Свобода

Ах, как грохочут всякие «любэ»,

Как возгудают рекруты удачи!

Ни партбюро тебе, ни КГБ,

«Поля чудес» и тампаксы в придачу.

«Совок» несчастный, быдло, лабуда,

Я кипячусь, как помпа на пожаре:

Гагарин, Жуков!.. Тщетно, брат, когда

Банкуют огайдаренные хари.

Творцы беды, собчаковских балов,

Они при всем провале и обвале

Горазды бить из танковых стволов,

Чтоб, понимаешь, мы не психовали.

Свобода? Век свободы не видать!

Помыслишь вдруг в горячую минуту.

Но есть верняк – смириться и принять,

Закрыть глаза и все списать на смуту.

Нет, не могу. Не дело. Не резон.

Вот одному в глаза леплю, итожа:

– Вор, – говорю, – позорник, фармазон!

Сквозь бороденку цвиркает:

– И что же?!

* * *

Яблочный август. Теплынь. Умиротворение в природе. И в груди прилив спокойствия, ощущение – приближающихся лучших дней творческого состояния. Предосенье. Милая западно-сибирская пора, точней, южных широт Сибири. Созрела и малина. Багрянеют вишневые гроздья. Ярок шиповник на опушке леса. На деревенском огороде под Тюменью вот-вот – «валом» уже! – пойдут огурцы. А в политической атмосфере страны – опять тревожные нотки. Пресса и некоторые каналы телевидения твердят о приближающемся экономическом кризисе. Ельцин выступает по государственному каналу телека и самозабвенно врёт: «Никакого кризиса не будет!» В лад ему кивает головенка «киндер-сюрприза» – премьера Кириенко.

В Москву приехали мои друзья из Венесуэлы. Я знаю, шла длительная подготовка очередного кадетского съезда, мои друзья желали и стремились провести его непременно на Родине, в России. И вот звонок от них в «далекую Сибирь»: если можешь, при езжай, повидаемся! Прибыли все, «кто еще двигается», оставшиеся «рассеянные, но не расторгнутые». Географическое представительство заграничных русских неизменное, привычное США, Канада, Бразилия, Венесуэла, Аргентина, Уругвай, Франция, Югославия... Даже из Австралии есть делегат.

Нищему собраться – только подпоясаться! Лечу!

Внуковский аэродром. Приземлялся сквозь грозовые тучи, громы и молнии. Лайнер кидало и трясло. Буквально каким-то чудом прорвались к земной бетонной полосе. Сразу напахнуло рынком, чубайсами, тревогами как бы прифронтового города.

Москва в дефолте и обвале. Толпы москвичей штурмуют подъезды банков, стараясь произвести какой то там денежный обмен, спасти свои доллары и фунты. С лотков и прилавков сметается все подчистую. Бронзовый Юра Гагарин на Ленинском проспекте, через который проезжаю из аэропорта в город, стоит, как бы в недоумении разводя руками. В Госдуме коммунисты бросили лозунг: «Никакой поддержки временному правительству!»

Поздней ночью иду с московскими приятелями поклониться святым расстрельным полянам у «белого дома». Здесь сейчас палаточный городок кузбасских шахтеров, приехавших протестно стучать касками об Горбатый мостик. Здесь же импровизированная «могила» Ельцина с осиновым колом и надписью: «Будь ты проклят!» Что ж, «быдлу» нынче разрешается и такое. Пусть «быдло» потешится. Власти от сего ни холодно, ни жарко. Власть и её прикормленная «элита» живет в своём мире. Демократия как у американцев? Не знаю. Но обезьянничанье потрясающее. В провинции все же больше чести. И деревенский август полон огуречной свежести.

На московской квартире одного из бывших советских суворовцев, ныне полковника в отставке, обнялись мы – Волков, Ольховекий, Плотников и автор этих строк, сибиряк. Венесуэльцы мои, как самые на сегодня «ходячие», говорят с грустью, что этот съезд, наверное, последний в «истории заграничных русских кадет». Но наконец-то он происходит не в США, не в Канаде, не в жаркой Венесуэле, а в России! О том и мечтали все годы в русском рассеяньи.

Плотников пошел в киоск за газетами. Волков хлопочет у газовой плиты с приготовлением чая. А я с неистребимой репортерской жаждой наваливаюсь на Ольховского:

– Юрий Львович, мы с Вами столько горных дорог проехали по Венесуэле, был я и Вашем доме. Чудесные для меня были эти дни, а каково у Вас впечатление от Родины в очередной приезд?

– Устройство съезда взяли на себя кадеты из США, потому у нас, венецуэльцев, конечно, побольше времени пообщаться с друзьями, суворовцами и нахимовцами, с воспитанниками новых кадетских корпусов, в вольном режиме. За эти годы все же немало открыто в России таких полувоенных заведений. С нашей помощью. О том и мечтали мы все годы. И это хорошо.

– Понимаю, у вас есть желание иметь достойных наследников. Возможно ли это в нынешних условиях на Родине?

– Несмотря ни на что... Директор одного корпуса как-то признался мне: «Мы спасли мальчишек от улицы!» Это важно.

– Нестабильность в государстве, сами видите, обвалы, провалы, финансовые кризисы...

– Тут мы помочь не можем. Мы помогаем духовно. В Сибирский корпус мы подарили Знамя, которое выполнено по специальному заказу, по нашему рисунку. Другие объединения кадет подарили такие Знамёна Донскому, Воронежскому, Новочеркасскому корпусам. Большего сделать и не можем. Мы живём скромно, не всё нам по карману-

– Сегодня мы встретились в Москве. А у меня не лучшие думы возникают при виде родного города, где учился в Литинституте и проходил военную службу в Главштабе ВМФ. Как у Вас?

– Конечно, на душе мрачно. Если продолжится нынешняя ситуация, то я не вижу будущего России. Я вижу вас под Китайской республикой. Индия возьмёт еще кусочек, Пакистан тоже может взять... Ваши правители сегодня говорят, что армия будет состоять всего из 10 дивизий. Это безумие. Кто додумался? Потому я очень пессимистично на всё смотрю, мне больно... Надежда еще на то, что придёт сильный правитель. Нужно единодержавие, не обязательно монархия. Есть ли такой человек сегодня в России, способный спасти её, не знаю.

– Правители не способны и не хотят остановить разграбление России, значит, они враги, предатели. Так, Юрий Львович?

– Да, предатели. И нужен человек, который отправил бы их в места не столь отдалённые, навёл порядок.

– Вы общаетесь с военными людьми...

– Недавно беседовал с одним капитаном. Нам показывали образцы новой техники. Капитан сказал: тут должен сидеть большой специалист, который может управлять сложными приборами, а у нас же два месяца даётся простому солдату, чтоб он постиг науку этих приборов. Абсурд. Танки новейшие продаются кому угодно. Первыми американцы их копируют. Секретнейшие образцы!.. Иногда по телевизору у нас в Венецуэле показывают брошенные русские подводные лодки, полузатопленные. Жуткое впечатление! Ничего я хорошего не видел еще в вестях с Родины.

– А мы здесь каждый день... На Родине... И у многих нет воли к сопротивлению. И это реальность!

Месяц гостили мои седые друзья в родных весях. Были парадные встречи, речи, рапорты, построения, банкеты. Ездили по стране – по знакомым, по родным, по тем городам и селениям, куда была возможность поехать. О чем думалось, о чем печалилось этим русским людям, можно только догадываться.

Но есть возможность воспроизвести на страницах этой книги рассказ об одной из «российских поездок» моего коллеги по перу, редактора венесуэльского самиздатовского «Бюллетеня» Бориса Евгеньевича Плотникова:

«... Мы уже пересекли Волгу и мчимся на восток. С первым светом я встаю и жадно смотрю в окно, а передо мной проходят нескончаемые леса, и белые березы кланяются одна за другой, сосны тянутся к небу, а низенькие серебристые ёлочки скрывают грибы и ягоды, которых много, наверное, под ними... Иногда промелькнёт станция, промчится встречный поезд, проносятся деревянные домики, дачные поселки. Остановки короткие и очень редкие. Мы выходим на станциях, чтобы размять ноги, и нас обступают торговцы и торговки, которые продают молоко, хлеб, вареную картошку, жареных цыплят, газеты.

Станция Балезино. Остановка полчаса. Я хожу по перрону и присматриваюсь к товарам. Мимо бежит краснощекая девушка лет четырнадцати и предлагает баночку малины. Мне становится её жалко, и я даю ей всю мелочь из моего кармана. Подходит худой человек лет сорока. Вид у него жалкий, глаза испуганные. Под мышкой у него бутылка питьевой воды, а в руке три солёных огурца. Он предлагает мне свой товар. Я без мелочи и говорю ему, что мне ничего не нужно, но он настаивает, и я спрашиваю почем огурцы. Даю ему десять рублей, но беру один огурец. Он сует мне остальные два и бутылку воды. «Возьмите, пожалуйста, возьмите, ведь стыдно». И слёзы текут у него из воспалённых глаз; я представляю себе нужду, которая выгнала его на перрон в надежде заработать пару рублей. Я представляю себе его безвыходное положение, безработицу, удручающее безденежье и безнадёжность существования в маленьком захолустном городке, и мне становится бесконечно жалко его... Хочу сказать ему пару слов, но какая- то неожиданная судорога сжимает мне горло, и слёзы текут и у меня неудержимо из глаз. И так стоим мы оба на перроне станции Балезино, я с одним огурцом в руке, он с двумя, и оба плачем. «Мужчина, мужчина, поезд трогается!» – кричит мне проводница. Я прыгаю на высокую ступеньку и машу ему огурцом, бесконечно сожалея, что не дал ему больше, что не дал все деньги, которые были у меня в кармане. Уткнувшись в окно тамбура, я тихо плачу по моей России, в которой есть голодные, обездоленные судьбой люди, в которой торговцы и проезжающие пассажиры плачут на перронах. «Вам нужно доктора?» – говорит подобревшая кондукторша. – «Нет, нет, спасибо...».

И опять пошли леса, деревеньки и маленькие городишки со своими отвратительными бетонными заборами. Пересекаем большую серую Вятку, огромную мрачную Каму, и все леса и леса. И колеса стучат и стучат – мы несемся скорым по необъятной России, мчим в Екатеринбург...»