3. Итоги сталинских пятилеток

Парадокс истории заключается в том, что «большой террор» проходил на фоне реальных успехов, достигнутых советским народом. Во второй половине 1930-х гг. страна прекратила ввоз сельскохозяйственных продуктов, не покупали за рубежом и хлопок, сократилась закупка черных металлов, торговый баланс стал активным и принес прибыль. Вдвое выросла производительность труда. Валовая продукция увеличилась в 2,2 раза. Однако общие сдвиги и реальные достижения отнюдь не меняли общего вывода о том, что широко прокламируемые в советской историографии положения о досрочном выполнении второй пятилетки не соответствовали действительности. Из 46 плановых показателей выполнены были задания только по 10. Лидером оставалась тяжелая промышленность. Деревня продолжала восприниматься как поставщик дешевого зерна и массовый источник рабочей силы. С помощью административных мер и налогов к исходу 1930-х гг. единоличные крестьянские хозяйства как товаропроизводители практически были изжиты. На рубеже 1930-1940 гг. в стране было ликвидировано 816 тыс. хуторских хозяйств. Политические руководители СССР пытались перескочить через ступени зрелости сельскохозяйственной экономики, обойти законы общественного воспроизводства.

Отдавая должное, отметим, что за короткий срок вырос потенциал, который по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства находился на уровне самых развитых стран, он предназначался для дальнейшего развертывания тяжелой промышленности, военно-промышленного комплекса. Эти сдвиги стали аксиомой в советской историографии. Куда меньше писалось и говорилось, что индустриализация не затронула другие отрасли экономики. Ручной труд преобладал в сельском хозяйстве и строительстве, не получила развития легкая промышленность, мало внимания уделялось развитию инфраструктуры – сооружению дорог, элеваторов и складов. «Большой скачок» не был мифом советской историографии. Он действительно состоялся. Это был, прежде всего, стремительный рост насильственно преобразуемой экономики, рождения новой модели общества под флагом социализма.

В отечественной историографии всегда аксиомой был тезис о том, что бурный рост народного хозяйства кардинально изменил не только условия труда, но и быт советских людей. Факт увеличения численности рабочих и служащих с 9 млн в 1928 г. до 23 млн в 1940 г. рассматривался как признак подъема благосостояния трудящихся. Но 30-е гг. для советского народа были десятилетием огромных трудностей и лишений, гораздо более тяжелых, чем 1920 гг. В 1936 и в 1939 гг. плохие урожаи вызвали перебои в продовольственном снабжении города. В постперестроечной литературе, посвященной этим проблемам, основная вина возлагалась на политическое руководство страны. Сталин и его окружение рассматривались как непосредственные организаторы голода. Такая точка зрения не соответствует истине. Политика государства была направлена на то, чтобы оградить городское население, избежать деклассирования рабочего класса и заставить крестьянство принять главный удар на себя[528].

Новый быт: «Жить стало лучше, жить стало веселее»

Уровень жизни в 1930-е гг. резко понизился и в городе, и в деревне. Следствием форсированной индустриализации явилось то, что города наводнили пришельцы из деревень. Жилья катастрофически не хватало. На исходе 1930-х гг. на одного горожанина приходилось жилой площади меньше, чем до революции. Большинство жильцов населяло коммунальные квартиры, бараки, подвалы, сохранялись даже землянки. Число жителей Москвы с 2 млн увеличилось до 5 млн чел., в Ленинграде оно также выросло резко, а население Свердловска увеличилось со 150 тыс. человек до полумиллиона. Такая же картина повсеместно наблюдалась во всех промышленных центрах СССР.

Детская смертность превысила показатели конца 1920-х гг. Рождаемость падала. Потребление мяса и рыбы в городе составляло в 1932 г. всего одну треть от уровня 1928 г. и примерно пятую часть от нормы потребления на рубеже столетия. Существовали государственные коммерческие магазины. В 1933 г. средняя зарплата составляла около 125 рублей в месяц. Килограмм хлеба стоил в таком магазине 4 рубля, мяса – от 16 до 18 рублей, колбасы – 25, сливочного масла – от 40 до 45 рублей. Не лучше обстояло дело с промышленными товарами. Стоимость туфель в коммерческом магазине составляла 30-40 рублей, брюк – 17-18 рублей[529].

С переходом к централизованному планированию неотъемлемой чертой советской экономики стал дефицит товаров. Он сопутствовал всему советскому периоду отечественной истории и постоянно считался временной проблемой. Дефицит в равной степени был обусловлен недопроизводством потребительских товаров и сложившейся системой их распределения. Не хватало не только продовольствия, но и керосина, спичек, соли, обуви и одежды. Фактически отсутствовала система бытового обслуживания. Только в марте 1936 г. был принят закон, разрешающий частную практику в таких сферах, как починка обуви, ремонт и пошив одежды, плотницкое и столярное дело, фотография, стирка белья и металлоремонт[530].

С конца 1932 г. были введены внутренние паспорта и городская прописка. Острым был жилищный кризис, и никакой социальный статус или связи часто не гарантировали получение отдельной квартиры. Обычной нормой для городов сталинской эпохи была коммунальная квартира – по комнате на семью. Сам термин «коммунальный» носил идеологический оттенок, вызывая в воображении некое коллективное социалистическое общежитие. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. наиболее радикальные архитекторы строили новое жилье для рабочих с общими кухнями и ванными. В действительности коммунальные квартиры не способствовали воспитанию духа коллективизма и привычек общинного быта у жильцов. Характерной чертой этого времени стало ведомственное жилье, когда квартира или комната, а также коммунальные услуги представлялись предприятием или учреждением, принадлежащим отдельным ведомствам.

Резкое увеличение численности городского населения остро поставило вопросы городского хозяйства и общественного транспорта. Трамваи, автобусы были редкостью для крупных промышленных центров. В первой половине 1930-х гг. города захлестнула вспышка антиобщественного, разрушительного поведения, получившего название хулиганства. На этой почве процветала преступность, нередко принимавшая организованный характер. Дефицит продовольственных и промышленных товаров породил еще одно антиобщественное явление – спекуляцию. Это была своего рода «вторая система распределения». В ней были не только простые перекупщики, но и крупные дельцы, имевшие связи с директорами магазинов и складскими работниками. Директора магазинов и торговые работники нередко сами возглавляли шайки спекулянтов, получавшие товары прямо со складов. Главными местами сосредоточения спекулянтов были крупные магазины, вокзалы и колхозные рынки. Личные связи и знакомства позволяли несколько смягчать суровые условия жизни для некоторых граждан в СССР. Бытовые неудобства, дефицит товаров, «вторая» экономика, основанная на личных связях и знакомствах, стали нормой жизни советского народа.

Новая иерархия ценностей

Октябрьская революция отменила все звания, ранги и форменную одежду, но в середине 1930-х гг. они были восстановлены. В 1934 г. специальная правительственная комиссия рекомендовала наряду с железнодорожниками и милиционерами ввести форму служащих для ведомства гражданской авиации, полярных исследований, лесного, а также для руководящего состава на водном транспорте и рыболовных судах. Форма имела определенные знаки различия. Введение школьной формы уменьшало социальное неравенство в школе. Форма во многом ассоциировалась с порядком, благопристойностью, с воспитанием ответственности и гордости за свой коллектив. В 1935 г. в Красной Армии были введены персональные звания: майора, полковника и маршала. Первыми маршалами Советского Союза стали К. Е. Ворошилов, М. Н. Тухачевский, С. М. Буденный, В. К. Блюхер, А. И. Егоров. Тогда же была установлена иерархия наград и почетных званий в области науки и культуры. Наградная система имела большой общественный вес и немалую практическую ценность. Орденоносцы и лица, имевшие почетные звания, получали небольшую ежемесячную надбавку, имели право на особую пенсию, пользовались приоритетом при получении железнодорожных билетов, комнат в домах отдыха и массы других вещей. Так сложилась сбалансированная система материального и морального стимулирования[531].

Советское государство сделало много для социальной защиты семьи и материнства: были установлены льготы для многодетных матерей, утверждался авторитет родителей наравне с авторитетом школы и комсомола. Это во многом было связано с падением рождаемости. В 1940 г. был упразднен институт свободного брака, ранее законом были запрещены аборты[532].

Система контроля и подавления

В первой половине 1930-х гг. большую проблему представляла преступность несовершеннолетних: от карманных краж она доходила до хулиганства и более серьезных преступлений. 7 апреля 1935 г. ЦИК и СНК СССР приняли Постановление «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних». Оно устанавливало ответственность, как для взрослых, за насильственные преступления, начиная с 12-летнего возраста[533]. За этим постановлением последовал Закон «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности». Он значительно расширил участие НКВД в судьбе бездомных детей и малолетних преступников. Закон защищал сирот от злоупотреблений опекунов, за «воровство и уличное хулиганство детей на родителей налагался штраф до 200 рублей»[534].

На рубеже 1920-1930-х гг. в СССР оформилась система всеобщего контроля и подавления. Важнейшей предпосылкой ее возникновения была монополия Коммунистической партии на власть в стране. Монополия и бесконтрольность неизбежно ведут к вседозволенности, а это верный путь к загниванию и перерождению аппарата. Верхушка партии в течение 1920-х гг. была втянута в перманентную внутрипартийную борьбу, которая переросла в борьбу за власть в партии и государстве и привела к установлению режима личной власти группировки Сталина. Новые партийные функционеры с неприязнью относились к партийной интеллигенции, презрительно именуя ее представителей «умниками» и «белоручками», порицая и отвергая демократические формы внутрипартийных отношений. Диктатура пролетариата постепенно трансформировалась в диктатуру партии, которая предполагала руководящую роль ЦК и Генерального секретаря. На пленуме ЦК ВКП(б) сразу после XV съезда было принято единогласное решение (против был один – Сталин) сохранить должность Генерального секретаря ЦК и И. В. Сталина на этой должности[535]. Коммунистическая партия стала первой огосударствленной общественной организацией. По мнению Сталина, «Кадры партии – это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти – они являются также командным составом руководящих государственных органов»[536]. Члены ЦК занимали ведущие должности в ЦИК СССР и РСФСР, в СНК или должности наркомов. Они всегда были также руководителями правоохранительных органов и органов государственной безопасности.

Нормальным и закономерным явлением в жизни номенклатурных кадров было перемещение их с партийной на советскую работу и обратно. Аналогичное сближение и слияние партийных органов происходило также с комсомолом, профсоюзами и другими общественными организациями. Новая система власти сложилась одновременно с созданием государственной централизованной системы планового хозяйства. В этой системе были жестко завязаны партия, местные Советы и территориальные производственные ячейки. Ее органы несли полноту ответственности за результаты деятельности промышленных и сельскохозяйственных предприятий региона и были обязаны оперативно вмешиваться в их работу.

Господствующее положение занимали партийные органы, которые не всегда были достаточно компетентны в хозяйственных вопросах. При этом существовало жесткое запрещение ссылаться в советском и профсоюзном делопроизводстве на их решения, и этим снималась ответственность за принятые решения с партийного аппарата. Бюрократический аппарат был необходим Сталину для захвата и осуществления абсолютной власти в стране. Он обладал реальной властью и управлял всеми сферами жизни общества. Основная масса населения – рабочие, крестьяне-колхозники, интеллигенция – была отчуждена от власти. Конституция выполняла роль своеобразной демократической ширмы, прикрывающей авторитарный режим. Мнение миллионов рядовых членов партии никакого влияния на решения и действия политического руководства оказывать не могло.

Важным политическим моментом установления тоталитарной власти было ослабление коллективного руководства. По мере усиления роли Сталина все меньшую роль в жизни страны стали играть не только советские учреждения, но и коллективные органы руководства партией. Упала роль и значение съездов, всесоюзных партконференций. Редко стали созываться пленумы ЦК партии. Политбюро почти не собиралось, а его решения принимались чаще всего путем сбора подписей под подготовленным, по поручению Сталина, проектом документов. Заседания Политбюро даже не протоколировались, а обычно подменялись частными совещаниями узкого состава Политбюро: «тройки», «семерки», в состав которых входили Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Берия, Маленков и иногда некоторые другие. Все властные права масс были узурпированы аппаратом командно-административной системы, который сфокусировал всю власть и ответственность в руках одного человека – И. В. Сталина, который сам все больше становился своеобразным заложником созданной им же системы.

Привилегированный слой партийно-советской бюрократии мог существовать, опираясь на малоквалифицированные слои рабочих, которые постоянно пополнялись выходцами из деревни. Становление тоталитаризма сопровождалось массовыми репрессиями, которые затронули не только «бывших людей», но и многомиллионные массы крестьянства, рабочих, интеллигенции и даже бюрократию, формирующую все уровни и структуры авторитарной власти. Все это требовало идейно-теоретического обоснования, оправдания и камуфляжа. Это было дано соответствующей идеологией сталинизма, охватывающей все сферы духовной жизни общества. Она тесно сопрягалась с прагматической сталинской политикой и была крайне эклектичной, поскольку вбирала в себя элементы несовместимых идей и представлений.

Новая идеология

С точки зрения науки идеология носила характер вульгарного марксизма. Она отличалась крайним догматизмом, абсолютной непримиримостью к любым отклонениям от единственной, официально выраженной и утвержденной точки зрения. Это касалась толкования вопросов теории, решений партийных съездов и инстанций, высказываний основоположников марксизма-ленинизма и, в первую очередь, выступлений и заявлений самого Сталина. При этом всякое инакомыслие в партии и обществе жестоко преследовалось и практически исключалось. Система цензуры пресекала и уничтожала любую оригинальную мысль в области обществоведения, вытекающую из критического суждения о реальной действительности. Сталинское окружение не обладало законченным образованием и сколько-нибудь высокой культурой.

Примитивность идеологии сочеталась с претензией на универсализм. Одним из основных постулатов сталинизма являлось признание непрерывного сохранения и усиления классовой борьбы по мере развития и укрепления социализма. Эта идея позволяла поддерживать идеологическую напряженность в обществе, направленную против инакомыслия, плюрализма мнений и самостоятельности суждений. Эти явления квалифицировались как «идеологические диверсии», порожденные «пережитками капитализма» и «тлетворным влиянием» Запада[537].

Резкой критике были подвергнуты взгляды в экономической, исторической и философской науке. Заведующий отделом агитации и пропаганды А. И. Стецкий в 1930 г. официально объявил философу А. М. Деборину, что «отныне требуется утвердить один авторитет во всех областях… Этот авторитет – наш вождь Сталин». Большую роль в утверждении сталинизма сыграла историческая наука. Она стала важной составной частью государственной идеологии. Сталинские историки беззастенчиво фальсифицировали историю партии, Октябрьской революции и строительства нового общества. Тон этому задавал сам Сталин. В 1931 г. в журнале «Пролетарская революция» была опубликована его статья «О некоторых вопросах истории большевизма». Она полностью исключала метод дискуссий из практики исторической науки, отрицала целесообразность работы историка с архивными документами и содержала серьезные политические обвинения в адрес историков. В 1938 г. все государственные архивы были переданы под управление НКВД. С этой целью было специально создано Главное архивное управление НКВД СССР. Это резко сократило допуск в них историков и ограничило возможности изучения подлинных исторических документов[538]. «Энциклопедией основных знаний в области марксизма-ленинизма» был объявлен «Краткий курс истории ВКП(б)». Известно, что Сталин лично принимал непосредственное участие в его подготовке. Он неплохо знал историю и очень хорошо понимал ее значение и политическую роль в обществе. Поэтому он решительно возражал против ликвидации в вузах курса всеобщей истории и истории СССР. «Хорош тот марксист, который знает всеобщую историю. Без этого нельзя быть марксистом», – утверждал Сталин[539].

Сталин и члены Политбюро. Худ. В. Сварог. 1939 г.

Документы свидетельствуют, что Сталин знакомился с различными вариантами книги «Политическая экономия. Краткий курс», подготовленной коллективом под руководством Л. А. Леонтьева. В январе 1941 г. на встрече с коллективом авторов он высказал свои замечания и предложения, поставил задачу в месячный срок завершить работу. Однако до войны учебник политической экономии не был издан.

Политизация и идеологизация пронизывали все стороны жизни общества. Этому во многом способствовали процессы огосударствления творческих союзов, которые проходили в СССР в 1930-е гг. Союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов были поставлены под жесткий контроль партии и бюрократического аппарата этих организаций. Исключение из союза вело к утрате привилегий, а главное – к полному отрыву от потребителя (прекращение изданий произведений, участия в выставках и т. д.). В практику художественного творчества прочно внедрился метод социалистического реализма, который был официально объявлен единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира.

Все решалось в высшем эшелоне власти. Не органы культуры, не соответствующие наркоматы и даже Агитпроп ЦК ВКП(б), а лично Сталин и уполномоченные им секретари ЦК по идеологии наблюдали за состоянием литературы и искусства. В такой обстановке не объективная оценка, а субъективное отношение самого Сталина и его окружения определяли судьбу романа, сборника стихов, оперы и песни, архитектурного проекта или кинофильма. Пафос многих произведений отнюдь не соответствовал реалиям жизни. Тем не менее, их высокий художественный уровень во многом идеологически обеспечивал существование режима.