45. Миф об убийстве С. М. Кирова

Превратившаяся в стереотип гипотеза, согласно которой Сталин если и не организовал убийство Кирова, то сразу же направил следствие на зиновьевский след, содержит ряд противоречий. Первоначально в советской печати теракт в Смольном был объявлен делом рук белогвардейцев. Лишь с 16 января 1935 г. он стал классифицироваться как зиновьевский (иногда в формулировке «зиновьевско-троцкистский»). Следовательно, между убийством и вынесением обвинения в адрес Зиновьева и Каменева произошло нечто, принципиально изменившее политический контекст следствия. С точки зрения историка Ю. Н. Жукова, на интерпретации следственного дела сказалась происходившая именно в это время смена внешне– и внутриполитического курса, выразившаяся в решении о вступлении СССР в Лигу Наций и принятии новой Конституции, законодательно закрепляющей отказ от деления населения по классовому признаку. Обе инновации столкнулись с резкой критикой со стороны левой оппозиции. Динамика завязавшегося очередного витка идейного противоборства и предопределила политический маневр – решение возложить на оппозицию ответственность за организацию теракта в Ленинграде[155].

Впрочем, как уточнял В. М. Молотов, никакого документально оформленного решения, непосредственно обвиняющего зиновьевскую группу в организации убийства Кирова, принято не было[156]. Зиновьевцев судили вовсе не за подстрекательство к убийству секретаря ленинградской парторганизации, что признавалось недоказанным, а за сам факт создания оппозиционных заговорщических структур[157].

Тем не менее начало «большого террора» в историографии зачастую связывалось с убийством Кирова. Однако на основании архивных данных периодизация «большого террора» была пересмотрена: смещение в сторону более позднего времени составило два года. В 1935–1936 гг., как констатирует О. В. Хлевнюк, «репрессии в целом находились на „обычном“ для сталинского периода уровне»[158]. Более того, декларировалась политика «социального примирения», что также противоречит идентификации данного периода в рамках эпохи «большого террора». На повестке, таким образом, стоит вопрос о пересмотре значения убийства Кирова как непосредственного сигнала к массовым репрессиям.

Популярное в перестроечные годы противопоставление Кирова Сталину служило доказательством существования возможности развития «подлинного ленинского социализма». Более пристальный анализ биографии секретаря ленинградской парторганизации заставляет усомниться в реальности кировской альтернативы. В партийной среде, свидетельствовал В. М. Молотов, Киров считался хорошим агитатором, но не воспринимался ни как теоретик, ни как организатор, а потому не мог серьезно рассматриваться в качестве претендента на роль вождя[159]. Киров всецело шел в фарватере сталинского курса, являлся одним из наиболее последовательных его адептов. Дело об убийстве Кирова на поверку оказывается второстепенным событием в общей канве развития сталинской системы.