* БЫЛОЕ * Я раньше был Плохиш…

* БЫЛОЕ *

Я раньше был Плохиш…

Стандарты социалистического потребления в постреволюционной публицистике

Уже в первые советские годы заклинания о мировой революции прекрасно уживались с бальзаминами и канарейками, длиннополыми шляпами и кармезитовыми платьями. А горлопаны и главари, призывавшие свернуть канарейкам головы, сами пали в роковой борьбе со стихией вселенского уюта. Публицистика этого времени отнюдь не зациклена на революционной догматике. Она со вкусом рассказывает о том, как понимали красивую жизнь чиновники новой власти, как поэты писали пролетарские романсы о пятилетках, а комсомольцы признавались в любви и ненависти к галстукам. Но главное действующее лицо этих материалов, конечно, нэпман - человек новой формации, фанатичный потребитель, напуганный прошлыми и будущими экспроприаторами.

Крокодил, № 11, 1924

Нэпманша и комиссарша

I.

По чердакам и полуподвальям шла бабья молва:

- Муж-то у ней из антилигенции. Сперва комиссаром был, а теперь в тресте. А сама-то она из простоволосых. Как вышла за комиссара, так и нос задирать стала. Расфуфырится - и не подходи.

Командовала во всем доме комиссарша. Например:

- Убрать в три счета от моей квартиры мусорный ящик. Головотяпы коммунотдельские! Инструкцию не знаете? Самому Шишковскому пожалуюсь.

Ящик убрали и оставили перед окнами грузчика Замухрышкина.

- Не засыпать песком эту лужу! Тут мои птицы ванну принимают.

Лужа оставалась незасыпанной, и комиссаршины гуси блаженствовали в ней, как в озере. С жильцами почти не ссорилась. Правда, были такие курьезы, как с машинисткой Веснушкиной, но это было не каждый день.

А курьез с Веснушкиной вышел.

Шут ее дернул надеть в воскресенье платье точь-в-точь такое, как у комиссарши.

Не стерпела комиссарша такой обиды и выпалила при всем народе:

- Тоже безработной числится, на биржу таскается, а сама в атласном платье ходит. Да и идет оно ей как седло к корове. Погоди, шлюха, узнаешь…

Испугалась Веснушкина, платье - в сундук. Этим и кончилось. Словом, во дворе была тишь да гладь, да коммунотдельская благодать.

Так было бы и дальше, если бы…

II.

В одной из квартир поселилась семья нэпачей.

«Сам» - в пенсне, бородка колышком; с виду интеллигент. «Сама» - будто со страницы журнала мод спрыгнула. Шик с ног до головы; а на голове шляпа, да такая широкополая - крышу на ларьке заменить можно.

Вот с этой самой шляпы и началось. Как увидела ее комиссарша, так три дня не спала, не ела. Шляпы захотелось. Свой газовый шарф невзлюбила.

Пойдет нэпманша по двору, а комиссарша ей в спину:

- Нэпы. Шкуродеры. Кровь из нас сосете. Все равно не век вам барствовать.

Покричит и опять о шляпе думает.

Однажды входит комиссарша во двор, а на голове у ней решето не решето, корыто не корыто, а, надо полагать, настоящая шляпа, да такая широкополая, что солнца из-за шляпы не видать стало.

Ахнули жильцы:

- Вот так комиссарша! Нэпманшу за пояс заткнула.

Потом пианино.

Привезла его нэпманша, поставила в зале, окна откроет и давай мазурки разные наигрывать.

А у комиссарши на душе кошки.

- Коли пианину купила, так думаешь, умнее меня стала? Завтра же куплю рояль.

III.

Так пошло дальше и дальше.

У нэпманши появится новое платье кашемировое, а у комиссарши на другой же день маркизетовое; у нэпманши на руке браслет, а у комиссарши - три.

У нэпманши дамский велосипед появился, а у комиссарши… сердце на куски разрывается.

Купить- то, думает, куплю, да еще не такой, как у этой дуры, а вот как на нем ездить-то буду?

Целый день комиссарша с мужем пропадала где-то за городом.

К вечеру во двор въезжает повозка, а на ней велосипед и комиссарша еле живая. Нос ободран, щеки в царапинах, шляпа смята, ботинок без каблука.

Внесли ее я квартиру, а она умылась, попудрилась и как ни в чем.

IV.

Через месяц нэпманша и комиссарша помирились. Обе стояли у ворот Исправдома с курятиной, с пирогами и закусками.

- Вы по какому случаю сюда?

- Муж тут у меня, видите ли, сидит. Ни за что страдает. Будто у себя в магазине непатентованным товаром торговал. А вы сюда зачем?

- Тоже к мужу. Там у них в тресте кто-то товар разворовал, а свалили на него. Вот и сидит, бедненький. Эх, времячко. Несправедливость одна. Ищи ее, правду-то.

Обе друг другу поддакнули, и между бывшими врагами смычка завязалась прочная.

Антон Сопелка

Крокодил, № 10, 1922

Aтака нэпачей

(На черной бирже)

Вчера я случайно

Рискнул чрезвычайно:

На биржу явился.

И в ту же минуту,

Похожий на спрута,

Нэпач подкатился.

- Вам нужно крупчатки?

А соль? А перчатки?

Иль, может быть, - рыба?

Возьмите пуд клея!

Вагон сельдерея…

- Не надо. Спасибо.

- Так, может быть, - кодак?

Вагончик селедок?

Иль пуд шоколада?

Ах, верно, вам мыло?

Есть целое кило…

- Отстаньте, не надо!

- Постойте ж немного!

Есть мятные травы, -

Возьмите вагончик.

Ну, пуд сахарина!

Гвоздей? Кокаина?

А, может, бетончик?…

Я в бегство пустился, -

Он в фалды вцепился:

- Постойте ж немного!

Купите хоть ваты.

Есть кожа. Есть маты.

Два мопса. Три дачи.

А бритв не угодно?

Продам очень сходно, -

С миллиарда дам сдачу.

Скорей говорите -

Чего вы хотите:

Штаны или… дачу?

Я был, как в оковах.

А сбоку 5 новых

Явились нежданно:

- Не нужно ль вам мяса?

Есть золото! Ряса.

Четыре дивана…

Кричали над ухом:

- Купите «Смерть мухам»!

Хром. Партию жести.

Гроб!! Средство от моли.

Вагон канифоли.

Баранов штук 200…

Толпа прибывала,

Кольцом меня сжала.

В нэпмановской прыти.

Ревели - кто басом.

Кто - жиденьким гласом:

- Берите! Купите!!

Мне сделалось дурно.

Но громче, бравурно,

Ревели нэпманы:

- Варенье! Картины!

- Подковы! Перины!

- Навоз и… каштаны!!

…

Мне скверно… мне худо…

Но вдруг, - что за чудо!

В секунду одну,

Нэпманы в испуге

Умчались, как вьюга.

Обход Ге- пе-у!

КРАСНОЕ ЖАЛО

Преступление гражданки Нэп

Не пустить гражданку Нэп в дом было никак нельзя. Но, пустив ее и оказав ей требовавшееся обстоятельствами внимание, мы никак не могли отделаться от неясного беспокойства.

- Ведь и держит себя в границах, и рассуждает вполне лояльно, а вот поди… Все время такое чувство, будто что-то она слимонила!

Кто- то высказал ужаснувшее всех предположение:

- Уж не Азбуку ли Коммунизма?…

Мы ахнули… Но тревога оказалась неосновательной: Азбука Коммунизма была на месте и в неприкосновенности.

- А все-таки взяла она что-то… Глаза у ней бегали. Кодекс законов о труде, может быть?…

- Цел кодекс: вот он, новехонький! Чего зря говорить!

- А Программа Партии цела?…

- Не сходите с ума. Полусменовеховцы распускают про Нэп всякую дичь, - и вы туда же?…

- Тут вот книжки лежали: Технология, Политическая Экономия, Русская Фабрика, Тресты в Синдикаты…

- Все целы. Смотрите-ка: она еще «Развитие капитализма в России» сюда подложила! Вот ехидная!

- Ежели из ехидности это, то нарвалась: книжка-то Владимиром Ильичем написана. Но что же все-таки снэпила у нас Нэп?…

Мы перебрали все. И, обнаружив, наконец, пропажу, успокоились:

- Букварь стилибонила, только и всех делов… То-то, во что-то завертывала она образчики орехово-зуевской мануфактуры!

- Только Букварь? Ну, это не важно…

Случай, за множеством других дел, был нами почти забыт.

По правде сказать, особенного значения мы ему и придавали. Ну, что такое Букварь? И только потом…

У нас аж мороз по коже пошел, когда мы сообразили:

- Ведь понимаете ли, товарищи, дело-то тут какое? Ведь, не зная букваря, нельзя прочесть ни Азбуки Коммунизма, ни Технологии, - никаких, вообще, руководств!…

Преступление гражданки Нэп оказалось несравненно более серьезным, чем думали мы вначале. Хорошо, все-таки, что мы вовремя спохватились. Коммунистические Пинкертоны, все грамотные и все неграмотные граждане, - караул!… Похищенное гражданкой Нэп нужно вернуть немедленно и во что бы то ни стало!

Грамен

Смехач, № 6, 1924

Из одной переписки

I.

(Заказное письмо)

Радуюсь, душечка, что ты благополучно добралась до благословенного юга. По тону твоего письма вижу, что дело пойдет на лад: такого бодрого, веселого настроения у тебя ни разу не было в Москве. Вот, что значит волшебное лоно природы, пенье птиц и прочие пейзажи!

Как только будет возможно, получу отпуск и приеду, чтобы вместе бродить по горам, ущельям и отдохнуть душой в дикой атмосфере кавказских пленников.

Извини, если пишу несвязно. Дело в том, что второй день сижу за учебой: штудировал «Азбуку Бухарина», а теперь хочу взяться за первый том Ленина. Что поделать! - Совершенно неожиданно затеяли проверку ячеек РКП, с целью исключения «наиболее слабых и неустойчивых элементов, податливых к соблазнам нэпа и неспособных противостоять и бороться с мелкобуржуазной стихией». Видишь, - какая закорючка!

Очень радуюсь, моя дорогая беспартийная мелкобуржуазная стихия, что ты в этот миг не со мной и не мешаешь мне произвести соответственную «мобилизацию» и принять ряд экстренных мер. Только бы поскорее кончилось!

Вчера комиссия громила ячейку Гума… Василий Никанорович исключен за «излишества». Маныкин представил медицинское свидетельство на автомобиль, но, вероятно, не поможет - исключат и Маныкина! Дело в том, что в удостоверении не оговорена необходимость компаньонки, а он, как ты знаешь, - всегда с балериной К… Вообще, строгость ужасная!

Ах, эти автомобили! Многих они выкатят из партии. Кстати, разузнай в Тифлисе, не о Захарии ли Христофоровичe написано в газете. Прилагаю целиком газетную вырезку.

ЗА ОТРЫВ ОТ МАСС

Тифлис, 23 марта. 19 марта на Плехановском проспекте автомобиль, управляемый ответственным работником Вирапом, наскочил на трех работниц, причинив им тяжелые повреждения. ЦК и ЦКК коммунистической партии Грузии, признав, что Вирап не имел права управлять автомобилем без требующегося для этого разрешения, постановил снять Вирапа со всех ответственных советских и партийных постов. В постановлении, между прочим, указывается, что Вирап, переняв буржуазно-аристократические кавыки и манеры, откололся от партийных кругов и рабочей массы.

Какая, душечка, в этом злая ирония судьбы: оторвался от рабочих масс и нарвался на трех работниц!…

В трамваях очень тесно, но это ничего, я привыкаю, по крайней мере, ни на кого не наскочу…

Был вчера в опере. Не можешь себе представить, как душно на галерке. Театральный билет (галерочный!) показал сегодня, вскользь, секретарю: пусть знает, что я не откалываюсь от масс. Ловко?!

Кланяется тебе Андрей Петрович - забегал утром за «Конституцией РСФСР» - ужасно дрожит перед проверкой. Спрашивал, не выглядит ли чересчур мелкобуржуазно. Я посоветовал ему толстовку и бриться раз в неделю.

Ну, до свидания. Храни тебя (зачеркнуто). Твой Яша.

II.

(Срочная телеграмма)

- Выкатили. Выезжаю скорым пятницу. Яков.

Ив. Пр.

За новый быт! Сост. Виктор Штейн. Издательство «Красная газета», 1929

Мещанство или не мещанство

Галстук вылез вперед и занял главное место. Мы беседовали с комсомольцами завода «Дукс» о вопросах культуры, но разговор быстро свернул с широких принципиальных рельс на мещанскую узкоколейку и уперся в галстучный тупичок.

- Так как же все-таки: галстук носить - мещанство или не мещанство?

Мнения комсомольцев разделились.

Одни - сурово осуждали всякое проникновение галстука в рабочую среду, видя даже в самом скромном сатиновом самовязе мать всех пороков и всех видов разложения, подстерегающих слабого комсомольца на почетном и трудном пути комсомольского служения.

- Сначала у него галстук, потом в кино пойдет бандитские картины смотреть, потом клетку с канарейкой заведет, потом учителя танцев наймет, на богатой женится, из комсомола уйдет, у тестя, частника, в доле будет. Знаем, у нас такие случаи уже были.

Другие - весьма стойко защищали галстук, прибегая для этого к столь же далеко идущим доводам.

- Вовсе ничего в галстуке нет плохого. Это вранье, будто галстук только одни буржуи носят. Вот Михаил Иванович Калинин к нам приезжал, был он в галстуке и произвел вполне приятное впечатление. С другой стороны, Карл Маркс повсюду снят с черным бантиком, и Владимир Ильич тоже на некоторых портретах имеется с галстуком.

Было странно и немного грустно слышать эти наивно-убежденные разговоры. К тому же едва ли не самым яростным хулителем галстуков был чистенький парнишка с большим красным пионерским самовязом, а наиболее ревностным защитником спорного украшения оказался грязнющий детина с закоренелым трауром на ногтях, с многолетней бурой полосой на девственно-немытой шее, с зелеными от грязи ушами и принципиально нечищенными зубами.

Вековая русская привычка умствовать по поводу самых простых вещей, крепко настоянная на многословии сотен тысяч заседаний, проявлялась здесь во всей красе. Возмутительная раздвоенность между конкретными жизненными фактами и словесной оболочкой, это тягучее зло, с которым не уставая борется наша революция, эта уродливая короста царского бюрократизма и буржуазного интеллигентского «психоложества» не только тяготеет над взрослым поколением, но отчасти зацепляет пооктябрьскую молодежь.

Часами на голодный желудок дискутировать и диспутировать о галстуке, произносить в защиту его длинные речи можно. Приятно и легко. Потратить десять минут на то, чтобы после работы привести себя в порядок, вымыть шею, почистить зубы, сполоснуть уши - нельзя. Неприятно и трудно.

Гордо маршировать с пионерским бантом на шее, подравнивать его концы по бокам и внизу, щеголять под музыку выправкой и осанкой - можно. Приятно и легко.

Признаться открыто самому себе и признать за другими простое право чисто переодеться после работы и повязать шею цветным платком - нельзя. Неприятно и неудобно.

Если бы под знаком такого двоедушия пошла бы сейчас наша работа по перепахиванию старого быта, это значило бы только то, что вместо старого мещанства создалось бы новое. Вместо старого шаблона вырос бы новый шаблон. Вместо старой домашней божницы с ликами святых, обозначавшей религиозную благонадежность члена купеческого сословия, утвердилась бы новая домашняя божница с портретами вождей. Синий галстук стал бы таким же «скандалом», каким в буржуазном обществе считался галстук красный, а старинное трусливое - «что скажет княгиня Мария Алексеевна!» - сменилось бы самоновейшим не менее трусливым - «что скажет женорганизатор товарищ Пелагея!» В этом случае все бытовые слабости, сомнения, шатания, всяческие кислоты и щелочи, разъедающие жизнь, опять ушли бы куда-то под спуд, упрятались бы от общественного мнения, юркнули бы на страницы личных потайных дневников, укрылись бы за плотные занавески отдельных комнат, снова попали бы под бесконтрольную власть законов двуспальной кровати и супружеских перин.

Такая опасность есть, она сквозит не только в отдельных дружеских разговорах с комсомольцами. Уже, - правда, в единичном числе, - выросли и распустились отдельные пышные цветки, взрощенные болотной раздвоенностью, неизбежной, но изнуряющей чересполосицей старой и новой жизни.

Михаил Кольцов

(«Правда», 1928)

Об активном мещанине

Как рубль делится

на полтины и гривны,

Так каждый делит

свою жизнь в Москве:

От 10 - 4 -

- Он работник активный,

От 4 - 10 -

- Он человек, как человек.

До четырех - резолюции,

Прения,

канитель заседаний.

Старый мир им разломан,

Старый мир трещит.

От четырех -

канарейка над кустом герани,

Туфли,

халат,

природочка,

щи.

До четырех -

старый быт забыт.

Из речей, как из ведра, новизною.

После четырех -

Он тоже за новый

за быт,

Но только с чужою женою.

До четырех -

Он громит алкоголь

В наше лучшее из столетий.

После четырех -

вы видите не его ль

Выписывающего по Тверской

мыслете.

Вопит, что старый театр плох.

До четырех -

За современное сражаясь

и ратуя.

После четырех -

выращивает томный вздох,

глядя на художественное,

чеховатое.

Вы, что вопите,

- «затирают мещане».

«Мы вертимся с ними,

как белка в колесе».

Вам ли скажу я

на прощанье -

Что мещане -

мы сами все.

А чтоб за безответственность

не ругали меня -

Вношу предложенье

в порядке дня:

Чтоб было не так

беспросветно противно,

Чтоб можно стало

новьем прорасти -

Пусть каждый будет строитель

активный

И от десяти до четырех,

и от четырех до десяти.

В. Шершеневич.

(«Бич», 1927 г.)

У пролетарского камина

Аркадий Райский, автор многочисленных трудов в области романса, сидел в своем кабинете. Громкая слава некогда написанных им романсов, как-то: «Цыганская тоска», «Но камин догорал» и пр. - теперь догорала вместе с камином.

- Дорогой, - сказали ему сегодня в издательстве, - все это не то. Наше время требует других песен. Песни теперь должны ласкать не только слух, но и идеологию, попутно ее закаляя. Это социальный заказ современности.

- Заказ будет выполнен, - сказал спокойно и твердо Райский. - До свиданья.

Сидя в своем кабинете, Райский вдохновенно набрасывал куплеты новых красных, идеологически выдержанных романсов, которым предстояло скрасить серые будни нашего быта.

- Сперва, конечно, про завод, - решил он, - немного лирики, а остальное - производительность труда. Вообще, что-нибудь такое для пролетариата…

Строчка за строчкой быстро вылетали из-под его маститого пера:

Ты сидишь у завода и смотришь

с тоской,

Как печально гудок затихает,

Но ты счастлив сознаньем,

что уж завтра с зарей

Он опять к производству сзывает.

О, поверь, что любовь -

это тот же завод…

Он пропел романс вполголоса и почувствовал себя удовлетворенным.

- Теперь еще что-нибудь для молодежи, - подумал Райский - и сейчас же родился второй романс:

Пролетарка Коломбина

Обманула раз хитро

Пролетарца Арлекина,

Выйдя замуж за Пьеро.

Он в бокал свой каплю яду

Подмешать не захотел,

Будучи сознательным до упаду,

За завод свой он болел.

И, поднявши бокал,

Арлекин напевал:

За милый завод, прелестный завод,

Чтоб он расцветал из года в год.

- Еще несколько вещиц на самые злободневные темы - и социальный заказ готов, - бодро сказал Райский и продолжал набрасывать ровные бисерные строки:

Слышен звон голосов издалека -

Это Энгельса учит Рабфак.

В «Анти-Дюринг» влюблен

он глубоко,

Весь революционный, как мак…

- Романсы будут иметь успех - идеологии здесь, как ни считай, 250 %.

- Ну, старик, - подбодрил он себя, - еще что-нибудь последнее ударное.

Глаза его зажглись вдохновением, и уже через 5 минут Райский напевал:

Где вы теперь, кто учит вас

марксизму,

Кому вы снова сделали отвод?

Вы, кажется, потом скатились

к меньшевизму

И позабыли наш родной завод.

В последний раз, от вас уйдя

влюбленный,

Я видел сон изящный, как тюльпан:

Индустриализационный

Мне снился новый пятилетний

план.

С. Карташев

(«Бич», 1927 г.)

О поцелуях

Саратовский комсомол объявил, судя по сообщениям газет, решительную, беспощадную борьбу поцелуям.

Поцелуй, как таковой, циркулярно объявлен мрачным наследием старого режима, и комсомольским ячейкам уезда предложено срочно «подработать» и вынести на общее собрание вопрос о допустимости этого разлагающего и позорного явления в сознательной рабоче-крестьянской среде. Пора, пора окончательно вбить осиновый кол в спину сантиментальных дворянских традиций. Поцелуй отравляет сознание революционера и ослабляет его волю в борьбе за коммунизм. Он подтачивает идеологию, как долгоносик подтачивает колос ржи, и должен быть трактуем, как опаснейший враг на фронте социалистического строительства страны. Каждый, кто целуется, соглашательски предает завоевания Октября. Долой тургеневский дурман, все на борьбу с поцелуем, на защиту интересов индустриальных рабочих и беднейших крестьян. Циркуляр был разослан, дошел на места и вызвал стихийное брожение умов в комсомольских массах уезда. Из местечек, сел и деревень десятками посыпались недоумевающие запросы, возражения, комментарии, деловые поправки и предложения.

Отменяются ли поцелуи вообще, или только вечерние поцелуи под орешником, в кустах которого поет, разлагая комсомольскую идеологию, сантиментальный дворянско-помещичий соловей?

Можно ли, например, целовать собственную тетку, резвую старушку, еще в царствование Павла I потерявшую последний естественный зуб в челюстях?

Разрешается ли, уходя во флот, скажем, обнять мать, будь таковая, недостаточно проникшись духом Октября, с очевидными мелкобуржуазными намерениями выбежит, на ходу обтирая губы, провожать сына за околицу?

Возбраняется ли целовать собственную жену и ребятишек, облепивших за столом колени счастливого отца и с неизвестными целями роющих в его середняцкой бороде?

С другой стороны, если революционное сознание отравляет поцелуй в губы, то поцелуй в щеки или в лоб должен, казалось бы, ускорить, напротив, темп социалистического строительства в стране, пробудив дух коллективизма и скрепляя прочными узами тихой и сознательной дружбы мозолистые сердца передовых незаможников? Возможны ли братские поцелуи в мочку уха и в пипку на носу? Возможны ли поцелуи с предварительными критическими разъяснениями происхождения этого обряда и марксистским анализом причин и эмоций, которые его вызывают?

Чмок… Я вас целую, товарищ, но не следует забывать, что это есть акт, насквозь пропитанный гнилым психологизмом и сантиментальной романтикой дворянства, под игом которого 300 лет страдал порабощенный русский народ. Наконец, полезно, быть может, не прибегая к административному нажиму, просто видоизменить поцелуй, подменив в нем гнилую буржуазную сущность здоровым классовым началом и содержанием? Например, вместо «я вас люблю» провозглашать каждый раз, поцеловавшись, здравницу контрольному куроводству, или кооперации, как столбовой дороги к социализму?

С мест потребовали, так или иначе, прежде чем начать и развернуть кампанию, точных разъяснений по отдельным пунктам поцелуйного вето… может быть, просто ограничить количество?

Не без задних мыслей, очевидно, волостной аппарат в подавляющем большинстве высказался именно за эту постепенную меру: начать с пяти поцелуев в день, скажем, и убавлять по одному в каждую годовщину революции…

Или, может быть, сохранить поцелуи, дав им идеологическую установку? Или установить традицию семейных или дружеских уз и отношения, когда поцелуй может быть определен как социально безвредная категория?

Места ставили проклятые вопросы и требовали на них ответа. Уком оказался в затруднении. Что поцелуй как тлетворный мещанский факт надо, наконец, отменить, ни в ком не вызывало сомнений. Но, черт его возьми, вопрос новый и календарным планом не предусмотрен. Нет почему-то по этому наболевшему вопросу ни одного циркуляра из центра, ни одной принципиальной статьи в «Правде», ни одной самой паршивой и тощей книжечки в библиотеках. По массовой работе, по школам политграмоты, по физкультуре, изволите видеть, сколько хочешь, а о поцелуях - ничего. Проморгали проблему. Как тут работать. Выскажем блеснувшим деловой инициативой саратовским товарищам дружеское участие, пожелаем им успеха. Не надо надеяться на Москву, здесь могут не понять, не оценить, не протянуть навстречу руку помощи.

Останется самим, отложив в сторону второстепенные заботы об учебе, о культурном и бытовом воспитании молодежи, - двигать и разрешать больной вопрос, объявив всеобщую дискуссию и создав широкую комиссию с деловыми секциями: можно ли целоваться с теткой, и если нет, то почему именно?

Благо досугов хватает, очевидно.

А. Зорич.

(«Смехач», 1928 г.)

Реклама до бесчувствия

Только у нас

Вот как в Одессе рекламируют кинофильму «Безрадостная улица»:

«Впервые у нас. Только у нас. Слезы, Слезы, Слезы. Нервных просят не приходить. Вряд ли Одесса видела подобную фильму».

Эх, одесситы, одесситы! Веселая ваша улица!

(«Бегемот», 1927 г.)

ТОЛЬКО в кинотеатре «ФОРУМ»

на днях,

МИРОВАЯ КОМЕДИЯ