II

II

Но динамика революции для либеральных оппортунистов – книга за семью печатями. Декабрьское восстание не дало победы, следовательно, тактика революции должна быть отвергнута. Эту позицию заняла руководящая в либеральных сферах группа, так называемая конституционно-демократическая партия. Вся агитация кадетов за Думу и вокруг Думы была решительно антиреволюционной. Дума противопоставлялась «анархии», парламентские прения – революционной борьбе.

Мы оставляем сейчас в стороне вопрос, насколько целесообразна была со стороны пролетариата тактика бойкота Думы. Мы думаем, что она была нецелесообразна. Но она несомненно имела свое психологическое оправдание: во-первых, в настроении рабочих масс после декабрьских событий, во-вторых, в антиреволюционной агитации кадетов, корифеев избирательной кампании.

– «Вы пробудили в капиталистической оппозиции классовые чувства вашей безумной тактикой захватного восьмичасового рабочего дня. Вы восстановили против себя конституционную демократию вашей недостаточно мотивированной ноябрьской стачкой. Вы устроили в декабре трижды безумное восстание и обрушили на страну ужасы кровавых репрессий. Дайте же место нам, конституционным демократам. Не мешайте нам собрать Думу. На конституционном пути мы достигнем того, чего вы не могли достигнуть на вашем революционном пути. Не мешайте нам собрать Думу. Мы снимем бюрократию с такой легкостью, которая всех поразит!»

Разбитый, израненный пролетариат не в силах был развернуть широкую и решительную агитационную кампанию. Наоборот, средние слои населения, пробужденные к политической жизни шумом октябрьских, ноябрьских и декабрьских событий и возмущенные разгулом декабрьской реакции, голосовали за кадетов, потому что чувствовали потребность голосовать против самодержавия. Кадеты оказались в Думе хозяевами положения.

У нас нет никакого желания ни отрицать значение Думы, ни приуменьшать его. Но не нужно смешивать вопрос об объективном значении Думы с вопросом о ценности тактики кадетов.

Дума оказала огромное влияние на отсталые слои народных масс – и притом не только крестьянских и мещанских, но и пролетарских, – Дума, как учреждение, как временный центр внимания, как фокус разнообразных надежд. Но внутри Думы усилия кадетов были направлены к тому, чтобы свести революционное значение Думы к нулю. Они в Думе угрожали – и наблюдали за игрой петергофских физиономий. А их угрозы, против их воли, будили чувства достоинства и протеста в самой униженной обывательской душе. Они, кадеты, пугались собственных речей, трусливо останавливаясь перед неизбежными выводами, отрекались сегодня от того, что говорили вчера – все тщетно: политическое эхо революционной страны удесятеряло звучность их робких речей, а их уклончивость, их трусость восстановляла против них даже тех, которых они же пробудили. Таким образом Дума толкала вперед политическое сознание.

Тактика социал-демократии в думский период не могла по существу отличаться от ее тактики в октябре, ноябре и декабре. Социал-демократия не могла стать на ту, якобы конституционную почву, которой в действительности не было, которая существовала только в воображении кадетов. Но, оставаясь на своей революционной позиции, социал-демократия не могла в этот период не сделать Думу центром агитации. Кадеты надеялись, что они так долго будут повторять, будто Дума имеет власть, что им, кадетам, наконец, поверят в этом и передадут частицу власти. Социал-демократия не могла не обличать эту наивнейшую тактику, мнимая практичность которой состоит в том, что она считается (да и то очень плохо) с логикой Трепова и совершенно игнорирует логику революции.

Социал-демократия не могла не видеть, что вопросы революции будут решены не в Думе и не Думой, – и она, вопреки требованиям кадетов, не могла это скрывать от народа. Забота об единстве думских решений никоим образом не могла связывать социал-демократию. Ее задача – единство классовой борьбы, единство революционного движения, но не единство думских голосований. Более того, именно во имя единства революционной борьбы социал-демократия должна была вносить раскол между правым и левым крылом Думы. Для того, чтобы объединить все пробужденные Думой слои вокруг лозунгов революции, т.-е. фактически вокруг пролетариата, социал-демократия не могла не вести в Думе, и главное вокруг Думы, совершенно самостоятельной политики, противопоставляя ограниченным лозунгам кадетов те радикальные требования, за которые пролетариат боролся в октябре, ноябре и декабре. Социал-демократия должна была координировать свою деятельность с деятельностью Думы, но она не могла подчинить свои лозунги лозунгам Думы.

Социал-демократия должна поддерживать Думу, требовали кадеты. Бесспорно, отвечаем мы, но как? Единственная поддержка, которую она могла оказать, состоит в том, чтоб собирать вокруг Думы внимание народных масс, договаривать то, чего не договорила Дума, подхватывать половинчатые требования Думы, придавать им революционно-демократический характер – и, таким образом, давать Думе возможность не только в своей полемике с министрами, но и в своей борьбе со старым политическим строем – опереться на народные массы. В какой мере и какие элементы Думы захотят и сумеют воспользоваться этой возможностью, – это никогда не зависит от нас. Если для того, чтоб объединить всю Думу вокруг демократических лозунгов, достаточно выказать хороший тон и такт, мы должны, конечно, постараться проявить хороший тон и такт. Но опыт говорит, что этих качеств совершенно недостаточно.

Дума в лице своего большинства естественно выдвинула требование кадетского министерства, – требование несомненно прогрессивное, и, если бы оно осуществилось, это пошло бы нам только на пользу. Должна ли была социал-демократия поддержать это требование? Конечно: социал-демократия поддерживает все прогрессивные требования. Но как? Разумеется, не голым повторением либеральных лозунгов; наша поддержка имеет всегда более сложный и более обязывающий характер.

Трудность осуществления кадетского министерства была не в лицах, а в программе. Ни Милюков, ни Муромцев,[315] ни Петрункевич, ни Ковалевский не могут быть приняты за вандалов даже в Петергофе. Мог бы еще возбудить сомнение штуттгартский изгнанник, бывший революционер Петр Струве, – но он играет теперь в политике столь незаметную роль, что вряд ли даже возникал вопрос о вручении ему портфеля. В крайнем случае, его можно было бы назначить директором публичной библиотеки или хранителем национальных музеев без обязательства являться ко двору.

Трудность, повторяем, была не в лицах, а в программе. Обновление Думы на основе всеобщих выборов, отчуждение всех помещичьих земель, свобода прессы и собраний, суд присяжных по всем политическим делам, – вот требования, с которыми Петергоф не хотел мириться. Мы должны были развить вокруг этих именно требований, в отчетливой демократической форме, самую широкую агитацию в массах, – и, таким образом, с одной стороны, затруднить кадетам сделку на каких-нибудь мизерных основаниях, а с другой стороны, дать им возможность опереться на народные требования в своих переговорах с Петергофом.

Но сделать нашим прямым лозунгом призвание к власти думского, т.-е. кадетского, министерства, мы не могли, ибо это значило бы взять на себя перед рабочими массами ответственность за политику будущего министерства.

Если сегодня мы требуем кадетского министерства только потому, что оно лучше горемыкинского, то не приведет ли нас политическая логика к тому, что завтра мы будем поддерживать все шаги этого министерства – только для того, чтобы оно не уступило своего места министерству Столыпина?

Так или иначе, Петергоф оборвал переговоры, Столыпин разогнал Думу и объявил Петербург на положении чрезвычайной охраны. Абсолютизм хочет отвоевать у истории свои «сто дней».[316]

Думский период революции закончен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.