Глава 5. Дело Осташвили

Вы еще увидите здесь немало парадоксов.

К. Смирнов-Осташвили

Константин Осташвили — «русский рабочий», как любил он сам говорить, организовавший свою «Память» у себя на заводе «Сапфир». Его современники сходятся в одном: не совсем здоровый человек, открытый антисемит — он стал одной из узнаваемых фигур перестройки. Только не как Васильев, но как Новодворская (она, кстати, писала письмо протеста против процесса над Осташвили). Его выступление на вечере писательского общества «Апрель» в ЦДЛ было использовано против всего патриотического движения, и в первую очередь против «Памяти» Дмитрия Васильева. Его первого в стране обвинили в «разжигании национальной розни», и его смерть в лагере оставила множество расхожих мнений: от самоубийства до ритуального жертвоприношения. В политике как таковой Осташвили не сыграл никакой роли, созданная им малочисленная организация после его ареста и вовсе распалась. Но, как и многое из наивной и экзотической эпохи перестройки, имя Смирнова-Осташвили вошло в историю.

Несмотря на явную деструктивную роль Осташвили, многие писатели поддержали именно его, а не своих коллег из «Апреля». Более того, было опубликовано «Письмо писателей России» («Письмо 74-х»), подписанное Петром Проскуриным, Владимиром Личутиным, Александром Прохановым, Валентином Распутиным, Вадимом Кожиновым, Станиславом Куняевым, Игорем Шафаревичем, Владимиром Крупиным и другими, в котором, в частности, говорилось: «…провокацией является опубликованное шестимиллионным тиражом «Литгазеты» (14 февраля 1990 г.) «Открытое письмо членам политбюро ЦК КПСС» от коммунистов раскольнической организации московских писателей «Апрель». Оно посвящено «налету (!) экстремистов и «Памяти» на Дом литераторов» или же достаточно описанному в газетах «погрому в Доме литераторов». Истерично крича об угрозе человечеству, всем народам в СССР со стороны «Памяти» (а по сути, со стороны любых патриотических сил и обществ), центральная пресса упорно тушует или беззастенчиво приукрашивает идейную сущность сионизма…»

Осташвилиевское «движение» Союз за национально-пропорциональное представительство «Память» образовалось в результате выхода в начале 1989 года из состава Национально-патриотического фронта «Память» группы К. Смирнова-Осташвили, которая затем вошла в Русское народное движение «Память», окончательно же оформилась как самостоятельная организация осенью 1989 года. Первоначально СНПП образовался для участия в избирательной кампании по выборам народных депутатов СССР и местных Советов 1989 года. Для этого была разработана предвыборная платформа. Всего же, по экспертным оценкам, актив 20–40 человек, а сторонников и сочувствующих около ста.

18 января 1990 года движение «Апрель» («Писатели в поддержку перестройки») проводило День свободного микрофона. В ЦДЛ обычно нелегко попасть людям посторонним: вахтеры пропускают туда, как правило, по членским билетам. Это обстоятельство позволило сделать предположение, что Осташвили проник туда при попустительстве или явной поддержке ответственных органов. В своем интервью Александр Робертович Штильмарк, руководитель «Черной сотни», а тогда член «Памяти» Д. Васильева и будущий свидетель по делу Смирнова-Осташвили, вспоминает:

— Я хорошо знаю этот Дом литераторов и часто там бывал по отцовским делам, и туда пройти было в общем-то невозможно. Тем более пройти на мероприятия было невозможно вообще. Там бабки были хуже, чем нынешний ОМОН. И когда я туда подошел (меня пригласил знакомый писатель), я увидел, что молодые ребята, ну шпана, просто туда проходят совершенно спокойно. И при мне какой-то комсомольского вида деятель осек бабку, пытавшуюся не пропустить группу молодых людей: «Да, пропускайте, пропускайте». Их пропустили, и уже в фойе начались толкания всякие. Настолько было видно, что это провокация какая-то дешевая готовится, — подытоживает Штильмарк.

Около 30 человек «патриотов» со значками «Георгий Победоносец поражает змея копием» — этот значок обычно носят члены «Памяти» — пришли минут за двадцать до начала, расселись в разных местах зала и развернули плакаты:

«Долой сионизм!»

«Апрель! Кто ваш спонсор?»

«А. Н. Яковлев! Москва — не Тель-Авив, Верховный

Совет — не кнессет, КПСС — не херут!»

«Демократия — для народа, сионизм — вне закона!»

«Друзьям Израиля не место в Верховном Совете СССР!»

Сообразив, что за гости их посетили, писатели-демократы (а пуще — писательницы-демократки) нелицеприятно стали выражать свое мнение по поводу плакатов: «К нам фашисты пожаловали!», «Память» — это фашизм!» и т. п. А литературный критик Наталья Иванова сказала: «Пока фашисты не уйдут — вечер не начнем!»

В ответ на «фашистов» Константин Осташвили вынул из сумки мегафон и сказал:

— Ах, вы русских фашистами называете? Вы еврейские ублюдки!

Я бы сказал, что демократы повели себя не вполне логично: если делаешь «свободный микрофон» — значит, рискуешь тем, что у тебя к этому микрофону может подойти каждый, в том числе фашист. И может принести с собой какой угодно плакат. И в конце концов плакат «Долой сионизм!» — это не плакат «Бей сионистов!», второй — призыв к насилию, а первый — всего лишь точка зрения.

Штильмарк продолжает: «Косте сказали «фас», и молодым этим вот парням Костя сказал — «фас», действуете наглее. Они ходили там, пихали. Пихнут какого-нибудь писателя — «вот жидовская морда», «вот жидяра», а те — «фашисты». Вот такой вот у них был бесконечный разговор: жиды — фашисты. Потом туда выскочила некая Наталья Иванова, такая была мегера, вроде Аллы Гербер, только помоложе. И она начала: вот пришли провокаторы. Костя с мегафоном: «Ты сама кто такая есть? Мы на диспут пришли». И началось: Костя в мегафон орет «жиды», та в микрофон орет «фашисты».

От начавшегося в зале скандала было совсем уже недалеко до настоящей драки. Теперь уже не установить, кто кому первый влепил сумочкой: патриотка демократу или демократка патриоту. Кто-то выкрикнул: «Сегодня мы пришли с плакатом, а завтра — с автоматом!» Говорят, что это был люберецкий журналист Е. Л. Откуда взялась дата 5 мая, названная потом Юрием Щекочихиным по телевизору как день, когда «Память» собирается прийти в ЦДЛ с автоматами, — трудно сказать. Магнитозаписи этого безобразия сохранили немало патриотических вскриков и всхлипов, но криминальная фраза, за которую в принципе действительно можно сажать, ни на одну пленку вроде бы не попала.

Драки как таковой все-таки не произошло, но у писателя А. Курчаткина смахнули на пол и раздавили очки, а Булату Окуджаве попытались завернуть за спину руку. «И вот один из деятелей, — рассказывает Александр Штильмарк, — такой товарищ Ламм, тоже имевший какое-то отношение к писателям, начал перепрыгивать через сиденья, подбежал к этой ругающейся толпе и упал. Упал и поднял руки-ноги кверху, как жук, который не мог подняться. На него все ринулись и начали его снимать.

— Что с вами? Как вы?

— Вот меня ударили!

И так эти карикатурные снимки попали в разные издания. Чего не отнять, так того, что деятель он был хороший в плане артистических данных».

Милиции в ЦДЛ обычно полным-полно, но на этот раз ее как ветром сдуло. Когда же милиционеров позвали в зал, они ограничились увещеваниями, даже не попытавшись отнять у Осташвили мегафон. В конце концов они вывели Осташвили из здания и отпустили на все четыре стороны.

Интересно, что у самой сцены в зале на протяжении всего инцидента стоял молодой человек и упрямо повторял всем, кто был расположен его слушать:

— Осташвили — это не «Память»! Осташвили — провокатор КГБ. Я сам член «Памяти», я знаю, о чем говорю.

Когда скандал уже несколько затих, услышавший слова молодого человека Вадим Соколов — один из лидеров «Апреля» — сунул было ему микрофон и попросил повторить сказанное на весь зал. На что тот тихим голосом отвечал, что в микрофон он этого не скажет, потому что это будет уже заявление от имени «Памяти», а на такое заявление ему Центральный совет полномочий не давал. Но всем интересующимся молодой человек свои слова о Смирнове повторял и сам охотно назвался:

— Александр Робертович Штильмарк, председатель Балашихинского районного отделения Национально-патриотического фронта «Память».

Писателям было нетрудно догадаться, что Александр Штильмарк — сын покойного Роберта Штильмарка, многолетнего узника сталинских лагерей и автора знаменитого авантюрного романа «Наследник из Калькутты». В прошлом году газета «Собеседник» опубликовала статью А. Штильмарка в защиту «Памяти» рядом с письмом П. Кудюкина против нее. Говорят, что после этой публикации другой сын писателя Штильмарка послал в редакцию «Собеседника» копию своего письма брату, в котором были следующие слова: «Надо не с сионистами бороться: много им чести. С коммунистами нужно бороться. Жалко, что отец наш это понимал, а ты не понимаешь».

Кажется, ни одна газета демократической ориентации так и не написала, что знаменитая васильевская «Память» никакого отношения к «погрому в ЦДЛ» не имеет, а Смирнов-Осташвили возглавляет другую организацию с похожим названием. Многие из журналистов просто не знают, что это враждующие команды, некоторые намеренно не хотят видеть разницу, исходя из принципа «черная собака, белая собака — все равно собака». При этом демократические журналисты совершенно не обратили внимания на то, что Смирнов — основатель и руководитель «Клуба друзей журнала «Наш современник». Только в одной или двух газетах было упомянуто, что ко всему прочему Смирнов-Осташвили состоит в патриотическом объединении «Отечество» — зарегистрированной организации, возглавляемой членом редколлегии журнала «Наш современник» историком Аполлоном Кузьминым. Мало того, Осташвили был официальным кандидатом от «Отечества» в народные депутаты Первомайского районного Совета. Правда, после скандала Осташвили снял свою кандидатуру, а «Отечество» оперативно исключило его из своих рядов.

24 июня начался долгожданный суд над Осташвили. Обвинителем на процессе был «лучший адвокат Москвы» А. Макаров, председателем суда — А. Муратов. Ни подсудимому, ни его защитникам не разрешили до суда ознакомиться с материалами дела. Суд не позволил делать заявлений и подавать ходатайства. В ходе разбирательства обнаружился абсурдный факт: все «потерпевшие» и обвиняемые по документам были русскими, в то время как Смирнову-Осташвили инкриминировалось оскорбление национального достоинства «потерпевших». Также в суде было доказано, что «потерпевшие» во время скандала в ЦДЛ обзывали приглашенных членов «Памяти» «русскими свиньями», фашистами и «детьми Шарикова», что гораздо оскорбительнее слов «евреи», брошенных «потерпевшим» членами «Памяти». Так газета «Панорама» в июньском номере за 1990 год писала о начале этого процесса:

«Пресс-конференция — суд, балаган. Судили предводителя «Союза за национально-пропорциональное представительство «Память» Константина Смирнова-Осташвили за январский инцидент, известный как «погром в ЦДЛ».

С заблаговременно занятого мною места во втором ряду были видны только многочисленные зады самой разнообразной прессы.

Отсутствовало не только изображение, но и звук. Под радостные вопли и овацию на скамью подсудимых взобрался полновато-лысывато-седеющий русский патриот Осташвили. Ответив на требующиеся процедурные вопросы, он заявил отвод адвокату Бирулиной, а заодно всей коллегии московских адвокатов как еврейской и потребовал себе защитника из свободной страны: ну там, из Австрии, Швеции, Франции, после чего оглядел зал ищущим взглядом.

Посовещавшись, суд не принял отвод. Добрая половина зала встретила это сообщение дружным свистом.

Пресса все прибывала. Явился и «известный сионист» (по мнению моей специализирующейся по этому вопросу соседки) Юрий Афанасьев и уже навсегда загородил от меня даже прессу.

Судья Муратов плачущим голосом просил всех встать к стенке, освободить проход и т. п. Слушая его, даже самые ярые либеральные демократы начинали мечтать о «крепкой руке».

«Памятники» в черных рубашках и без них, освещенные юпитерами, с удовольствием излагали свои мысли о заговоре Сиона перед кино— и видеокамерами. А не удостоенные внимания прессы крупные патриотические старушки самозабвенно орали на своих идейных противников из «Апреля», с кем их не то что свела, а просто посадила на колени друг другу судьба в этом тесном зале Мосгорсуда.

Дабы не произошло второго инцидента, подобного «цедеэловскому», суд перенес заседание на завтра. На следующий день Осташвили не явился, он заболел. Но к счастью, не смертельно. А то когда еще наше правосудие возбудит дело по очень актуальной и столь расплывчатой статье 74(2) УК РСФСР.

26 июля суд возобновился, но до конца дела далеко».

Второй день судебного заседания по делу Осташвили прошел значительно спокойнее. Вооруженный автоматами отряд милиции, что для того времени казалось диким, перекрыл входные двери в здание суда. По этой причине многие сторонники «героя ЦДЛ» не смогли пройти внутрь и приветствовать вождя. Только вот самого вождя на месте не было. Проще говоря, Осташвили исчез, поставив судебную коллегию в затруднительное положение. После небольшого ожидания были заслушаны мнения прокурора и адвоката, на основании которых суд вынес решение — доставить подсудимого на завтрашнее заседание судебными приставами.

Нужно сказать, что накануне вышел очередной выпуск газеты «Литературная Россия», в котором была опубликована статья старшего следователя Московской прокуратуры Слинько «Представление о принятии мер и устранении причин и условий, способствовавших совершению преступления по факту событий, имевших место в Центральном доме литераторов 18 января 1990 года». Собственно, все «Представление» выдержанно в благоприятном Осташвили тоне — вина за события была возложена на самих «апрелевцев», что подкреплялось прямыми и косвенными свидетельствами.

На следующее заседание суда, проходившее 26 июля, несмотря на слухи и домыслы, Константин Смирнов-Осташвили явился сам. Под аплодисменты. Как потом вспоминали «апрелевцы» — «мы были очень возмущены тем, что председательствующий даже не поинтересовался причиной вчерашнего отсутствия подсудимого». На заседании суда Осташвили выглядел не столь воинственно, как обычно. Большую часть времени он просидел молча, подперев голову. Зато очень активен был его помощник Луговой, пообещавший расправиться с корреспондентом радио «Свобода».

Собравшиеся сторонники Осташвили были заняты активным распространением листовки с изображением самого героя ЦДЛ на фоне Государя и двуглавого орла. Любопытен сам текст этого агитматериала:

«Если вам дорого плененное сионизмом Русское Отечество, если вы не хотите, чтобы ваши дети услаждали плоть хаммеров, соросов и американских еврейских банкиров, вы должны поднять свой голос в защиту К. В. Осташвили и своими протестами и заявлениями потребовать от правительства прекратить расправу над русскими патриотами в родном Отечестве, пресечь хозяйничество сионистов на русской земле, прекратить реакционную деятельность сионистских организаций в СССР.

Требуйте от правительства СССР учреждения Верховного трибунала для привлечения к ответственности сионистов, виновных в массовом уничтожении граждан СССР с 1917 по 1990 год! Они сейчас пытаются бежать от ответственности в Израиль. Требуйте остановить выезд евреев из СССР, чтобы установить степень причастности каждого из них в геноциде русского народа!

Все на защиту К. В. Смирнова-Осташвили!»

Появление этой листовки вызвало скандал в суде. Общественный обвинитель Макаров, раздобыв экземпляр вышеупомянутой листовки, попросил суд приобщить ее к делу и потребовал от председательствующего суда «удалить из зала фашистских подонков». Следует сказать, что листовка к делу приобщена не была, а Макарову было сделано замечание председательствующим.

Что касается Макарова, то после процесса над Осташвили его карьера пошла в гору. В 1990 году он стал юридическим директором фонда «Культурная инициатива» («фонд Сороса»), в 1993–1995 годах — депутатом Государственной думы первого созыва, членом депутатской группы «Либерально-демократический союз» и, наконец, в настоящее время он депутат Госдумы шестого созыва и председатель комитета Госдумы по бюджету и налогам. Карьера вышла неплохая, правда, хорошим юристом ему стать не удалось. Например, по инициативе Макарова как начальника Управления обеспечения деятельности МВК Совета безопасности России было начато расследование коррупционных схем, к которым якобы причастен Руцкой. Но уже в январе 1994 года сотрудники Московской прокуратуры прекратили данное производство по причине того, что ни к названной фирме, ни к трастовому соглашению Александр Руцкой отношения не имеет. Вот такими методами пользовался Макаров и в процессе над Осташвили.

В начале заседания 2 августа Осташвили было предоставлено слово для оглашения ходатайства и заявлений, чем он и воспользовался, настаивая на привлечении адвоката «одной из демократических стран». По его мнению, интересы в суде должен представлять не кто иной, как Курт Вальдхайм.

«Именно при нем, — заявил Осташвили, — Организация Объединенных Наций приняла резолюцию, осуждающую сионизм как форму фашизма. Только такой человек может меня понять».

После очередного перерыва было принято решение отложить заседание до 10 августа, после чего Осташвили провел импровизированный митинг у суда, заявив, что «таким же вот образом, как сегодня, он и его товарищи будут и дальше давать по мозгам сионистам».

В своих многочисленных интервью во время процесса Осташвили при любом удобном случае вспоминал и Васильева, который для него был врагом не меньше сионистов. Для иллюстрации приведу отрывок из довольно характерного интервью, данного газете «Мегаполис-экспресс» в 1990 году. Тут и зависть, и корысть, и бредовые идеи об убийстве. Одним словом, типичный прогрессирующий невроз «простого русского рабочего»:

— Если нам дадут возможность встретиться перед телекамерами, мы размажем всех этих интеллектуалов. Мы со «Взглядом» договаривались, но через две недели пришел в эфир кто? Васильев. Кто такой Васильев? Фотограф, актер средней руки. Ну, какая у него жизнь, если б не занимался патриотическим движением? Сейчас Васильев имеет 4 «Икаруса» по 40 тысяч долларов, японскую аппаратуру… Я считаю, что если дальше так пойдет, его надо где-то повесить. Мы давно бы уже шлепнули Васильева, если бы не хотели, чтобы легло пятно на наше движение. Держит нас только то, что это уголовное дело, и зачем из-за двух-трех марионеток рисковать движением? Я говорю об этом без всяких кривляний, у меня в самом деле рука не дрогнет. Я бы с удовольствием. Если у нас начнется гражданская война, первое, куда я пойду, это Валовая улица, я разряжу в него всю обойму. Даже евреи не пострадают, а он будет убит. «Икарусы» надо сжечь. Он куплен, он дает такие интервью, на Западе только его ролик крутят: он сидит в черном, в портупее, а над головой — топор… Понимаете, тем самым он образ фашизма, нам приписываемый, подтверждает и денежки за это получает, — сокрушается герой ЦДЛ.

В стенограмме патриотического движения, в котором принимали участие в том числе Кулаков и Смирнов-Осташвили, последний снова вспоминает про «Икарусы»:

— Васильев все время подчеркивает: надо ждать, ждать, ждать. Уже все завоевал, завел в тупик. Теперь четыре «Икаруса» имеет и миллионы… У него шикарный шофер с собственным автомобилем, шикарная японская техника. Ему идет, уверяю вас, помощь с Запада. Та помощь, которая предназначалась бы нам, работающим. И ему идет, не знаю, от арабов ли, или еще откуда-то, капают деньги. А так коньяк, бабцы, карты, что только и делает Васильев последние годы. Он миллионер, четыре «Икаруса» по 40 тысяч долларов каждый.

Как автор хочу отметить, что представленные фрагменты интервью и стенограммы не смонтированы, пунктуация и орфография сохранена. Вот не давали покоя ему «Икарусы» — это точно.

Что ж, вернемся пока в зал суда. 10 августа 1990 года было зачитано обвинительное заключение. Чтение заняло около 40 минут. В заключении была изложена версия следствия о событиях в Центральном доме литераторов.

— Подсудимый, вам понятно обвинительное заключение? — спросил председательствующий.

— Непонятно, — ответил Осташвили.

— Что именно вам непонятно?

— Начнем с самого начала, — сказал Константин Владимирович. — Мне абсолютно все неясно. Я ничего не понял, ни с чем не согласен, все это абсурд.

Впрочем, Осташвили отказался изложить и свою версию произошедшего, и тогда были зачитаны его показания на предварительном следствии. От них он тоже отказался — вначале на одну треть, потом наполовину. Мотивировал он это оказанным давлением и тем, что вообще не понимает, зачем это все подписал. Как потом выяснилось, в деле была приложена справка из наркологического диспансера, из которой следует, что Осташвили зарегистрирован в качестве хронического алкоголика второй степени. Возможно, это снимает вопрос о непонимании им подписанных показаний.

13 августа состоялось очередное заседание. Как вспоминает Марк Дейч, журналист радио «Свобода»: «Кажется, Осташвили и его защитники решили сделать все для того, чтобы суд над ним превратился в наказание для нас: похоже, мы приговорены к пожизненному судебному заседанию».

С утра судебная коллегия приготовилась к допросу свидетелей. Но не тут-то было. Защитник Побезинский заявил ходатайство о возвращении дела на дополнительное расследование. После перерыва должен был состояться допрос следующего свидетеля, однако и этого не произошло. Осташвили почувствовал себя плохо, и его увезли в карете скорой помощи в связи с приступом стенокардии. Чем был вызван приступ, неизвестно, но перед этим Константину Владимировичу дали почитать газету «Московский комсомолец», в которой было опубликовано большое интервью Дмитрия Васильева, где тот, в частности, говорил: «Парадокс, что честь России пытается «защищать» даже не грузин, а, как мне сообщили, простите, чуть ли не еврей, именующий себя грузином. Он настоящий провокатор».

На предыдущем заседании защитник Александр Побезинский — тот самый, что с высшим образованием и окладистой бородой (так представлял его Осташвили), — заподозрил председательствующего в обвинительном уклоне процесса. И давлении на свидетелей. Вот как раз на давлении следует остановится. Беседа, о которой пойдет речь, была записана на Валовой, в штабе «Памяти» Дмитрия Дмитриевича Васильева. Именно его голос уверенно звучал на пленке громче всех.

Об осташвилиевском процессе, о котором Дим Димычу были известны многие интересные подробности, включая роль режиссера, заказавшего весь этот балаган. Он также рассказывает о свидетеле обвинения, члене «Памяти» Александре Штильмарке. «И теперь они, — говорит Васильев, — пришли торговаться, чтобы Штильмарк изменил показания или забыл». Всех, кто приходил к Васильеву, знать невозможно, но то, что там был адвокат Смирнова-Осташвили Побезинский, доподлинно известно. И он пытался воздействовать через Дим Димыча на Штильмарка и, естественно, получил отказ. В то же время, как вспоминает сам свидетель, его преследовали с той же целью, но уже не только с уговорами, а с оружием:

— Приходили ребята от Осташвили и показывали нож: «Если ты не изменишь показания, тогда мы тебя убьем».

Позже, в ходе допроса свидетелей писатель Игорь Минутко рассказал о том, что перед началом событий в Большом зале ЦДЛ 18 января к нему подошел Александр Штильмарк и предупредил о готовящейся провокации со стороны Осташвили и его людей. В этих условиях особое значение приобретают свидетельские показания Александра Штильмарка, с которым Минутко был дружен.

В начале сентября Константин Осташвили решил вообще не посещать заседания суда. О некоторых подробностях исчезновения Осташвили рассказал председательствующий суда Андрей Муратов. По его словам, утром 6 сентября, когда подсудимый не явился в суд, Муратов вынес определение об изменении меры пресечения и взятии подсудимого под стражу. По сообщению из 82-го отделения милиции, расположенного по месту жительства Осташвили, около 12 часов в его квартире появились три представителя «комитета содействия», вместе с которыми подсудимый исчез и больше не появлялся. Несколько позже в дверях квартиры Осташвили обнаружили записку. Она была адресована подсудимому, и из нее следовало, что Осташвили больше не должен появляться дома, поскольку мера пресечения ему изменена, а должен позвонить своему соратнику, руководителю еще одной «Памяти» Кулакову. Подпись в записке значилась — «Свои».

Защитник Побезинский информировал суд о том, что некоторое время назад ему звонил подопечный и сказал, что являться на суд он не собирается, так как взятие под стражу считает необоснованным. Тем не менее один из завсегдатаев суда «антисионист» Емельянов рассказал, что ему доподлинно известно, почему Константин не является в суд. Оказывается, он не прячется, а совсем наоборот, хочет скорее вернуться к заседаниям, но не может. Потому как евреи спаивают его коньяком и подсыпают еще в него порошок, чтобы Осташвили не мог подняться на ноги. Хорошо еще, Валерий Емельянов не сказал, что это все происходит в знаменитом буфете Центрального дома литераторов.

Через несколько недель судебные заседания были продолжены уже с присутствием самого Осташвили, арестованного неподалеку от дома, в парикмахерской. С этого момента Константин Владимирович находился в СИЗО № 1, месте, более известном под названием Матросская Тишина. В то же самое время двое защитников — Побезинский и Голубцов — отказались от дальнейшего участия в процессе, пригрозив судье, что «данный процесс вызовет в стране криминогенные вспышки». Впрочем, внезапный уход адвокатов мог быть связан с распоряжением Дмитрия Васильева, который на встрече рекомендовал им отказаться от этого дела. Что сказать — Осташвили был удручен. Это можно было заметить в фоторепортажах из зала суда.

Итак, 12 октября в Московском городском суде процесс по делу Константина Смирнова-Осташвили, который длился больше двух с половиной месяцев, был завершен.

«На основании изложенного судебная коллегия, руководствуясь статьями 301, 303, 315, 317 УПК РСФСР, приговорила Осташвили Константина Владимировича признать виновным по статье 74 ч. 2 УК РСФСР и назначить наказание в виде лишения свободы сроком на 2 года с отбыванием в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Срок отбытия наказания исчислять с 22 сентября 1990 года с зачетом времени предварительного содержания…»

Заключительные слова приговора, для большинства неожиданного, вызвали бурную и громкую реакцию собравшихся. Даже в самых смелых прогнозах никто не думал, что за «толкание» в ЦДЛ Осташвили получит реальный срок, который приведет его к трагическому финалу. Макаров в своей последней речи сказал, что если внешним проявлениям Осташвили соответствует значок с Георгием Победоносцем на лацкане его пиджака, то внутреннюю суть определяет значок со свастикой, изъятый с внутренней стороны того же лацкана: «Политические взгляды Осташвили, изложенные в программе Союза за национально-пропорциональное представительство, должны быть охарактеризованы как фашистские». Сам Константин Осташвили в последний день суда — был заметно взволнован — поочередно отмежевывался от подозрений в семитском происхождении и обвинений в антисемитизме: «Я не еврей… Но какой же я антисемит, если я почетный донор СССР и моей кровью могли пользоваться и негры, и евреи». Выводимый под конвоем из зала, он в последний раз обратился к собравшимся его поддержать: «Вы не бросайте меня…» На что верные соратницы в первом ряду пообещали: «Не грусти, Костя, мы тебя не забудем».

За несколько дней перед досрочным освобождением, 26 апреля 1991 года, Константин был найден повешенным на простыне в раздевалке отдела главного механика производственной зоны исправительно-трудовой колонии города Тверь. Существует мнение, что Смирнов-Осташвили был убит. Утверждается, что на его теле были обнаружены следы физического насилия. Годы спустя свидетель обвинения А. Р. Штильмарк выдвинул версию, согласно которой Осташвили «был зверски и, возможно, ритуально убит».

За восемь дней до гибели Константин Владимирович успел дать корреспонденту газеты «Вече Твери» Михаилу Быстрову последнее в своей жизни интервью. Но через два дня публиковать материал запретил. В беседе с журналистом из «Вече Твери» он настаивал, что его бабушка с фамилией Штольтенберг по национальности немка. Очень переживал: не сочтут ли окружающие его самого евреем. Даже у корреспондента спрашивал, похож или нет. Константин сказал журналисту: «Сама форма митинговой борьбы кажется мне теперь мишурой. Зря я кричал и не сдержался в ЦДЛ… Я убедился, что путь общественной активности опасен. Евсеева убили, Невзорова ранили, а меня посадили».

22 апреля он пошел на прием по личным вопросам к начальнику отдела по исправительным делам (ОИД) УВД Тверской области Борису Фролову. Поделившись с начальством, Константин спросил, не помешает ли его досрочному освобождению шумиха в прессе. Фролов ответил, что не прислушивается к общественному мнению, а действует строго по закону. Корреспонденту «Коммерсанта» сказал подробнее: «Осташвили под досрочное сентябрьское освобождение подходил по всем формальным признакам — в преступлении каялся, трудился добросовестно, дисциплину не нарушал. Среди зэков он сначала пользовался авторитетом, даже возглавлял в колонии благотворительный фонд помощи заключенным. Но авторитет сильно пошатнулся, когда Константина поймали на «мансарде» (этот термин обозначает употребление внутрь лака). В колонии лак считают дурным тоном и предпочитают водку. А еще Константин официально состоял в секции профилактики правонарушений, что не нравилось «некоторым преступникам».

По официальной версии, смерть Осташвили наступила 26 апреля. Но в морг на судмедэкспертизу труп привезли только 29-го и причину задержки журналистам не объяснили. Подозрительна и такая подробность: 29 апреля руководство ОИД говорило прессе: с полной уверенностью можно заявлять только о повешении Осташвили, а было оно убийством или самоубийством, определить невозможно даже судмедэкспертам. На другой день, ссылаясь на тех же экспертов, те же начальники сказали, что факт самоубийства Осташвили никаких сомнений у них больше не вызывает.

30 апреля на Николо-Архангельском кладбище три общества «Память» боролись за право представлять интересы Константина Осташвили при кремации. Победила «Память» Игоря Сычева.

В 15.00 Игорь Сычев, четыре его помощника, а также близкие родственники самоубийцы приехали в морг, чтобы отвезти тело для кремации на кладбище. Малочисленность своей делегации Сычев объяснил тем, что был поздно предупрежден. В противном случае, по его словам, на проводы могли собраться тысячи патриотов.

В морге приехавших поджидали трое представителей патриотической организации Филимонова (отколовшейся от «Памяти» Васильева). Филимоновцы потребовали не сжигать тело патриота, а предать его земле по христианскому обычаю. Но патриоты Сычева настояли на кремации, поскольку таково было решение близких. За это патриоты Филимонова предали родственников Константина проклятию и грубо толкнули его приемную дочь.

Таким образом, потасовка между патриотами началась еще в Москве. А продолжилась в Николо-Архангельском, где автобус с телом встретили 50 представителей двух группировок — Филимонова и самого Осташвили. Последние велели Сычеву речей не произносить. Тот демонстративно осведомился, не агенты ли они КГБ и МВД. Узнав, что не агенты, то есть «не имеют права командовать», Игорь Сычев произнес речь о том, что Константин — жертва гражданской войны.

На это филимоновцы ответили повторным требованием закопать Константина в землю, но не сразу, а после независимой экспертизы причин смерти. При этом они продолжали оскорблять родственников. Наконец расстроенная жена махнула рукой и разрешила патриотам хоронить Константина, как угодно. Получив карт-бланш от родственников, филимоновцы не сумели договориться с кладбищенским начальством насчет могилы. Больше того, их предупредили, что в половине седьмого крематорий закроется, и ответственность за дальнейшую судьбу тела падет на сторонников захоронения. И филимоновцы отступили.

Таким образом, патриоты Сычева одержали победу, которую ознаменовали торжественным накрытием гроба фирменным флагом (трехцветное полотнище с Георгием Победоносцем). Так и понесли его в крематорий.

Игорь Сычев назвал события на кладбище провокацией. «Это все выходит за рамки разумного, — сказал он, — это желание все низвести до балагана. На самом деле это мнимые друзья. Они подтолкнули его к смертному мученическому пути».

В заключение Игорь Сычев рассказал о последних достижениях патриотической теоретической мысли: отныне евреи и сионисты — не враги патриотов. «Мы не согласны, — сказал он, — когда во всех злодеяниях — и расстреле царской семьи, и геноциде — винят евреев, Талмуд, сионистов. Мы сейчас начинаем понимать, что сионизм борется прежде всего за то, чтобы уехать на землю Палестины и содействовать созданию национального государства. Если мы будем смотреть шире, то в Белом движении очень много было и сионистов, и евреев».

Но, разумеется, и Сычев пытался получить политические дивиденды с похорон — Осташвили все еще оставался громкой фигурой. Сам покойный ранее так отзывался об Игоре Сычеве:

— Помните год назад вечер Коротича? Как мы его размазали? Это мы сделали, а не Сычев. Сычев сидел наверху, и ему все приписали, а он, подонок, не отказывается. Он тоже не совсем психически, — говорил Осташвили.

Что касается организации, то с момента нахождения в месте заключения Смирнова-Осташвили резко упала активность СНПП «Память». Практически лишь один из его соратников и последователей начал издавать газету «Русский клич» (после третьего выпуска издание больше в свет не выходило). А с лета 1991 года деятельность СНПП «Память» прекратилась, хотя объявления о самороспуске организации не последовало.

Александр Штильмарк в завершение интервью сказал:

— Это была, конечно, провокация против национального движения, и Костя на нее поддался. Причем Костя вел себя на суде так безобразно, что сам себе два года пришил. Во-первых, он не являлся на суды. Во-вторых, он вел себя там как хам. Но то, что его убили — а его убили, — конечно, жаль. Убили, видно, те, кто не мог сказать правду. Я абсолютно уверен, что он знал правду о том, кто его туда привел, кто его толкал, кто все это сделал и кто ему обещал безопасность. И он наверняка пришел бы: «Ребята, а где же безопасность? Вы же меня бросили!»

Костю Осташвили никто не любил. Его поймали на гордости. Он гордый был очень, а когда человек гордый, его легко поймать на всякую провокацию. Он очень хотел прославиться. Его встречали с цветами в суде, и в итоге он получил то, что хотел. Но он не понял, что на самом деле все очень серьезно и, когда он все это выполнит, он уже будет никому не нужен, его выбросят как отработанный материал. Мне лично его жаль, — подытожил Штильмарк.

Я специально в начале главы сравнил Константина Смирнова-Осташвили с Валерией Новодворской. Они не только являлись символами эпохи, но и тогда, во время перестройки эти два антипода выступали на одних и тех же митингах. А Валерия Ильинична писала гневные письма, требуя освободить Осташвили.

«В 80-х, — пишет Александр Титов, — каждый москвич имел возможность лицезреть шумную и страстную политическую тусовку на Пушкинской площади. Ближе к вечеру тут скапливался народ и начинались бесконечные разговоры, перепалки, обсуждения, выступления. Демократы, социалисты, наконец, «памятники» Осташвили — все они без конца толклись на пятачке у фонтана и произносили речи то о сталинских ужасах, то о зловещих тайнах ритуальных убийств в советском Киеве. Этот московский Гайд-парк просуществовал совсем недолго, вплоть до появления в этом районе ресторана «Макдоналдс» вместе с большими, чем в Мавзолей, очередями. Но до тех пор, пока уголок оратора функционировал, двумя главными действующими персонажами ежевечерних сборищ оставались ныне покойный Осташвили, представлявший отдельную от Васильева «Память», и Новодворская, возглавлявшая тогда еще экзотический «Демократический союз». Частенько на крохотном пятачке одновременно проходили сразу два митинга — «Память» и «Демсоюз» терлись боками. Оснащенные мегафонами ораторы старались перекричать друг друга, производя немыслимый плохо различаемый шум.

— Потише, господа фашисты! — театрально пела в мегафон зычноголосая Новодворская, обращаясь к сторонникам «Памяти».

— Но-но, мадам Новодворская, нечего командовать на чужой земле. Езжайте в Израиль и там командуйте… — хрипел в микрофон Осташвили».

Вот такое было соседство у «жидоеда» Осташвили и безумной либералки Новодворской. У эпохи были разные лица, такие в том числе. Что касается Национально-патриотического фронта «Память» Дмитрия Васильева, то он промаршировал и дальше, сбросив с борта полоумных «спасителей России». Дописывая это главу, закрывая «дело Осташвили», мне пришло сообщение: «В Москве 12 июля 2014 года скончалась на 65-м году жизни Валерия Новодворская». Теперь эпоха завершена без сомнений. Я выключил компьютер.