<ИЗ № б «СОВРЕМЕННИКА» >

Азовское сидение. Историческое сказание в лицах, в пяти актах и девяти картинах. Н. Кукольника. Спб. 1855.

Немногие счастливцы, которым судьба позволила прочесть предпоследнее произведение г. Кукольника, «Маркитантку», где под предлогом воспоминаний о войне с Карлом XII и Полтавской битве столь наивно и трогательно изображена прелесть милой Тани, на сцене доказывающей своему жениху, что она невинна, и героизм ее матери, лопатою побивающей Карла или Левен-гаупта, — эти немногие могут полагать,"что угадают вперед достоинства новой пьесы известного нашего драматурга и романиста. Но, думая так, они ошибутся. Первое важное преимущество «Азовского сидения» над прозаическою «Маркитанткою» состоит в том, что это «историческое сказание в картинах» писано стихами, каких еще никогда не бывало на русском языке. Вот пример. Донцы Кумшатный и Шершило беседуют с запорожцем Зарембою, который говорит, что ему пора отдохнуть от войны и жениться; Кумшатный отвечает:

Пора-то давно пора, только не туда попалі Ты нам не станичник; ты даже не наш Козак. Какая козачка за тебя выйдет?

Разве из ясырок некрещеных жену поймешь;

А козачка, что называется козачка… дудки!

Правда, прибавляет луганский козак Терешка Лещина, поэт, говорящий ломаным малорусским языком, — не пойдет козачка за запорожца; запорожцы злодеи, они разорили нашу Лугань;

Була сторонка людная, а теперь лысая.

От злодеив запорожьских повтикали.

Бодай вам добра не було, племя ведмежье!

Только мини и осталось от солодкого краю,

Що бандура, та сердьце. Нема у мене ни роду, нн хаты,

Не чужой я и на чужой сторонци — бо у меня бандура.

Тая бандура на всих языках знае,

У мене голос, чистый голос, слезами вымыт,

У мене память — не забуди Лугани!

Не забудут добрый люди песень Терсшки,

Зачуют и у дьявольской Сечи голос Лещины.

Я буду мстить запорожцам и грозною, вдохновенною песнью, и саблею, прибавляет Терешка: они, злодеи, зарезали мою жену. Запорожец сердится за эти поэтические выдумки на своих однокашников, и вместо того, чтобы заметить Терешке, что он, очевидно, по невежеству смешивает запорожцев, защитников и героев Украйны, лучших сынов Малороссии, с татарами, ее притеснителями, начинает бранить донцов и их подвиги, чего запорожцы никогда не делывали, и называет Азов, взятием которого хвалятся доины, «дурацким городом».

Кумшатный

(встав и стукнув кулаком по столу)

Дурацкий! Азов дурацкий! Гаврюха, слышишь?

Да как стоит ваша запорожская трущоба,

Так никому из вас такого превеликого дела И во сне не удалось видеть! Ах ты, темя баранье!

А еще на козачке вздумал жениться! дудки!

Как вам на Днепре от латынщиков жутко пришлось,

Так вы куда махнули? Потянули к басурманам на службу!

На поганых хлебах задумали Добывать зипуна молодецкого!

Ох вы, козаки оплаканные,

Где вам быть добрыми, зипунникам.

Как мы, всевеликое войско Донское?

Нет надобности прибавлять, что Кумшатный, подобно Терешке, по невежеству взводит на запорожцев небылицы. Жаль, что автор не объяснил этого в примечании, — тогда мы могли бы отличить мнение господина Кукольника о запорожцах от того, что говорят о них Кумшатный и Терешка в его пьесе. На самом деле донцы никогда так не думали о запорожцах, как принуждены автором отзываться о них мнимые донцы. Но не в этом дело: главные запорожцы, дивную храбрость и высокое благородство которых признавали даже враги их, татары и турки, и потомки которых, черноморцы, своими подвигами показывают, «каких отцов они дети», какие предания завещаны им отцами, — славное войско запорожское не нуждается в защите от выдумок Терешки, не умеющего даже говорить правильным великорусским или малорусским языком и потому признаваемого нами за самозванца — он не великорусе, не малорусе, не козак, он должен быть выходец из чужих земель, но дело не в содержании речей, а в том, какими стихами изложены эти речи. Повторим их еще:

Кумшатный

Пора-то давно пора, только не туда по.

Ты нам не станичник, ты даже не наш

Козак! Какая козачка за тебя пойдет,

Буле сторонка людная, а теперь лысая.

От злодеев запорожцев повтикали,

и т. д.

Поэт-Терешка, вероятно, воображает, что это народный русский или малорусский размер. Если наша догадка, что Терешка — выходец из чужих земель, только старающийся прикидываться русским, — справедлива, то Терешке простительно ошибаться. Но странно, что автор, который представляется нам в качестве истого русского, написал такими странными клочками фраз все свое «историческое сказание».

Тема, данная первою сценою, развивается всею пьесою, которая имеет единственною целью — доказать, что запорожцы были.

хвастуны, трусы, бесчестные волокиты, предатели, подводившие татар на пагубу своих единоверцев, донцов, которых автор справедливо изображает героями; за последнее нельзя не похвалить его, потому что донцы, братья запорожцев, действительно всегда были воинами в высшей степени отважными и благородными, точно так же, как и запорожцы.

Вся первая картина, занимающая не менее 30 страниц, состоит из длинных разговоров на двойную тему пьесы, — разговоров, ни к чему не ведущих и потому скучных. Вторая картина — козацкий майдан, или сходка. Из Азова прибежал вестник, Степан Порошин, и рассказывает, что донцы, там засевшие, осаждены бесчисленным войском Гуссейна-Паши или Гусь-Паши (этот «Гусь-Паша», повторяемый беспрестанно, должен придавать пьесе комизм). Если донцы не поспешат на выручку, товарищи пропадут. Козаки решают всем поголовно ехать в Азов, выбрав своим предводителем Порошина. Картина третья очень длинно — не менее, как на 45 страницах — изображает сборы донцов в поход. Букет картины заключается в последних стихах ее; козаки уехали, на сцене остаются козачки, между прочим Ульяна, замужняя женщина, которая грустит, отпустив мужа в опасный поход и приятельница ее Даша, объявленная невестою Порошина.

Даша.

Вот и не видно!.. Что приуныли? Полно вслед смотреть!

Сгладим лучше путь-дороженьку нашим молодцам!

Выпьем до чиста чару полную

Про их здоровье молодецкое! — Любо!

Все

(кроме Ульяны, взяв чарки).

Любо!

Даша

(подавая чарку, строго).

Уля, любо!

У л ь я н а

(взяв чарку, с отчаянием).

Любо! любо!

По кускам сердечко разрывается!

Все пьют. Занавес падает.

Картина четвертая переносит нас в Азов. Сцена представляет полуразрушенные укрепления города. Осажденных Козаков осталось в живых уже мало. Они отдыхают в ожидании приступа. Козачки, заменяя усталых мужей, исправляют укрепления и готовят боевые припасы. Тут является новое лицо, обязанное, вместе с Гусь-Пашою, смешить публику: козак из немцев, говорящий ломаным языком. Речей очень много, как и в предыдущих картинах; действия очень мало. Наконец, являются Порошин и другие козаки, поехавшие на выручку. За сценою шум приступа. Потом являются люди, рассказывающие зрителям, что приступ отбит, но турки готовятся к новому приступу. Приносят смертельно раненного Терсшку, который умирает, не успев пропеть ни одной из обещанных песен. Для пьесы это лицо совершенно лишнее; оно выведено автором только для того, чтобы позорить запорожцев и чтобы восхищать зрителей восторженными выходками о бандуре и могуществе своего голоса.

Действие пятой картины опять в станице. Козачки, долго не получая известий о мужьях, отправившихся в Азов, от скуки ездят на охоту, стрелять дудаков, и притом стрелять не из ружей, а из луков. Это совершенно новое понятие о козацкой охоте в половине XVII века. Является запорожец, переодетый и с накладною бородою; он, пошедши с донцами в Азов, на дороге струсил и, вернувшись в станицу под чужим именем, хвастает своими геройскими подвигами в Азове и рассказывает, что все коэаки там перебиты или померли с голоду. Старухи ему верят, но богатырша Даша, которая умеет «до чиста выпивать чару полную», не так доверчива — она срывает с запорожца фальшивую бороду, заставляет его признаться в трусости и злом умысле — у волокиты запорожца было на уме силою увезти Ульяну, — в наказание за то бабы сбрасывают его с берега в реку. Вслед за тем является рыбалка (т. е. рыбачка?) и объявляет, что в Азове действительно голод. Даша убеждает козачек садиться на коней и спешить на помощь мужьям.

Шестая картина — курган по дороге к Азову. За курганом сидит запорожец с татарами; он подвел их, чтобы перехватить козачек. Но козачки разгоняют татар, убивают изменника запорожца и продолжают свой путь.

В седьмой и осьмой картинах мы видим бедствия осажден-¹ ных; они умирают с голоду. Являются козачки с дудаками, которых по дороге настреляли из луков, и подкрепляют этою неожиданною пищею силы своих мужей. Тогда турки, у которых в стане началась чума, снимают осаду (картина девятая), козаки обогащаются их пожитками. Порошин женится на Даше, а немец-козак на другой девушке, Дуне, которая любила бандуриста — Терешку.

Действия в пьесе очень мало, разговоры неимоверно растянуты; ни одно лицо не говорит натуральным языком, все выражаются странною смесью надутого книжного языка с простонародным.

О жизни и ученых трудах Френа. Соч. П. Савельева.

С портретом Френа. Спб. 1855.

Услуги, оказанные покойным академиком изучению мухамме-данского востока, уже оценены по достоинству в науке, и, без сомнения, каждому читателю будет приятно ближе познакомиться с биографиею этого известного ориенталиста.

Френ родился в 1782 г. в Ростоке (в Мгкленбург-Швсрине) и был учеником знаменитого ориенталиста и нумизмата Тихсена, направление которого определило и характер ученой деятельности нашего академика. Рекомендация Тихсена доставила ему место профессора восточных языков при Казанском университете (в 1804 г.). По смерти Тихсена Френу предложили быть его преемником в Ростокском университете, и он в 1817 г. поехал, побуждаемый желанием видеть родину. На пути туда он остановился и Петербурге рассмотреть восточный музей Академии Наук; его просили заняться разбором ученых богатств этого хранилища, — он согласился, выпросив отсрочку из Ростокского университета, и, увлекшись этим начатым с горячею ревностью колоссальным трудом, остался, наконец, в Петербурге навсегда, в звании академика и директора Азиатского Академического Музея. Он скончался 16 августа 1853 г., на семидесятом году от роду.

В Казани Френ занимался преимущественно разбором мухам-меданских монет, особенно монет ханов Золотой Орды и Волжских Булгар, и успел приготовить к изданию «Описание монет ханов Джучиева улуса, или Золотой Орды» — сочинение, необыкновенно важное для истории Кипчакской орды. В Казани же начат им другой труд, еще более обширный, — составление полного критического словаря арабского языка. Богатство слов и выражений в этом языке так велико, что, несмотря на все превосходные труды арабских и европейских лексикографов, далеко не все слова этого языка и его многочисленных наречий внесены в словари. В течение целых сорока лет, до конца своей жизни, Френ вписывал в свой словарь все пропущенные его предшественниками слова и выражения, которые встречались ему при чтении. После этого можно верить г. Савельеву, что словарь Френа, остающийся еще в рукописи, чрезвычайно важен для арабской лексикографии.

Но деятельность Френа стала еще плодотворнее для науки, когда он поселился в Петербурге и посвятил все свои силы разбору монет и рукописей чрезвычайно богатого Академического восточного музея. Френ привел это громадное хранилище в систематический порядок, глубоко изучил его и издал полные каталоги или рецензии его монет, на основании которых восстановлены им тысячи фактов истории мухаммеданских государств. В музее нашел он и знаменитый «Географический словарь» Якута, столь драгоценный для русской истории по извлечениям из Ибн-Фоцлана, издание которых пролило неожиданный свет на историю полуславянского Приволжья в X веке. Чтобы понять важность трудов Френа по мухаммеданской нумизматике, довольно сказать, что им было рассмотрено до трех миллионов восточных монет!

Нельзя не упомянуть и о том, что Френ оказывал всевозмож-мое содействие русским молодым ориенталистам в их трудах. Едва ли есть ориенталист в России, который бы не был чем-нибудь ему обязан, говорит г. Савельев.