От детали характера к системе детали

Хичкок как-то заметил: «В жизни лица людей, как правило, не обнаруживают их тайных мыслей и чувств. Как режиссер, я обязан передать состояние человека чисто кинематографическими средствами».

Именно к такому принципиальному решению, но в театре, пришел Станиславский, когда предложил «метод физических действий» как вершину своей системы. Актеры не выражают внешне своих эмоций мимикой и жестами. Чувства спрятаны внутри, мы догадываемся о них по тому, как актеры действуют. Критерием качества является известный вам принцип «не рассказывай, не показывай, заставь зрителя догадаться». Это хороший вызов режиссеру и сценаристу. В телевизионных сериалах эта проблема снята. Герой появляется и прямо сообщает:

– Черт побери, у меня неприятности!

– О боже, я влюбился. Я счастлив!

– Куда делся мой кошелек? В нем паспорт, деньги и права!

– Что с тобой? На тебе лица нет. Это все твои друзья…

Все выражено в словах, действия сведены к минимуму: встал, лег, пошел – это уже экстремальное действие, шаг влево – шаг вправо… Но в работах посерьезнее, где мы хотим добиться полного жизнеподобия, актерам надо искать действия. В этих действиях деталям, конечно же, отводится важная роль. Человек сидит за столом, приветливо улыбаясь. И только мы видим, что в это время он достает из кармана пистолет И снимает курок с предохранителя.

Сальери восхищенно слушает Моцарта. Но мы видим, как из его перстня в бокал сыплется порошок.

Что сделало Чарли Чаплина незабываемым и узнаваемым? Котелок, тросточка и ботинки на шесть размеров больше, чем нога. Это все детали. Так же, как и усики. Детали характера.

Если в костюме и облике персонажа нет ничего персонального, это нам никак не помогает. Но как только найдена точная деталь, актер схватится за нее и сделает частью характера.

Мой учитель Михаил Ромм рассказывал: однажды он должен был невероятно быстро начать съемки фильма. Пригласил на роль известного актера Ванина, его игра всегда отличалась предельным жизнеподобием. Завтра надо играть, а Ванин ночью звонит Ромму:

– Я не могу, не чувствую характера, не за что зацепиться…

Утром Ромм с отчаянием ждет, что съемка сорвется. Но Ванин еще в гримерной встречает его счастливый. Молча причесывает железной расческой свои жидкие волосы. Еще раз причесывает. Еще… Ромм ждет, что будет дальше. А Ванин спрашивает:

– Не понимаете?

– Нет. А что надо понять?

– Я нашел!

– Что?

– Зацепку. – И вертит расческой.

– Интересно, – говорит Ромм, пока еще ничего не понимая.

– Я буду причесывать волосы каждый раз, когда надо решить какую-то проблему.

Деталь, которую нашел Ванин, в общем-то, работа режиссера. Он должен предложить какую-то деталь, за которую актер может зацепиться.

Актеры обожают закуривать, вертеть в руках зажигалку, карандаш, авторучку, брелок с ключами – это помогает им «отстраиваться» – уходить под защиту внутреннего мира. Когда есть возможность спрятаться под защиту детали, а в нужный момент выйти наружу, это придает действию дополнительную энергию. Деталь характера – это часть микроклимата, который повсюду окружает персонаж. Что угодно может стать такой деталью. Слишком короткие брюки, тесный или слишком широкий пиджак, шарф на шее… Для женщины – идеально сидящее платье, подчеркивающее ее красоту.

Барбара Стрейзанд, исполняя главную роль в фильме «У зеркала две стороны», который она же и срежиссировала, 7/8 фильма провела в халатах, мешковатых балахонах, беспощадно подчеркивающих непривлекательность героини, махнувшей рукой на свою внешность. А в финале она изменила прическу, появилась затянутая так, что страшно: то ли лифчик лопнет, то ли юбка на заду. Конечно, сразу изменилось и поведение. Костюм – это деталь характера, он участвует в конфликте. Потому что все, что мы делаем, подчинено одной цели – развить конфликты.

У хорошего актера нет предела, до которого он может дойти, чтобы создать характер. В фильме «Затерянный в Сибири» Гарик Сукачев надел на зубы стальные коронки. А игравший рядом с ним вора Володя сорвал с зубов все коронки и остался с беззубым ртом, где вместо зубов торчали обломанные корешки. И при этом построил роль на том, что все время смеялся, показывая гнилые зубы. Это стало ключевой деталью характера.

Хичкок рассказывал, что Чарльз Лаутон отложил съемку, пока не нашел для своего персонажа особую пританцовывающую походку. Что, кстати, не привело Хичкока в восторг. Но для Лаутона это была ключевая деталь.

Роберт де Ниро превратил в аттракционную деталь свое тело. В фильме «Разъяренный бык» он, после того как половина фильма была снята, поправился на 40 кг, превратившись из боксера-профессионала в опустившегося жирного владельца ночного клуба. Это потрясающее превращение – триумф правды тела.

В фильме «Звонят, откройте дверь» Ролан Быков играл трубача, малопочтенного оркестранта оперетки. И вдруг в минуту кризиса героини в пустой оркестровой яме он играет ей на трубе забытые сигналы своего детства. Сцена волновала не словами, а трубными звуками: труба придавала актеру необычный рисунок, изящество и мощь. Это деталь характера, которая стала центром ключевого зрительного образа сцены.

Следующий фильм буквально с того момента, как первоначальный замысел возник в воображении, начал с подбора деталей, помогающих визуально выразить характеры. К тому же главной фигурой фильма «Гори, гори, моя звезда» задумывался театральный режиссер – сложная, противоречивая фигура, типа Мейерхольда. Пожалуй, слишком сложная для фильма, по крайней мере для меня. Я подумал: что, если эту фигуру расщепить на три части? Все части являются как бы гранями одного собирательного образа художника. Одна часть – живописец, цельный, уравновешенный, это гений, который живет в мире своего искусства, – деревенский художник Федор. Другая часть – не слишком талантливый, но честный, ищущий новые пути, энергичный театральный режиссер Искремас. Он выделился в главного героя. Третья часть – торговец от искусства. Человек рынка, как бы мы сейчас назвали. Он одержим идеей выживания – это Пашка-иллюзионист. Все трое враги-друзья. Они враждуют и мирятся, любят друг друга и гибнут по одному.

К идее разделить один характер на три части я пришел интуитивно. Одно из правил профессии говорит: «Ищите различия внутри общности. Ищите контрасты внутри целого. Чем ярче эти различия, тем артистичнее ваш фильм, тем менее схематичным он будет. В драме ищите юмор, в комедии – философию жизни».

Это были общие соображения, пока каждому я не придумал систему деталей, резко отличающую одного от другого. Искремас появлялся как художник, делающий искусство из мусора, из ничего. Он въезжал в городок на телеге с плетеным верхом.

Ставит этот плетеный верх на попа – он оказывается крошечным театром. Лоскутное одеяло – занавес – превращается в плащ актера. В нем Искремас играет на рынке Шекспира.

Его антагонист Пашка-иллюзионист имеет свой микромир деталей характера. Кинопроектор, составленный из киноаппарата и велосипеда.

И один немой кинофильм, который Пашка злободневными комментариями озвучивает как три разных фильма соответственно пожеланиям разных властей.

Третий герой – художник Федя – окружен миром радуг надежды. Он разрисовывает радугами яблоки в саду, рисует их на стенах своего дома.

Когда это уложилось, я пришел к друзьям-сценаристам, и мы продолжили работу. Но из-за того, что никто из нас не знал тогда формообразующего принципа трехактного развития конфликта, я потерял самую главную деталь, которая практически была придумана и полностью готова к съемкам. Казалось, что и без того с идеями перебор.

Видите ли, обилие идей для фильма – это ничто. Чрезмерное количество идей – это даже плохо. Важны только те идеи, которые грамотно развиты в конфликте и помогают цельности фильма. Что бы вы не думали, что я один так считаю, послушаем Хичкока, мастера деталей и маньяка цельности. Он оценивает свой фильм «Саботажник»: «Он изобиловал идеями, но они не составились в единый порядок; не был произведен надлежащий отбор. Все должно было быть рассортировано и отредактировано еще до съемок. Фильм доказал, что избыток идей, как бы хороши они ни были сами по себе, еще не гарантирует удачи. Каждую из них следует тщательно подать, всегда имея в виду целое».

Для главного героя Искремаса был придуман и изготовлен огромный театральный занавес. Он вез его в тележке, чтобы водрузить на сцене, когда он создаст свой театр. Я представил себе этакого муравья от искусства, который повсюду волочит за собой символ высоких идей и больших задач. Все было продумано. Перед кульминацией занавес водружался посреди разрушенной церкви, где Искремас создал наконец свой театр. И хотя спектакль был сорван врагами, занавес спас жизнь Искремаса: он накрыл всех врагов и помог победе героя. Этот эпизод третьего акта был снят. Но первые два акта были провалены. Как-то незаметно для меня в каждом эпизоде, где планировался занавес, на него не хватало времени. Он был огромный, возни с ним всегда было много. Снимать его надо было монтажно, то есть с нескольких точек. А конкретной пользы для эпизода по ходу дела от него не было. Так мы перетаскивали этот занавес из эпизода в эпизод, а толком нигде не сняли, и метафора не получила эмоционального развития. Ее и не понял никто. Так, какой-то занавес упал и одним махом накрыл бандитов. Ничего, кроме приключенческого трюка, в этом не было.

Вывод простой: если деталь играет роль в конфликте, ее надо разрабатывать как персонаж в три акта – ясная экспозиция, интересное усложнение во втором акте, неожиданная кульминация в третьем акте.

В первом акте деталь может дать только характеризацию персонажа. Это и есть задача первого акта. Более глубокому проникновению в характер деталь может помочь во втором и в третьем актах.

Классные детали первого акта начинают шедевр Хичкока «Окно во двор». Мы видим сонный двор и сразу после этого потное лицо героя (Джеймс Стюарт). Его нога в гипсе, рядом разбитый фотоаппарат на столе и фотографии автогонок и автокатастроф на стене. Сразу все понятно: герой – крутой фотожурналист, любитель лезть в пекло, на репортаже сломал ногу. При этом не сказано ни одного слова.

Хорошие детали совсем не обязательно бросаются в глаза. Они растворяются в характере, зритель видит их в комплексе. Они как соль в еде. Недосолено, и еда невкусная. В самый раз – все стало вкуснее, а соли мы не чувствуем.

Но хороший режиссер и писатель никогда не оставят характер без деталей. Корсет, в который затянута беременная Ольга Михайловна в рассказе Чехова «Именины», – определяет всю пластику ее поведения. Поэтому Чехов в первой же фразе находит для него место.

В «Ионыче» двадцать лет жизни Старцева обозначены развитием одной детали – он полнеет, растет в ширину. С чего начался рассказ в первом акте? В конце рабочего дня и вечернего веселья у Туркиных молодой Старцев идет домой в деревню. «Пройдя десять верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а, напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще верст двадцать». И в финале: «…Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув голову назад».

Но этого мало, и Чехов предлагает маленький мир вокруг героя. Систему деталей. «Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным: «Пррава держи!» – то картина бывает внушительной и кажется, что едет не человек, а языческий бог… Вероятно, оттого, что горло заплыло жиром, голос у него изменился, стал тонким и резким. Характер у него тоже изменился: стал тяжелым, раздражительным».

Задача поставлена режиссеру и актеру с исчерпывающей полнотой. Это характер по методу Станиславского. Все рассказано физическими действиями.

Детали характера героя другого шедевра «Человек в футляре» тоже собраны в «деталь-систему». Это микромир, который отделяет Беликова от остального мира:

«Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате.

И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх. Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который бы его защитил от внешних влияний».

«Спальня у Беликова была маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые ставни стучался ветер, в печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие…

И ему было страшно под одеялом». «…Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала! И как бы в честь его, во время похорон была пасмурная, дождливая погода, и все мы были в калошах и с зонтами».

Детали обрисовывают характер и в финале поднимают характер до метафоры, до архетипа. Это убедительно, потому что детали действуют в системе, поддерживая друг друга.