1353. И. И. ГОРБУНОВУ-ПОСАДОВУ

1353. И. И. ГОРБУНОВУ-ПОСАДОВУ

8 или 9 ноября 1893 г. Мелихово.

В пьесе Шекспира "Как вам будет угодно", в действии II, сцене I, один из вельмож говорит герцогу:

Туда пришел страдать бедняк-олень, Пораненный охотничьей стрелой;

И верьте мне, светлейший герцог, так Несчастное животное стонало, Что кожаный покров его костей Растягивался страшно, точно лопнуть Сбирался он; и жалобно текли Вдоль мордочки его невинной слезы и т. д.

Желаю всего хорошего.

Мелихово.

А. Чехов. На обороте:

Москва,

Зубово, Долгий пер., д. Нюнина Ивану Ивановичу Горбунову.

1354. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

11 ноября 1893 г. Мелихово.

Дорогой Виктор Александрович, поздравляю и шлю тысячу пожеланий, исходящих прямо из сердца. Жалею, что обстоятельства мешают мне приплыть сегодня к Вам и поздравить Вас лично.

Весь Ваш

А. Чехов.

Мелихово.

11 ноябрь.

1355. А. С. СУВОРИНУ

11 ноября 1893 г. Мелихово.

Мелихово 11-XI

Если мое последнее письмо помечено 24 авг, то, очевидно, Вы не получили тех, которые я послал Вам за границу. А может, получили и забыли? Впрочем, все равно.

Насчет сонаследницы Плещеева припоминаю разговор свой с адвокатом, помощником Плевако. Этот адвокат сказал мне, что существует-де еще одна наследница, но от той откупились деньгами. Мне почему-то тогда показалось, что адвокаты сами постарались отыскать эту сонаследницу, чтобы напугать Плещеева и побольше содрать с него.

Я жив и здрав. Кашель против прежнего стал сильнее, но думаю, что до чахотки еще очень далеко. Курение свел до одной сигары в сутки. Летом безвыездно сидел на одном месте, лечил, ездил к больным, ожидал холеры… Принял 1000 больных, потерял много времени, но холеры не было. Ничего не писал, а все гулял в свободное от медицины время, читал или приводил в порядок свой громоздкий "Сахалин". Третьего дня я вернулся из Москвы, где прожил две недели в каком-то чаду. Оттого, что жизнь моя в Москве состояла из сплошного ряда пиршеств и новых знакомств, меня продразнили Авеланом. Никогда раньше я не чувствовал себя таким свободным. Во-первых, квартиры нет - могу жить, где угодно, во-вторых, паспорта все еще нет и… девицы, девицы, девицы… Все лето меня томило безденежье, я изнывал, теперь же, когда расходы стали меньше, я успокоился. Чувствую свободу от денег, т. е. мне начинает казаться, что больше 2 тысяч в год мне уже не нужно и я могу писать и не писать.

Паскаль сделан хорошо, но что-то нехорошее есть в нутре этого Паскаля. Когда у меня ночью бывает понос, то я кладу себе на живот кошку, которая греет меня, как компресс. Клотильда, или Ависага - это та же кошка, греющая царя Давида. Ее земной удел - греть старца и больше ничего. Эка завидная доля! Жаль мне этой Ависаги, которая псалмов не сочиняла, но, вероятно, была перед лицом бога чище и прекраснее похитителя Уриевой жены. Она человек, личность, она молода и, естественно, хочет молодости, и надо быть, извините, французом, чтобы во имя черт знает чего делать из нее грелку для седовласого купидона с жилистыми, петушьими ногами. Мне обидно, что Клотильду употреблял Паскаль, а не кто-нибудь другой, помоложе и крепче; старый царь Давид, изнемогающий в объятиях молодой девушки, - это дыня, которую уже хватил осенний утренник, но она все еще думает созреть; всякому овощу свое время. И что за дичь: разве половая способность есть признак настоящей жизни, здоровья? Разве человек только тот, кто употребляет? Все мыслители в 40 лет были уже импотентами, а дикари в 90 лет держат по 90 жен. Крепостные помещики сохраняли свою производительную силу и оплодотворяли Агашек и Грушек вплоть до той минуты, когда их в глубокой старости хватал кондрашка. Я морали не читаю, и, вероятно, моя старость тоже не будет свободна от попыток "натянуть свой лук", как говорит в "Золотом осле" Апулей. Судя по человечности, дурного мало, что Паскаль спал с девицей - это его личное дело; но дурно, что Зола похвалил Клотильду за то, что она спала с Паскалем, и дурно, что это извращение он называет любовью.

Астрономка бедствует. Постарела, похудела, темные круги под глазами, нервы… Начинает бедняга терять веру в себя. А это уж хуже всего. Блажен, кто не верит и раньше не веровал. Были попытки помочь ей, но все они разбивались об ее страшное самолюбие.

В последнее время мною овладело легкомыслие и рядом с этим меня тянет к людям, как никогда, и литература стала моей Ависагой, и я до такой степени привязался к ней, что стал презирать медицину. Но в литературе я люблю не те романы и повести, которые Вы ждете или перестали ждать от меня, а то, что я в продолжение многих часов могу читать, лежа на диване. Для писанья же у меня не хватает страсти.

Драмы я не думаю писать. Не хочется. Виделся много раз с Потапенко. Одесский Потапенко и московский - это ворона и орел. Разница страшная. Он нравится мне все больше и больше.

"Сахалин" высылается в Гл тюремное упр не в корректуре, а уже в листах, хотя, когда меня отпускали на Сахалин, поставили в условии корректуру. Я получил из Управления пошлое чиновницкое письмо: "Впоследствие письма вашего и т. д." Выставлен номер. Не вследствие, а впоследствие. Экая духота.

Слышал, что Вы пишете новую пьесу. Очень рад.

Но, однако, до свиданья. При свидании поговорим о рассказах. Ведь Вы будете в Москве в ноябре или декабре?

Желаю всего хорошего. Я, когда приедете, тоже остановлюсь в "Славянск базаре". В Москве Ясинский.

Ураааа!

Ваш А. Чехов.