«Памятка для тех, кому предстоят допросы»

«Памятка для тех, кому предстоят допросы»

…Пустая забава, одни разговоры.

Ну что же, ну что же взяли взамен?

Пришли те же жулики, те же воры

И законом революции всех взяли в плен.

– Алек, ты долго еще там?

– Да я, собственно говоря, только начал. Увлекся. А что, мама?

– Ужин на столе. Будешь?

– С превеликим удовольствием.

Мама расстаралась, кухонный стол был сервирован по первому разряду. Даже коньячные рюмочки присутствовали.

– По какому поводу? – Александр Сергеевич тронул рюмку.

– А без всякого повода. – Надежда Давидовна улыбнулась и даже подмигнула. – Сына ужином не каждый день угощаю.

– Тогда тост за тебя!

Они выпили.

– А что ты там сочиняешь? Неужели к поэзии опять потянуло? Или снова листовки?

– Мам, помилуй, какая поэзия, какие стихи? Ты же знаешь, я этим уже давно не занимаюсь. Знаешь же, когда американцы меня издавали, я им растолковывал: «…пишу очень мало, и то лишь в тех случаях, когда атмосфера духовного гнета выводит меня из равновесия». На сей раз, – Алек усмехнулся, – как раз все наоборот. Сочиняю инструкцию! Нет, не инструкцию даже, а, – он на минутку задумался, – памятку. Точно – памятку! «Памятку для тех, кому предстоят допросы».

– Решил поделиться своим «передовым опытом»?

– Ну да, похоже на то. Вообще, это мне генерал предложил нечто подобное написать.

– Григоренко?

– Ну, конечно. Помнишь, когда его посадили, я еще воззвание писал «Вечную ручку генералу Григоренко!»?

– Конечно, – улыбнулась Надежда Давидовна.

– Вот и он тоже запомнил. И попросил меня разработать такую шпаргалку для всех, кого вызывают на допросы. Кто какие имеет права и возможности, юридические, процессуальные и прочие. Ведь элементарных злоупотреблений следственной властью у нас сколько угодно. Сколько на моей памяти таких эпизодов было, не счесть. При чем при каждой «посадке».

Алик начал загибать пальцы:

– 21 июля 1949 года – незаконный арест в Черновцах, потом допросы на Лубянке, а с 23 августа – институт Сербского. Там я пробыл до конца октября, а уже оттуда меня перебросили (опять-таки через Лубянку) в питерскую тюремно-психиатрическую больничку – аж до середины октября следующего года. Дальше уже была та самая незабываемая «командировка» в Караганду. Все верно, я ничего не забыл?..

– Тебе судить, ты же у нас с датами и цифрами лучше меня управляешься, математик, – попыталась отшутиться мама, у которой каждое его задержание оставляло свою, незаживающую зарубку на сердце.

– Кстати, о Караганде. Слушал недавно записи Галича. Там у него есть потрясающая песня про генеральскую дочь. Сейчас, погоди, найду…

– Да покушай, Алек, потом послушаем…

– Успеется.

Сын удалился в комнату, стал возиться со своей «бандурой» – магнитофоном «Днепр», потом вернулся на кухню, поискал склянку с уксусом: «Порыв подклеить надо…» Наконец позвал мать и включил запись.

Ой, Караганда, ты, Караганда!

Ты угольком даешь на-гора года,

А на картиночке – площадь с садиком,

А перед ней – камень…

Ка-ра-ган-да!..

Запись была паршивая, но слова все-таки разобрать было можно, к тому же дикция у Александра Галича была отменная, актерская. Они посидели немного в тишине, под шуршание магнитной ленты, и потом, вернувшись к обеденному столу, выпили еще по рюмочке.

– Вот так, – сказал Алик, видимо вспоминая свои ссыльнопоселенческие годы. – А вернулся я из славной Караганды уже в конце апреля 53-го…

– Да, – подтвердила Надежда Давидовна, – как раз накануне майских праздников.

– Почти через два месяца после смерти «отца народов», – уточнил Алек, у которого был свой исторический хронограф. – И дали мне передышку наши славные органы аж на целых четыре года… Потом снова КГБ, институт Сербского, Бутырка и все та же любимая питерская психушка. А сразу после дня рождения Вики в конце 1962 года меня снова загребли, уже в «Ганнушкина». Что у нас далее?

– 68-й год, – подсказала мать.

– Ну да, «Кащенко» и «Белые Столбы».

– Тебе, Алек, впору не «Памятку», а «Одиссею» писать.

– Хорошо, мам, – легко согласился сын. – Но при условии, если ты переведешь ее на древнегреческий.

– Договорились, – засмеялась Надежда Давидовна.

Алик ушел в комнату, улегся на диванчик и взял в руки потрепанный том Уголовно-процессуального кодекса с множеством бумажных закладок. Итак, надо свериться, правильно ли он вел себя во время той «принудиловки» в прошлом году?..

Ему вспомнился первый кодекс, случайно обнаруженный в домашней библиотеке, которую начинал собирать еще дед. Давид Самуилович был известным адвокатом (крупным юристом, уточняла мама), в словаре Брокгауза и Ефрона вел юридический раздел, а знаменитый Плевако нередко обращался к нему за консультацией и советом. Тогда среди старых книг Алек обнаружил Уголовный кодекс 1903, кажется, года издания. Начал читать, и его подкупила изумительная простота дефиниций: «Преступлением называется действие, предусмотренное уголовным законом под страхом наказания…» Может быть, именно тогда он понял, что когда есть твердый закон – это уже немало…