя испанский Сан-Франциско. Причем это был не только экономический и военный, но и культурный центр: в его библиотеке хранилось несколько тысяч книг — количество, весьма внушительное по тем временам и по сравнению с более южными колониями «Дикого Запада».

Однако чиновничья зависть и ее верное оружие — клевета свалили этого гиганта. Приносивший ежегодно в российскую казну миллионы, но сам довольствовавшийся грошовым жалованьем, Баранов был смещен без объяснения причин и отозван в Россию. Куда он так и не доплыл — тяжело заболел и умер в дороге. Странным повторением этого маршрута оказалась судьба другого командора Русской Америки — Николая Резанова, который также закончил свои дни на обратном пути в Россию, так больше никогда и не увидев свой Новый Свет вместе со влюбленной в него дочерью калифорнийского губернатора. Это не просто печальная романтика — утопический Мыс Провидения действительно не отпускает своих открывателей на «обычную землю».

Действительно, над всеми русскими первопроходцами этого «края света», с точки зрения его «середины», довлеет какой-то злой рок. Начиная с исчезнувших новгородцев и умершего в своей экспедиции Беринга вплоть до волны необъяснимых смертей в самой России практически всех потомков и последователей Баранова… Впрочем, если воспринимать эту ситуацию менее мистически, за ней можно разглядеть и вполне «земные» мотивы — жесткий антиутопизм российской власти, которая чрезвычайно ревниво и негативно относится к «фантазерам», мечтающим создать новую цивилизацию. Ведь это создание с неизбежностью означает крушение старой.

Форт-Росс был самым наглядным свидетельством того, что русская жизнь может быть иной. Однажды его правителем оказался энергичный 22-летний «русский швед» Карл Шмидт. И в масштабе маленького гарнизона началась настоящая «молодежная революция» в петровском стиле — с новым дизайном самой крепости, строительством своего флота, открытием новых школ и даже театра! «Смутьяна» вскоре сместили…

Декабристы, многие из которых сотрудничали с Российско-Американской Компанией, пострадали куда серьезнее. Константин Рылеев, разрабатывавший проект независимости Русской Америки, был повешен. Другой декабрист, Дмитрий Завалишин, сепаратистом не был. Наоборот, он развивал идеи массового и интенсивного русского проникновения в Калифорнию и подбивал местных испанцев принимать российское гражданство. Свою миссию он именовал «Орденом Восстановления» и пытался убедить царя в грандиозных перспективах «обрусения Америки». Однако российская власть справедливо посчитала, что это будут уже «не те русские», которыми можно легко управлять. А Завалишин со своими челобитными оставался еще «тем», и был отправлен на сибирскую каторгу.

Таким образом, проект Русской Америки фактически оказался уничтоженным не какими-то внешними врагами или обстоятельствами, но изнутри — властями самой Российской империи, посчитавшей его «чрезмерно дорогим». Но Провидение иронично — вскоре после того, как Форт-Росс в 1841 году был продан буквально за копейки, именно с мельницы его нового владельца, Джона Суттера, и началась знаменитая американская «золотая лихорадка». Так российская власть, не дождавшись золотого яичка, зарезала свою курочку-рябу. А в этой реке, которая изначально называлась Славянка, а потом — Russian river, терпеливые американцы моют золото до сих пор…

* * *

После продажи Форт-Росса вся Русская Америка сжалась до границ Аляски — хотя все еще грандиозных, но уже отодвинутых далеко к Северу — и уже без регулярного и практически бесплатного продовольственного снабжения из Калифорнии. Фактически это был последний бастион перед окончательным отступлением в Старый Свет.

Однако в истории сохранились и знаменательные примеры куда более южного, чем даже Калифорния, освоения русскими этой загадочной линии перемены дат, «края света». Сохранились в разных значениях — как память о «потерянном рае» и о бездарности «старосветского» правительства. А также, быть может, и как намек на будущее — утопия исторических границ не знает…

Иван Окунцов приводит факты, не менее поразительные, чем высадка новгородцев на Аляске. Жюль Верн и Стивенсон отдыхают:

При дальних плаваниях в Тихом океане течением и ветрами русских мореплавателей заносило даже на экватор. Однажды они попали в Новую Зеландию, на востоке от Австралии. В то время на русском судне находился один монах, потерявший надежду на благополучный исход плавания. Монах ночью сбежал с судна на остров, где взял в свои руки власть и объявил себя королем Новой Зеландии. На острове был поднят русский флаг. Затем монах-король обратился к Петру Великому с просьбой о помощи и о принятии всех маорийцев — жителей Новой Зеландии — в русское подданство. Но помощь из Петербурга почему-то не была оказана, а монах умер и «по-королевски» был сожжен на «священном костре».

А вот обширное свидетельство из камчатского журнала «Северная Пацифика»,[68] мало кому известное в плоском мире «евразийско-атлантистских» разборок:

Однажды промысловый корабль «Беринг» штормом отнесло далеко на юг. Потеряв счисление, моряки и не заметили, как сквозь клокочущую пену выросли шипы островных кораллов. Судно разнесло в щепки, а людей вынесло к благодатным берегам. Обсушившись и перекусив бананами, они вскоре обнаружили, что попали на необитаемый остров. Около месяца русские моряки скитались по тропическим лесам, питаясь экзотическими фруктами. Изрядно обносились, но духом не пали и молились о спасении. Один из мореходов с Аляски, проходя на судне мимо острова, заметил шестерых загорелых мужчин, которые носились по берегу и выражались «крепко по-русски». Конечно, робинзонов подобрали. Вскоре их доставили в столицу Русской Америки — Ново-Архангельск, где они подробно поведали Баранову об острове с «молочными реками и кисельными берегами».

Так началась великая эпопея открытия русскими Гавайских островов. В 1806 году с легкой руки Баранова мореход Сысой Слободчиков достиг-таки Гавайев. Он привез дорогие меха, из которых местные вожди, несмотря на дикую жару, не вылезали. О щедрости «новых белых» прослышал король Гавайских островов Тамеамеа Великий. Он сам оделся в меха и выразил огромное желание торговать с людьми Баранова. Постепенно стал разгораться огонек искренней дружбы.

Всю зиму Слободчиков «со товарищи» провели под сенью пальм. Они увидели, что островитяне живут в белых полукруглых хижинах, любят петь и носить яркие одежды. Они ценят дружбу и готовы отдать даже своих подруг, чтобы ублажить белого гостя. Под слова гавайских песен и неистощимые запасы русской водки три месяца зимы пролетели как один день. Страна вечного лета так понравилась нашим морякам, что они заключили с канаками первый торговый договор о поставке с Гавайев на Аляску плодов хлебного дерева, сандала и жемчуга. Тамеамеа послал в подарок Баранову королевские одежды — плащ из перьев павлинов и редкой породы попугаев. Кроме этого, король сам хотел приехать на Аляску для переговоров, но опасался оставить острова в условиях растущей морской активности «других белых».

Такой поворот дела весьма обрадовал Баранова. Он отправил на острова своего друга Тимофея Тараканова, который пробыл там целых три года, изучая жизнь островитян. Вместе с русскими жил и ближайший слуга короля Тамеамеа, который обучал белых путешественников охоте на акул и рассказывал местные легенды. Одна из них гласит: когда океан покрывал землю, огромная птица опустилась на волны и отложила яйцо. Был сильный шторм, яйцо разбилось и превратилось в острова. Вскоре к одному из них причалила лодка с Таити. На лодке были муж, жена, свинья, собака, курицы и петух. Они поселились на Гавайях — так началась жизнь на островах.

Русские настолько понравились королю Гавайских островов, что он через год их пребывания подарил царю один из островов. Местный вождь Тамари принял посланцев Баранова благосклонно. Под шум прибоя на острове Канаи строилась русская крепость-форт Святой Елизаветы. Отечественные корабли, прибывающие в крепость, встречали уже не полуголые дикари, а люди, одетые кто в шляпу и набедренную повязку, кто в матросский бушлат, кто в башмаки. Сам Тамари, как и король Тамеамеа, стал щеголять в соболиных мехах.

Жизнь на острове шла своим чередом. Вскоре был составлен первый русско-гавайский словарь. На Аляску шли корабли, груженные гавайской солью, сандаловым деревом, тропическими плодами, кофе, сахаром. Соль русские добывали близ Гонолулу, из высохшего озера в кратере старого вулкана. Дети местных вождей учились в Санкт-Петербурге, изучали не только русский язык, но и обучались точным наукам. Богател и король Тамеамеа. Баранов подарил ему шубу из отборного меха сибирских лисиц, зеркало, пищаль, сработанную тульскими мастерами-оружейниками. Под зелеными пальмами коралловых островов не один год развевался русский флаг. И гавайские гитары вполне ладили с русскими гармошками.

* * *

Увы, российские цари слишком отличались от гавайских королей… Они, как обычно, были озабочены укреплением своей «вертикали власти», в которую никак не вписывалась эта утопия на тихоокеанских просторах. В правлении Российско-Американской Компании вольных землепроходцев, мореплавателей и купцов постепенно полностью сменили серые чиновники, мало что понимавшие, да и не желавшие ничего особенно понимать в специфике Аляски и Тихого океана. Для их централистского мышления это пространство было не более, чем «самой дальней провинцией» Российской империи, к тому же опасно «оторванной» от метрополии. Поэтому с середины XIX века в российских околовластных кругах начинают бродить идеи о продаже Аляски.

Заметим — речь о предоставлении Аляске независимости не заходила никогда. Хотя еще свеж был пример того, как Англия все же уступила своим американским поселенцам право самостоятельно владеть освоенной ими территорией Нового Света. Что мешало России точно так же поступить с освоенной русскими частью Америки? Установив при этом с ними стратегическое транспацифистское партнерство, подобное трансатлантическим отношениям Англии и США.

Реализации этой возможности воспрепятствовало то, что Россия в гораздо большей степени принадлежала цивилизации Старого Света, чем Англия. А в континентальной Европе тех лет еще совсем не было принято отказываться от своих заморских колоний. Это считалось «признаком слабости», хотя исторический опыт свидетельствует как раз об обратном — Англия с тех пор не проиграла ни одной европейской войны, а созданное ею Содружество оказалось куда более прочным, чем многие европоцентристские проекты. Но в России победил именно европоцентризм.

Разумеется, в продаже Аляски есть своя доля вины и у непосредственных ее жителей того времени. Они, к сожалению, мало научились у другой, восточной, части Америки опыту гражданской самоорганизации, и, в большинстве своем, молча повиновались продаже своей земли, для многих уже родной. Тяжкое тоталитарное наследие централизованного российского государства проявилось даже у потомков тех, кто в свое время бежал от него…

Однако и после «русской капитуляции» на Аляске в 1867 году, эта земля не утратила свой особый, вольный характер. Только теперь он сопротивлялся уже американскому централизму. И поныне самый выигрышный предвыборный слоган на Аляске: «Мы сначала аляскинцы, а потом американцы». У современной Аляски есть свой уникальный флаг, придуманный ее детьми и ставший официальным — золотое созвездие Большой Медведицы на темно-синем фоне зимнего северного неба. И официальный девиз: «На Север, в будущее!» Наконец, там вполне легально действует и выдвигает своих политических лидеров Партия Независимости Аляски.

Что же до продажи Россией своего Нового Света, то здесь также не обошлось без символичного знака Провидения. Деньги за Аляску так и не попали к вельможным «продавцам». Оговоренная сумма в 7,2 млн. долларов была выплачена золотом, которое везли из Нью-Йорка в Санкт-Петербург. Однако в Балтийском море судно затонуло…

Русскую Америку отпели в мюзикле «Юнона и Авось»:

Принесите карты открытий

В дымке золота, как пыльца.

И, облив самогоном, сожгите

У надменных дверей дворца!

* * *

Зеркальным отблеском освоения Аляски стала высадка американцев на Русском Севере в годы российской Гражданской войны. Формально они прибыли туда для поддержки своих русских союзников по Первой мировой войне в условиях возможного немецкого наступления. Но неожиданно возник и более близкий союз. Генерал Уайлдс Ричардсон в своих воспоминаниях «Война Америки на Севере России» писал:

1 августа 1918 года жители Архангельска, услышав о нашей экспедиции, сами восстали против местной большевистской власти, свергли ее и учредили Верховное управление Северной области.

Возглавлял это управление Николай Чайковский — очень интересный исторический деятель, известный реализацией своих утопических проектов в самой Америке. На краткий исторический миг в Архангельске словно бы воплотился аляскинский Ново-Архангельск — в то время, когда в Москве и Питере свирепствовал чекистский террор, Русский Север был экстеррриториальным островком мира, где сохранялась свободная экономика, культура, пресса. Но увы, у американцев странным образом вскоре обнаружилась та же логика, что и у русских периода освоения Аляски, — «далеко и дорого». Хотя если бы они остались — впоследствии не было бы никакой «холодной войны», да и вообще Советского Союза!

Причем для этого им вовсе не нужно было предпринимать никакой агрессии — большевики в то время сами готовы были отдать все неконтролируемые ими территории, лишь бы сохранить свою власть над российскими столицами. В 1919 году Ленин предложил Уильяму Буллиту, который приехал в Москву с полуофициальной миссией от президента Вильсона, признать большевистскую Россию, и в обмен на дипломатическое признание соглашался зафиксировать результаты Гражданской войны такими, какими они были на тот момент. То есть власть большевиков ограничилась бы несколькими центральными губерниями. Но Вудро Вильсон, полагавший, что большевики и без того вскоре падут, и потому отказавшийся от этой сделки, оказался плохим провидцем…

* * *

XXI век вновь дает шанс воплотить историческую субъектность Мыса Провидения. В соответствии с прогнозами Кеничи Омаэ, Чукотка и Аляска действительно могут превратиться в особый суверенный регион, гораздо сильнее связанный внутренне, нежели со своими метрополиями. Для этого есть все экономические и культурные предпосылки. Причем такое формирование, по крайней мере на первых порах, не будет никак противоречить политическому централизму РФ и США. Чукотка и Аляска вполне могут оставаться ассоциированными субъектами этих государств, однако сама логика процесса глокализации (? 1–8) будет вести к цивилизационному сближению этих регионов и ослаблению централизованного контроля за ними. Именно эта утопическая земля и станет самым реальным критерием того, что заявленное «стратегическое партнерство» России и Америки не является лишь декларативным.

Владимир Видеман в своей программной статье «Ориентация — Север или окно в Америку»[69] рисует грандиозные перспективы будущего российско-американского сближения. Он предсказывает создание «стратегического трансполярного альянса», который неизбежно будет доминировать в мировой политике и экономике. Однако это взгляд с позиций некоего глобального монополизма, странный для этого автора, публикующего на своем сайте множество «антиглобалистских» манифестов.