РНЕ в Белом доме

В сборнике «РНЕ в Белом доме: Воспоминания бойцов РНЕ — участников обороны 21 сентября — 4 октября 1993 года» командир отряда РНЕ Сергей Рогожин вспоминает, что из всех партий и организаций, пришедших в октябре 1993 года к Белому дому, наиболее подготовленным к столкновению 3–4 октября, по общему мнению, оказалось «Русское национальное единство». Случайностью это не было…

В начале 1992 года в штаб РНЕ на служебной машине с мигалкой подкатил с иголочки одетый молодой человек и, войдя в помещение, скромно поздоровался: «Хайль Гитлер!» Это был Алексей Веденкин, отчаянно смелый авантюрист, выполнявший деликатнейшие поручения руководства Верховного Совета РФ в стране и по всему миру, к тому же имевший устоявшиеся связи с крайне правыми партиями Европы (в том числе и с руководством «Общества ветеранов войск СС»).

С момента этого визита судьба РНЕ круто изменилась. Веденкин быстро объяснил Александру Баркашову расклад сил в России, бесперспективность протирания штанов во всех беззубых «соборах» и вскоре познакомил его с генерал-полковником В. Ачаловым, бывшим командующим ВДВ и будущим министром обороны РФ. Генерал Ачалов, как человек военный и национально настроенный, откровенно презирал верхушку ВС с ее аульной психологией и «чемоданами компромата», справедливо считая, что в борьбе с Кремлем ставка должна быть сделана на выступление армии под знаменами парламента. РНЕ во время выступления армии отводилась роль военизированной народной дружины с полицейскими функциями. В награду при дележе будущих портфелей РНЕ должно было получить всю структуру ДОСААФ. Понятно, что условия договора не печатались и были известны крайне узкому кругу лиц.

Алексей Веденкин, якобы представлявший интересы РНЕ в штабе Ачалова, был абсолютно лишен жадности и щедро делился с организацией деньгами и связями — у нас появилась возможность закупать форму, изготавливать значки и шевроны с символикой, повысить тираж литературы и найти работу для многих членов организации, что было крайне важно в условиях разваливающейся страны. Благодаря этому организация расширилась, к тому же вместе с РНЕ из состава «Русского национального собора» вышло патриотическое движение «Русь» Александра Федорова, объединение с которым увеличило нашу численность вдвое.

С лета 1992 года началась планомерная подготовка бойцов на трех имеющихся у РНЕ базах — в поселке Мосрентген, где мы отреставрировали арендованное здание детского сада, подперев бревнами провисшие потолки и залатав прогнившие полы, в Мытищах и в Долгопрудном, где бойцы А. Федорова давно освоили залы местного стадиона. Подготовкой в Мосрентгене заведовал Владимир Макариков, мне же были поручены Мытищи, куда приезжали ребята из подмосковного Калининграда, Пушкина, Ивантеевки, Фрязина, Мытищ, северо-востока Москвы — «команды» В. Зызина и Л. К. Билевой. Общего плана подготовки не было, но вскоре, по требованию А. Веденкина, кроме политучебы и карате, в нее были включены элементы военного обучения — строевая подготовка, стрельба в арендованном тире, занятия по тактике боя в городских условиях.

«Я был в лучшем положении, чем В. Макариков или А. Федоров — за годы службы в одной из частей ГРУ в этом районе у меня появились личные знакомства в располагавшихся неподалеку бригадах ВДВ, «Вымпеле», спецназе дивизии Дзержинского, так что недостатка в инструкторах я не испытывал. Кроме офицеров моей части, это были действующие и недавно уволенные военнослужащие этих частей или присылаемые ими на тренировки сержанты и прапорщики. Из соображений безопасности и не желая проблем на службе, офицеры спецвойск приезжали на базу в «гражданке», а я представлял их просто: «Инструктор Джавдет», «Мастер Мойша» или «Партайгеноссе Шлема». Формой с нашивками и беретами всех цветов щеголяли довольные старательными учениками сержанты, их называли просто по имени, которое они говорили сами — в большинстве случаев имя оказывалось «Иван», — продолжает Сергей Рогожин.

Вскоре нашей группе Рогожина несказанно повезло: сочувствующий РНЕ коммерсант Валентин Ермаков арендовал возле станции Соколовская здание под свою фирму — отдельно стоящее строение с аудиторией, спортзалом, прилегающей территорией за бетонным забором. Работавший у Ермакова подполковник В. Болтинцев переговорил с ним, и у группы появился на выходные дни идеальный учебный центр с удобным подъездом на электричке, отсутствием вблизи жилых домов, гостиничными номерами, рядом лес, река, поле и каркас трехэтажного «недостроя». Немаловажно и то, что никого происходящее на данном объекте не интересовало, тем более что по соседним лесам бойцы «Альфы», «Вымпела» и «Витязя» штурмовали такие же недострои в таких же учебных центрах, и любой шум случайные прохожие списывали на них. В получасе ходьбы за Клязьмой (кросс 3 км!) находился военный городок, где чернорубашечникам, как военно-патриотическому клубу, предоставили полосу препятствий и учебный караульный городок.

«Просто неоценимую помощь оказал нам компаньон В. Ермакова по бизнесу Владимир Кузьменко, великолепный мастер-оружейник, занимавшийся на досуге реставрацией старинного оружия и имевший обширные доверительные связи в теневых оружейных арсеналах. Он привозил на занятия взятые в аренду у друзей пистолеты и автоматы, и мои подопечные изучали, разбирали и собирали все великолепие стреляющего мира. А Володя тихим голосом заклинателя змей называл чарующие имена изучаемых красавцев: «Хеклер и Кох, VP 70», «Вальтер-Р38», «Томми-автомат», «Узи», «Борз» — такое говно, но знать надо…» Всеобщий восторг вызывало творение неизвестного нам мастера: кавалерийский карабин Мосина, оснащенный глушителем и оптикой с лазерным наведением. Володя, увозя образцы, говорил, что ребята, получив любое незнакомое оружие, должны через пару минут быть готовы к стрельбе из него», — вспоминает Рогожин.

По его словам, к неудовольствию Александра Баркашова, сторонника традиционного карате, в спортзале на Соколовской преподавали рукопашный бой системы А. Кабанова, мастера из Ростова-на-Дону, тренировавшего спецназ Северо-Кавказского военного округа. Но система была проста, эффективна, а присылаемые Кабановым инструкторы учили ребят на совесть, и жуткий кабановский коктейль из ударов, бросков и удушений был взят за основу «рукопашки».

Кроме того, группу из 10 человек подготовил для нас мастер стиля НКВД Герман Попов, и теперь работе ножом, удавкой и пистолетом (и против них), использованию бытовых предметов в качестве оружия учили уже собственные тренеры. Эти занятия вызывали повышенный интерес: в оружие превращались куски мыла, домашние тапочки и связка ключей, ребята на тренировках вспарывали тряпичные манекены расческой и сухими веточками, скручивали «противника» зонтом и табуреткой, привязывали собственными ногами к дереву и т. д.

К весне 1993 года отношения между Кремлем и Белым домом резко обострились. Алексей Веденкин просил ускорить подготовку и резко увеличить число обучаемых бойцов. Баркашов, посмотрев тренировки, признал уровень подготовки на Соколовской лучшим, и на базу была перенесена вся боевая часть обучения. В Мосрентгене проводили лекционные занятия в рамках политучебы для вновь вступающих.

Время крайне поджимало, и было решено за лето прогнать через сокращенный курс на Соколовской всех бойцов РНЕ, включая вновь пришедших и приезжающих из регионов. Группу из 100 человек следовало обучить по расширенной программе, а из числа тех ребят, которые уже прошли курс подготовки, Сергеем Рогожиным было отобрано 30 человек, с которыми втайне от всех занимались два бывших офицера из «Вымпела». Это был наш своеобразный спецназ, об уровне подготовки которого можно судить по учениям, проведенным в августе 1993 года: изучив в дневное время объект на окраине Москвы, наши бойцы ночью проникли на него, разоружили охрану, отключив тревожную сигнализацию, и расставили в здании условные мины. Охрана, правда, была наша, из РНЕ, поэтому шума из-за нападения не было — оружие вернули, мины сняли. Но… «Вымпел» есть «Вымпел»!

Основная масса бойцов приезжала на базу вечером в пятницу и тут же приступала к учебе. В аудитории читались лекции о способах обнаружения наружного наблюдения и методах допроса, в спортзале тренировались рукопашники, в одной из комнат просматривали видеокассеты из Вьетнама, где бойцы вьетнамского спецназа тренировали наших «Альфу» и «Вымпел», кто-то уходил в ночные рейды в лес, а специально предупрежденные о недопустимости смеха люди с особо крепкими нервами шли в апартаменты к нашему коммерсу В. Ермакову. Дело было в том, что, услышав про грядущий наплыв курсантов, которых нужно было размещать и кормить, Валя тихо взвыл, но стерпел. Александр Баркашов подсластил горькую пилюлю, допустив Ермакова до аудитории.

«Валя, честно оттрубив в войсках космической связи 15 лет, по-прежнему живо тянулся к военным приключениям и, обладая незаурядной и неуемной фантазией, складывал байки о своих чудесных похождениях в сверхсекретном подразделении, подчинявшемся то начальнику ГРУ, то председателю КГБ, а то и лично генсеку. В. Болтинцев, просидевший с Валей за соседним пультом все эти 15 лет, только хохотал и уходил, едва услышав начало мемуаров, а В. Кузьменко рассказал мне, что послушать приезжали «конкретные пацаны» из щелковских бригад, уважительно называвшие Ермакова «Валька-Клоун». И вот теперь Валя летел в своих фантазиях с зашитым парашютом, затыкал уши ватой, чтоб не слышать сигнала о самоликвидации, скрывался в Сибири от преследователей-демократов и пачками ликвидировал глав марионеточных государств. Люди с особо крепкими нервами хохотали только в коридоре», — продолжает Рогожин.

О готовящемся разгоне парламента Баркашову за день до событий сообщил Веденкин, и уже утром в день объявления ельцинского указа РНЕ собрало у Белого дома отряд в 300 человек. Бойцы РНЕ бодро промаршировали к 20-му подъезду БД, перестроились, распугав кучку пенсионеров с красным флагом, и… оказались никому не нужны. Нас никто не ждал. Баркашова внутрь не пускала охрана, по телефонам, оставленным Веденкиным для связи, никто не отвечал. Несколько раз из Белого дома к чернорубашечникам выбегали испуганно-вежливые клерки и, выяснив, кто мы и зачем здесь, убегали обратно, обещая решить вопрос. В середине дня Баркашову удалось связаться с А. Рашицким, работавшим тогда в пресс-центре ВС, и тот разведал обстановку. Оказалось, что Веденкин улетел в Красноярск поднимать там школу милиции. К Ачалову не пробиться: он совещается с Руцким и Хасбулатовым, а заговорщики из числа заместителей просто шокированы организованным визитом «фашистов» и не знают, как от них избавиться…

Раздосадованный Баркашов распустил бойцов по домам, а сам вместе с взводными уехал в штаб, где они и переночевали на стульях. Ситуация разрешилась лишь с прибытием Веденкина: по указанию Ачалова баркашовцев разместили в приемной ВС, 20 человек (с хорошей выучкой) были направлены в БД для охраны этажа Министерства обороны.

По словам очевидцев, неразбериха царила жуткая! Занятое обменом указами и переговорами с Ельциным, грызней из-за будущих чинов и портфелей, руководство мятежного ВС меньше всего думало о возможности силового столкновения с Кремлем — возводило игрушечные баррикады, вылезало на балкон с речами и воззваниями, выходило в народ, пожимая руки анпиловским старушкам…

Эти дети демократии вновь играли в август 91-го года. Был бы танк — влезли бы и на него, но танка не было, как не было обещанной поддержки армии. Армию охватила эпидемия политических инфарктов: слег в госпиталь командующий ВДВ, резво заболевали командиры частей, ранее обещавшие под коньячок любую помощь… Из всех частей и соединений некогда «несокрушимой и легендарной» на защиту ВС пришло лишь отделение инженерных войск из семи человек, которых привел командир-сержант, никому ничего не обещавший и не просящий ничего, кроме дембеля.

Комдивы и командармы требовали от Ачалова письменного приказа за подписью Руцкого, но Руцкой, надеясь взять Ельцина на испуг митингом на площади, таких приказов не отдавал. Все это узнавали в штабе Ачалова, приходя с докладами к Баркашову. Там же была продемонстрирована телеграмма от офицерского собрания Северного флота. Северяне приняли решение поддержать ВС и отправить для его защиты бригаду морской пехоты и просили лишь указать аэродром под Москвой, готовый принять их транспортники с техникой и бойцами на борту. Принять мог аэродром «Чкаловский». Но Руцкой горячо поблагодарил Северный флот ответной телеграммой и от их помощи отказался. Тут сложно сказать, может быть, хорошо зная трусоватого Ельцина, Руцкой был и прав, пытаясь найти мировое соглашение с гарантией неприкосновенности; но вот с окружением Ельцина он явно просчитался: этих присосавшихся к корытцу поросят оттащить можно было, только пристрелив, тем более что им-то гарантий никто никаких не давал. Более того, назначив своих министров безопасности, внутренних дел и обороны, Руцкой и Хасбулатов оттолкнули от себя верхушку этих ведомств, понимающую последствия грядущих перемен.

«О настроении в войсках я мог судить по собственному опыту — через три дня после начала событий мне (прямо в приемную) офицер из моей части привез ксерокопию приказа Грачева — уволить меня из Вооруженных Сил за дискредитацию воинского звания. Я раздулся от важности — сам Грачев! Меня! Лично! — взял приказ и пошел к Ачалову, откуда принес другой приказ, тоже от министра — присвоить мне очередное звание «майор» и направить в распоряжение ВС. Оба эти приказа командир моего войска положил в сейф со словами: «Буду ждать, чей приказ крепче!» Так вот и ждали, кто будет крепче», — смеется Рогожин.

В первые дни возле БД царила атмосфера благодушного пикника образца августа 91-го: расставляли свои палатки разные обкомы и партии, гуляли юные мамы с колясками из соседних дворов, кучками митинговали коммунисты, общепатриоты из числа защитников Белого дома, бойко шла запись добровольцев в красно-коричневый полк А. Макашова, прохаживались патрули из Абхазии и Приднестровья, приехавшие в своей форме и со своим оружием, надували щеки расписные московские казаки. За всем этим балаганом издали наблюдали единичные милиционеры. Декоративные баррикадки постоянно сдвигались в сторону для проезда машин. По ночам Белый дом сиял горящими окнами, на площади горели костры, у которых грелись обитатели палаток, через баррикады в обе стороны ходили все, кому не лень, — был оставлен проход для желающих.

«Любая блокада — понятие относительное, всегда находятся лазейки для связи. Нашли свою и мы — в конце забора у приемной находилась узкая калитка, издали незаметная. Замок с нее мы давно сорвали, спираль Бруно тянулась сверху забора, а обычную «колючку» наши умельцы перемотали так, что калитка открывалась. Выход с площади был свободный — после проверки документов, обыска и короткого допроса у милицейской цепи наш посыльный спешил в штаб и возвращался ночью, пробираясь через парк к нашей калитке. Днем вдоль забора прохаживались зевающие от скуки милиционеры, с одним из которых, пожилым усатым сержантом у меня сложились дружеские отношения. Однажды утром он, заступив на пост у ограды, обратился ко мне с просьбой:

— Командир! Отгони бабок от забора, чтобы они в нас грязью не бросали. А я могу вам сигареты из магазина принести.

Контакт был установлен — я отсылал бабок-патриоток кидать комья грязи в других ментов, отдавал деньги, и сержант приносил несколько блоков дешевых сигарет, заодно рассказывая милицейские новости. С сигаретами, как и с едой, у нас был напряг — из Белого дома иногда передавали хлеб и вареную колбасу, чай и сахар мы запасли еще до блокады, и наш суточный рацион состоял из нескольких бутербродов и чая. Иногда мне удавалось раздобыть в штабе Ачалова талоны на обед, и я проводил по своему пропуску ребят в столовую ВС. Слуги народа и в этом строго оберегали свою избранность, отмена которой была немыслима, как предложение от «Плейбоя» В. Новодворской… Как-то утром я поднимался по лестнице к Баркашову и у окон, выходящих на площадь, увидел двух депутатов с чашечками кофе и с сигаретами. О, забытые запахи мирной жизни — свежесваренный кофе, хороший одеколон, дымок приличных сигарет! В воздухе поплыли миражи — шофруа из бекасов с трюфелями, маседуан в дыне… Джентльмены с депутатскими значками смотрели вниз, где на площади возле раскисших от дождя палаток и дымящих костров копошились промокшие люди, пытаясь вскипятить воду в прокопченных ведрах.

Я поздоровался со знакомыми казаками, смолившими в углу «Приму», и уже шел дальше, как вдруг услышал разговор депутатов:

— Наверное, холодно им там?

— Но, позвольте, они же должны понимать, кого они там защищают!

Взвыв что-то про их матерей, женщин явно падших, я кинулся на них, срывая с плеча автомат. Четыре испуганных ануса, служащих глазами, непонимающе уставились, слуги народные попятились, казаки вскочили, скрутили меня и запихали в коридор. Баркашов, выслушав меня, трясущегося от злобы, только сплюнул:

— Все они — суки продажные! Пачками к Ельцину бегут!

Мы видели воровато уходящих через оцепление депутатов, никто их не задерживал, они уходили, спокойно объясняя что-то милиции. И только желтый БТР с новой силой призывал гулящую теребень, татей и бражников, бляжьих жонок и прочий ослушный народец вернуться под власть пьяненького царька…»

Вечером 28 сентября внутренние распри среди руководства ВС, кажется, дошли до крайнего предела. Службой охраны Руцкого была предпринята попытка ареста неудобного Ачалова, требовавшего решительных действий. Прибывший посыльный вызвал Ачалова на совещание к Руцкому, но повел генерала другой дорогой, объясняя что-то нелепое про снайперов. Увидев в конце коридора вооруженных людей, командир группы сопровождения Вячеслав Сдобников заподозрил неладное, приказал ребятам прикрыть и увести Ачалова и, передернув затвор, пригрозил, что будет стрелять, если кто-то дернется.

Ачалов вызвал Баркашова в кабинет, тот вскоре приказал поднять отдыхающую смену и снять бойцов РНЕ с постов. По дороге Баркашов на ходу объяснял, чтобы соратники валили всех, кто попытается остановить. В. Ачалов расположился в спально-командном кресле, не отказался от чая в битой железной кружке, затем приказал выстроить во дворе наш отряд, поставив в крайние шеренги людей с оружием, вызвать и построить казаков и ополченцев. РНЕ построились на полутемной площади и стояли под моросящим дождем. Вскоре из Белого дома пришел Макашов с какими-то людьми. Посовещавшись с ними в сторонке, Ачалов засмеялся, потом подошел к строю и объявил, что ночью возможен штурм здания и он провел смотр сил, приказал усилить посты по периметру и в сопровождении нашей охраны вернулся в БД. После этого случая охрану из наших ребят потребовали у Баркашова остальные министры-силовики.

Вячеслав Сдобников, засветившийся в этой неприглядной истории, становился опасным свидетелем и был переправлен на Соколовскую, несмотря на его ругань и протесты.

«В эту же ночь, ближе к утру, я шел по парадной лестнице со стороны набережной к одному из постов. Шел не просто так — я тащил бойцам большую тарелку с жареной рыбой, которую казаки, сочтя пищей грубой и вредной здоровью, ночью изъяли из депутатского рациона и поделились с нами. Я уже почти спустился до середины лестницы, когда увидел вышедшего из черной «Волги» человека, поднимающегося ко мне. Увидел — и чуть не покатился по ступенькам вместе с рыбой: это был мой знакомый вор-за конник Б. Е., человек весьма авторитетный в славянском крыле криминального мира. Мы поздоровались, и я спросил, как он проехал сюда. Б. Е. усмехнулся:

— Да просто: мент-генерал сидит за водилу. Хотел посмотреть, что тут у вас, а на лестнице тебя увидел. Слушай, Сергей, времени сейчас нет на разговоры, но через несколько дней вас тут раздавят. Ерин стянул ментов с половины России, Грачев войска обработал. В Кремле сидят «Альфа» и «Вымпел», их Барсуков «Кремлевской» угощает. Они водочку кушают, а на штурм не соглашаются. Но и без них у Коржакова сил хватит. Отдавай ребятам рыбу и автомат и поехали. Помогу укрыться.

Я поблагодарил его и отказался. Б. Е. усмехнулся:

— Ну, смотри сам. У нас два раза не предлагают — не принято. Жив будешь — приезжай, помогу…

3 октября Б. Е. приезжал в Останкино, попал под автоматные очереди, но остался невредим. После событий помогал не только мне — на его даче отлеживались раненые казаки»…

Сведения о готовящемся штурме подтверждались из других источников. Дыры в блокаде находили не только командиры РНЕ: московские диггеры проводили связников ВС через подземные коммуникации, использовались спутниковые телефоны западных корреспондентов, работал кустарно собранный радиопередатчик. Руководство ВС требовало от своих сторонников в Москве и других городах активных акций протеста — демонстраций, шествий, забастовок. По-прежнему никто не верил в способность Ельцина и Коржакова собрать и применить силу. Подогревали уверенность ВС и слухи о «беспорядках» в Москве. Уже были столкновения у станции метро «Краснопресненская», где милиционеры метрополитена, защищая избиваемых демонстрантов, схлестнулись врукопашную с провинциальным ОМОНом, едва не закончилась прорывом в БД манифестация и драка с ОМОНом на Смоленской площади… РНЕ же вело жизнь осажденного гарнизона, надеялось на обещанный прорыв блокады и хоть какие-то действия ВС.

В это время в нескольких московских помещениях РНЕ были обыски, на квартиры бойцов приходили милиционеры, требовали от родственников сведений об организации и людях, бывших в Белом доме, порой угрожали. Услышав это, Баркашов вспылил и набросал текст заявления, где пригрозил ментам ответными рейдами по их квартирам, после чего отправил зачитать этот ультиматум Андрея Плешкова, члена центрального совета. Плешков ушел к милицейским постам с текстом в руках. Приняли его крайне вежливо два милицейских полковника, выслушали, попросили разрешения записать речь на камеру. Вечером по радио и ТВ уже трубили об угрозах РНЕ семьям милиционеров, обеспечивающих порядок в районе Белого дома.

«Второе ЧП, каюсь, отмочил я. Видимо, загрузив ребят работой, совсем забыл про свою голову, и охальная мысль мигом ее посетила. С одним из гонцов с Соколовской В. Кузьменко передал мне купленную у ментов штатную радиостанцию, и я, устав просто слушать переговоры милиции, решил найти подарку более достойное применение. Проинструктировав свободных от нарядов ребят, я переключил рацию на передачу и, зажав пальцами нос, забубнил по милицейской волне:

— Внимание, все группы! «Омега», всем… «Омега», «Че» пмос 20, мертвый эфир! Повторяю… — и так раз десять…

В это время из дверей приемной группами и поодиночке стали выбегать наши бойцы, они поспешно строились на площади, затем быстро бежали к разным подъездам и к баррикадам, где засуетились ополченцы, спрашивая, что стряслось.

Я переключился на прием, обычно неторопливые переговоры сменились матерной истерикой:

— Что там, б…, происходит? Какая, на х…, «Омега»?!

— Не знаю, но у нее тут эти е… «солнцевороты» забегали!

Заурчали, выплевывая клубы сизого дыма, бронетранспортеры внутренних войск, подтягиваясь к баррикадам, за ними спешно строились цепочки солдат с дюралевыми щитами, из гостиницы «Мир» и из мэрии бежали куда-то бросившие обед милиционеры, застегивая на ходу дерматиновые косухи. По «Казачьей заставе» — завалу у стены стадиона — шарахнули газовой гранатой, и казаки, отплевываясь и растирая глаза, рванули за подмогой… Из БД прибежало начальство за разъяснением, я припрятал рацию и, делая честные глаза раскаявшегося Мишки Квакина, объяснял, что мы отрабатывали сбор по тревоге, а менты чего-то перепугались, нервные они какие-то и противные…

Я не хожу на ритуальные кампании КПРФ у Белого дома в годовщину событий — хватило пары посещений по круглым датам. Тошноту вызывал и Г. Зюганов в брежневском плаще, пламенно впаривающий наследникам комиссаров в пыльных шлемах что-то про героев, павших за советскую власть, и грустный Макашов, способный вдохновить разве что Тома Сойера, и какие-то неизвестные мне личности в камуфляжах, увешанные крестами и медалями, как фальшивое шампанское. Личности собирали вокруг себя восторженных юнцов из разных РНЕ и тыкали пальцем за забор:

— А я вон из-за того дерева во-о-от такого мента во-о-от такой гранатой!

— А из-за этого угла Баркашов из пулемета строчил, а я ленту подавал!

«И за водкой в ларек бегал!» — продолжал я про себя его речь и уходил к дальней скамейке у забора БД, где встречались бывшие бойцы сводного отряда, давно покинувшие распавшееся на несколько сект РНЕ. Мы поднимали стопки за погибших, расспрашивали друг друга о делах, вспоминали былую мощь созданного нами РНЕ и быстро уходили, чувствуя себя непрошеными гостями на чужой свадьбе».