Издержки сетевой популярности

Издержки сетевой популярности

— Популярность только сейчас начинается, — говорит мне Полозкова летом 2008 года. — Совсем недавно Россия сыграла с Голландией в футбол и выиграла со счетом 3:1, выйдя в полуфинал чемпионата Евро-2008. В московском клубе ArteFAQ, где мы сидим днем, прохладно и ни души, но в ночь на 22 июня здесь на подоконниках раздевались пьяные счастливые девушки, а некоторые даже менялись платьями и выбегали на Тверскую — кататься на капотах иномарок, отчаянно гудящих от радости за нашу победу. — Обычно это такая мерцающая популярность: раз в месяц кто-нибудь узнает в метро. Есть еще отраженная популярность: приходишь, например, на концерт человека, которого обожаешь, и кто-то из публики тыкает локтем сидящего рядом, смотрит в твою сторону и говорит: «Ах.»

— Бальзам на душу, — смеюсь я.

— Да, это чистое счастье, чистейшее, — издевательски ухмыляется Вера. — А вот когда приходишь на какой-нибудь сайт, где люди обсуждают твое интервью в журнале «Русский Newsweek», и кто-то говорит: «Да, я эту тупую пизду видел на Russia.ru, наверняка сосет у Дерипаски», — очень невесело становится.

— Но ты же знаешь, что это не так.

— Это то, что я сейчас всем мучительно пытаюсь объяснить. Человек, с которым они говорят, — это не я, это Вера Полозкова. Это некий медийный образ, который она транслирует в мир. Надо помнить, что в мир она транслирует далеко не все, что с ней происходит, слава богу. То есть, с одной стороны, обижаться глупо: все равно как если обсуждают твою героиню, которую ты сыграла в сериале, а ты обижаешься как за себя, — какая же она злая, гадкая, мерзкая, пошлая. Но, с другой стороны, если ты героиню лепишь с себя, то это невероятно обидно. Потому что эти люди не потрудились тебе ни одного вопроса даже задать, не потрудились выяснить ничего, прочитать, что там в ЖЖ.

В ЖЖ у пользователя vero4ka, между тем, было вот что.

Пост, написанный после счастливой пьяной ночи в ArteFAQ’e с 21 на 22 июня, назывался «Самая короткая ночь в аду». По сути, это был просто эйфорический «лытдыбр» после веселого вечера, проведенного с друзьями в клубе. Пользователи «Живого журнала» производят такие посты каждый день, но только мультитысячникам приходится за них отвечать, словно это как минимум колонка в популярном издании, призывающая читателей на баррикады или с баррикад — в общем, заставляющая их сделать что-нибудь, вторгающаяся в их жизнь, взаимодействующая с их свободной волей. Впрочем, это и есть колонка в популярном издании, если речь идет о журнале, у которого тогда была постоянная аудитория в девять тысяч человек.

Москва голая, пьяная, вся в битом стекле; со стендов всех обменников спизжены цифры «3» и «1»; господа Павлюченко, Торбинский и Аршавин обеспечили сегодня сумасшедшие продажи московским барам, небывалое шоу горожанам, аншлаги травмпунктам; клуб Артефак, где мы с ближайшими друзьями Яшей и Бузиным смотрели сегодня футбол, стал единым звериным ревом после сто двадцать второй минуты. Лиза позвонила Аршавину через пятнадцать минут после матча — они знакомы — и орала в трубку «Ну, что я говорила?!», и я кричала «Рос-си-я! Ар-ша-вин!», и никто не верил, что в трубке реальный Аршавин, потому что теперь это человек-легенда, он вернется домой в июле, и каждая первая женщина в этой стране будет его, каждая чертова женщина, от доярки до жены советника президента; я понимаю, что ему не нужно, но тем не менее это ровно так.

Что творится на улицах — это даже бессмысленно пересказывать; так Яша намедни в подробностях пересказывал мне порнофильм, «вот она такая приходит, немножко смущается, и он так ее немножко бэм-бэм, а потом приходит второй, и они уже ее вместе тудем-сюдем»; так вот Тверская перекрыта, девушки лежат на капотах и крышах автомобилей, люди атакуют пустые мусоровозы и самосвалы, забираются внутрь, стучат по кузовам, орут; все мальчики голые, у части из них красивые тела; девушки вдоль обочин стаскивают футболки через головы и ходят топлесс; все какие-то невозможно счастливые, носят друг друга на плечах и шеях, целуются, бросаются обниматься с незнакомцами и случайными водителями автомобилей; так не было еще ни разу, дорожное движение все к чертям, началась дорожная истерика; все распевают гимны, у Пушкина вокруг шеи фанатский шарф, на Маяковском целая кодла с флагами; если мы, упаси Господи, выиграем этот Евро, будет революция — просто люди хлынут в Кремль, вынесут оттуда на руках маленького пьяного Медведева, втащат кого-то еще, все очень по-свойски; наутро мы проснемся в другой стране.

Что еще мы умеем праздновать так массово? Новый год? Первомай? Мне двадцать два, я впервые наблюдаю собственный народ рехнувшимся от восторга; ни одного человека в стороне, до уборщиц и гастарбайтеров; даже не верится, что это мой город, кажется, кино снимают.

Я, честно говоря, боюсь даже представить, какой демографический взрыв констатируют через девять месяцев; сегодня будет жаркая ночь, просто не может не быть, лето, алкоголь, и мы сделали самих голландцев, в тот самый момент, когда готовы были сдаться.

Не знаю, почему все это так радует меня; мы шли с Бузиным километр от Артефака до Белорусской и улыбались всем так, как будто выиграли десять миллионов в лотерею; девушки танцуют, машины бибикают, юноши бросаются целоваться; ты и подавно только что кричала что-то Аршавину, можно подумать, без тебя не случилось бы этой победы; можно подумать, она что-то меняет вообще; но Господи, хорошо-то как.

Как же хорошо-то, Господи.

Из журнала vero4ka, 22 июня 2008

Такой призыв, исходящий от человека, ведущего личный дневник на глазах у большой аудитории, можно истолковать по-разному. Верочкина девятитысячная аудитория решила истолковать его как призыв к бесконтрольному и беспорядочному сексу, о чем немедленно и сообщила по всем каналам — в собственных дневниках, на форумах, в комментариях под постом Верочки, в письмах и сообщениях ICQ. Через месяц после этого vero4ka объявила, что закрывает свой журнал.

— Потом уже понимаешь, что отныне твои преступления, ведомые и неведомые, будут ткаться из воздуха, потому что ты предмет всеобщего обсуждения. Любой твой визг, так или иначе ставший достоянием общественности, будет работать против тебя, — объясняет она. — Поэтому у меня ступор. Я закрываю ЖЖ, сижу в тишине какое-то время — может, месяц, может, два, может, три, — и думаю, что мне дальше делать. Как должен выглядеть этот писк, чтобы к нему было не придраться.

— Что-нибудь придумала?

— Я не знаю, как по-другому. Ни в каком другом формате мне неинтересно вести ЖЖ. Мне неинтересно вести журнал анонсов, — мне хочется добавить за нее: «как большинство публичных людей, пришедших в ЖЖ в последние годы, вроде, например, Михаила Прохорова». — Мне неинтересно вести журнал самых главных новостей ведущих информационных агентств с фоткой и коротким текстом, — хочется добавить: «как drugoi». -Мне неинтересно вести журнал на абстрактные темы, рассуждать о поколении новых взрослых, взрослых детей, чего-то еще, — хочется добавить: «как Линор Горалик». — Притом что мне дико интересно это читать, но я никогда не смогу поддерживать дискуссию на должном уровне. Я не занимаюсь наукой. Я не занимаюсь исследованиями. Я не пишу аналитические статьи. У меня вообще не аналитический склад ума. Я неплохой журналист, неплохой интервьюер в прошлом. Если я с кем-то разговаривала — как правило, это получалось по душам. Если я пишу текст, я по-любому пишу его про себя. Больше мне ни про что неинтересно. Наверное, все вернется и будет похожим на то, что было. Но я буду, конечно, осмотрительнее. То есть никаких постов по веселой пьяни после матча с Голландией — никогда в жизни.

Так и получилось. Верочкин журнал стал больше напоминать журнал анонсов ее выступлений, презентаций ее книг, спектаклей и гастролей, — может, чуть больше, чем ей бы хотелось. В нем стало меньше «лытдыбра», меньше разгильдяйской иронии и самоиронии, самолюбования и юношеских рассуждений о жизни[104] — таких вещей мультитысячникам не прощают, ибо они — признак слабости. Если уж у тебя получилось стать пастырем интернет-пользователей, отвечай за базар. Никому неинтересно, кто ты такой, всем интересно, что с таким, как ты, можно сделать.

— Мальчики, которые шевелят во мне какие-то эмоции ради того, чтобы просто изо дня в день что-нибудь о себе читать. Выясняется, что это пиздец как льстит их самолюбию. Манипулировать кем-то, чтобы более или менее известный в твоей тусовке человек написал про тебя стишочки, — мне не кажется, что на это стоит тратить свою жизнь, а некоторым кажется, что это их прямое предназначение.

— А что делать? Перестать писать стишочки?

— Нет. Просто это, оказывается, один из важных факторов того, почему люди со мной общаются. Просто потому, что я некоторым образом публичный человек. Я до сих пор отрицаю, что я публичный человек. Публичный человек — это Тина Канделаки. Но, как выясняется, это их совершенно не останавливает.

Из этой публичности порой получается что-нибудь серьезное — например приглашение в детскую колонию под Рязанью с гуманитарной миссией. Или приглашение приехать и почитать стихи в городе Сумы. Полозкова пакует вещи и долго ищет город Сумы на карте, чтобы получить хоть какое-то представление о том, куда направляется.

— У меня взяла интервью сумская газета «Ваш шанс», — хохочет она по возвращении. — Они меня привезли в редакцию, сфоткали со всей редакцией и разместили потом этот снимок на первой полосе. У меня было ощущение какого-то дурного кино. То есть прямо кино, понимаешь? Ощущение, что гребаное реалити-шоу, которое я устроила у себя в ЖЖ, транслируется везде-везде-везде, в том числе из папоротников в далеких потерянных джунглях, где раз в день выходит большая семья в тигровых шкурах, рассаживается на поляне и смотрит. И если ты вдруг туда приедешь, тебя посадят на тростниковую повозку и будут возить по джунглям и всем показывать. Ты же ни сном ни духом про этих людей!.. А особенно смешно, когда ты начинаешь с кем-нибудь спать, Юля.

Вера проникновенно смотрит мне в глаза, внутренне все еще смеется, но внешне неожиданно серьезнеет, и мне тоже отчего-то становится не по себе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.