«ПАМЯТИ ТВОЕЙ» ГЕОРГИЯ ПЕСКОВА{69}

«ПАМЯТИ ТВОЕЙ» ГЕОРГИЯ ПЕСКОВА^{69}

Имя Пескова^{70} стало встречаться года четыре, пять назад. Запомнился в «Звене» его рассказ «Что Тебе до меня, Иисус».

Встреча с автором своеобразным всегда радует. И разно бывает: то — знал его вот таким, а он вдруг, по таинственному развертыванию своей натуры, открылся с новой стороны, ранее неизвестной и очень важной. То — и вовсе его не знал. Он просто появился. Первый случай для меня Сирин, второй Песков.

Сирина приходилось читать тоже уже несколько лет, стихи и прозу. Он всегда казался мне даровитым, но даровитости сероватой, даже думалось, салонность в нем есть и легкая мертвенность. И только в самое последнее время, когда вышли его книги «Возвращение Чорба» и в особенности роман (печатающийся в «Современных записках») «Защита Лужина» — выяснилось, как необычен его путь, какое пронзительное и волнующее искусство он в себе хранил.

Георгий Песков обнаружился более прямо. В первой же, упомянутой вещи дал звук острый, напряженный и трагический. Место действия этого рассказа — Россия в революцию. В одной квартире оказались умирающая старая женщина, «прежний мир», и комсомолец. Он завоеватель и победитель. У него «идеи», экономические базы, марксизмы и пр. У старухи ничего нет (внешне): все отобрано, сын погиб, сама она умирает. Но у ней есть только одно, чего никак не получить комсомольцу: доброта, тишина. Он всячески старается ее задеть и надерзить. Пытается смеяться над ее верой. Но ничего не выходит. Ему гораздо хуже, чем ей. Она его жалеет. А он все сердится, задыхается в своей злобе. Все не по нем, все не так, сентиментальности, чепуха. Если сам пожалеет, если тронется, двинется как-то его сердце, он озлобляется еще сильнее: не надо, надел маску, так и оставайся в ней. Христос мучит его своим присутствием в слабой женщине. Умирая, она сильней и счастливее жалкого завоевателя.

А его судьбы мы не знаем. Погибнет ли во злости или как Савл возопиет — неизвестно.

Рассказ написан без сентиментальности. Вот уж не женский стиль: повествуется от лица комсомольца — сухо, почти злобно.

Автор прикрывается. Но под его щитом глубокая человечность.

* * *

После этого рассказа другие стали появляться в разных изданиях. «Валькирия» (сильная и трогательная вещь) и «Фокс» — в журнале «Перезвоны», некоторые в «Последних новостях», и наконец, Песков продвинулся в «Современные записки». Издательство этого журнала и выпустило теперь том его произведений — «Памяти твоей».

Первая книга — дело жуткое и любопытное: тут можно увидеть писателя целиком, какой он вот сейчас, на нынешнем уровне. Писатель разумный подбирает к дебюту наилучшие свои работы, чтобы нас закупить, понравиться. Чтобы мы его полюбили. Он правильно поступает. Ибо если он настоящий, то дело свое любит и действительно должен постараться.

Иногда писатели (и крупные) утверждают, что пишут «только для денег», а остальное будто бы неинтересно. Верить им не приходится. Это говорится для того, чтобы вышло «пожестче», чтобы не быть заподозренным в сентиментальности («святое искусство, творчество, наитие» и т. п.). Но писательство — невыгодная вещь. Для денег проще открыть ресторан или играть на бирже. Радость одержимых нашего клана состоит в том, чтобы делать свое дело (довольно странное и мало кому нужное) как можно лучше. Постараться. Потрудиться. Это и есть признак художника. Болтуны быстро исписываются. А зрелые и, казалось бы, опытные маэстро считают, что с годами писать труднее, ибо растет к себе требовательность.

Песков сделал для книги серьезный отбор. Он от этого выиграл. И укрепляет облик автора. Он не случайный гость в литературе. Оттого и серьезна, значительна его книжка. Не так себе, не зря написана.

Почти вся она возросла на революции. И резко отличается от «советской» литературы тем, что изображает не вещи, а человека. Быт революции для Пескова только фон, второстепенное. Советские писатели не-духовны, даже (в большинстве) не-душевны. Изображают факты, внешность. У Пескова все другое. У него свой мир, непростой и нелегкий, он пишет сквозь него своих действующих лиц, их поступки, обстановку. Его герои всегда в важном, трагическом, иногда ужасном. У него нет среднего климата. В этом он идет, конечно, от Достоевского. Песков сумрачный и не успокоительный писатель (но пишет увлекательно — никогда не скучно). Мир его иногда страшен, но никак не плосок.

В так называемый «иной» мир автор заходит нередко. В замечательном рассказе, открывающем книгу, расстрелянный священник является «оттуда» к семье в сумеречный час очень просто — написан он с такой убедительностью, будто для написавшего все это — свое, довольно даже обычное. Принявший мученическую смерть о. Дмитрий приходит из Христова мира со словом любви и утешения и ест любимое черносмородинное варенье, а чай пьет из чашки, а не из стакана (и на виске у него не зажила еще ранка, дотрагиваться больно).

Другие же люди Пескова знают и кошмары («Курносая»), и царство дьявола. Очень сильно написана одержимость дьяволом в «Пробуждении» — преступная любовь к нему. В этом произведении вообще очень переливаются одно в другое, «наше» в «тамошнее».

Пескова особенно привлекают души страждущие, отчаявшиеся, отбившиеся — впавшие в злобу. Зло чувствует он очень сильно. Оттого и те его рассказы, что написаны в «трехмерной» психологии, всегда несут нечто острое, мрачное. (Он любит повествовать от лица некоего ядовитого персонажа, впрочем, не впадает в говорок Достоевского. Но от известной связанности избавиться не может.)

* * *

Не скажу, чтобы он писал фигуры, жизнию насыщенные. Скорее это резкие рисунки, очень нервные, черным и белым. Или — сумрачные офорты.

Внешней изобразительности у Пескова не так много. Волнует больше тон его писаний (то, как он сам переживает своих людей и их положения). Обладая дарованием своеобразным, он вводит в свой мир.

Он пишет сгущенно, кратко и суховато. Электризация поддерживается какими-то батареями за сценой, но так идет. Вспоминаю опять Сирина. Эта черта есть и у него. «Прием» Сирина сложнее, запутанней, и глаз его острее песковского, больше в нем жадности и желания запечатлеть. Монструозное тоже ему близко. Но нечто и разделяет этих выдающихся молодых писателей. У Пескова есть Бог и есть дьявол. У Сирина… Бога, бесспорно, нет, а пожалуй, и дьявола тоже.

Нельзя никому ничего навязывать. Каждый пишет то, что знает, чувствует. Мне лично приятнее было бы, если бы у Сирина и у Пескова побольше оказалось воздуха (нашего, милого, земного!) — света, красок, благоуханий. Но мало ли чего хочется! Они такие, а не этакие. Не могу я, никогда не буду упрекать Сирина за то, что он недостаточно «бодрый» писатель. А от Пескова не стану требовать, чтобы он был повеселее. По человечеству можно пожелать Сирину не вечно сидеть в своих подземельях, а Пескову подышать природой и расплеваться с дьяволом. Но художество их продолжает быть вольным.

Я думаю, что Сирин будет иметь больше успеха. Неверие и безнадежность современному сердцу близки. Песков — довольно редкий тип писателя христианского. Это ему обойдется дорого.

От души желаю Пескову упорства и смелости. Игра для него стоит свечей. А время такое, что трусить не приходится.