Необъятное Лобное место
Необъятное Лобное место
“…Мы, погибающие в эмиграции, в несказанной муке за
Россию, превращенную в необъятное Лобное место…” – писал
Иван Бунин, потрясенный бесконечными смертными казнями, учиненными большевиками.
Упомянутое Лобное место, кто бывал в России, знает, находится на Красной площади, где совершались в древности смертные казни.
Эта “несказанная мука за Россию”, погрязшую в жестокости и крови, пережитая нашими духовными отцами, не миновала и нас, ибо не так уж много изменилось в России за это время. Во всяком случае, мы как верили всенародно, что надо побольше убивать преступников, так и продолжаем в это верить.
В первом письменном источнике права “Русская Правда” о смертной казни вообще не говорится. А в “Поучении Владимира
Мономаха” вскоре после принятия Россией христианства
(десятый век) проповедовалось, что ни правого, ни виноватого убивать нельзя… “Если и будет повинен в смерти, то не губите никакой христианской души…”
Впервые законодательно смертная казнь была закреплена лишь в
Двинской уставной грамоте 1398 года. Судебник 1497 года устанавливал наказания: смертную казнь, торговую казнь
(наказание на торговой площади при народе), битье кнутом, выдачу потерпевшему для отработки ущерба.
Самый расцвет ее пришелся на правление царя Ивана Грозного, когда было казнено около 4 тысяч человек.
Сейчас, сравнивая наши “смутные” времена с минувшими, эта цифра уже не впечатляет. Но современники, в основном монахи, которые оставили нам письменные свидетельства массовых убийств (как это было в Новгороде), воспринимали жесточайшую опричнину не менее трагично, чем мы бериевщину. Да и методы, и принципы, и даже обвинения в измене и тайных помыслах против власти были те же самые.
Судебник 1550 года еще более расширил виды наказания, теперь торговая казнь предусматривалась в шестнадцати статьях из ста. Еще более жестоким и репрессивным оказалось Соборное уложение 1649 года. Особенно страшные кары грозили противникам Церкви и Государя. А ведь это было время
“тишайшего”, как нарекла его история, царя Алексея Михайловича.
“Буде кто таким умышлением учнет мыслить на государственное здоровье злое дело (вспомните дело “врачей”), и про то его злое умышление кто известит (в данном случае небезызвестная
Лидия Тимашук, получившая за донос орден Ленина), то по тому извету про то его злое измышление сыщется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел и такова по сыску казнить смертью…”
Врачам, как известно, была уготована смертная казнь чуть ли не на самой Красной площади. Да и в Соборном уложении предусматривалось многообразие казней: и просто казнить, и
“казнить и сжечь”, и “казнить смертью и залити горло”
(по-видимому, раскаленным металлом), и “казнить смертью повесить против неприятельских полков” (видимо, за измену), и “казнити, живу окопати в землю, (за бытовые убийства), и просто “казнити смертию безо всякие пощады”…
Современник царя Алексея Михайловича подъячий Посольского
Приказа Григорий Котошихин, бежавший от преследований в
Швецию, писал так: “…А который бы человек, кроме вахты, на
Москве и в селах, пошел через царский двор с ружьем, с саблей, или с пистолями, тайным обычаем, с простоты, а не умыслом злым, и такова б человека увидев, или б кто на него указал, поймав, пытали б, для чего он через царский двор шел с ружьем, не на царя ль, или на его дом, или на бояр на думных и на ближних людей, и не по научению ль чьему от кого… и буде тот человек с пытки на кого скажет, тех людей всех велят похватати и пытати… Не по научению ль которого оного… Того, кто на них сказывал учнут пытать в другоряд, и тех всех учнут пытать трижды… И их потом уж казнят всех без милосердия…”
Кстати, в Соборном уложении смертная казнь предусматривалась за “приход к царю скопом” (нынешние демонстрации протеста), обнажение в его присутствии оружия (по всей вероятности, это не касалось застолий и охоты), даже за драку в церкви…
Измена и тогда на Руси виделась во всем и везде, и князь
Курбский тоже из недоступной для опричнины дали не случайно упрекает Грозного в том, что он казнит невинных подданных.
Сошлюсь еще на одно свидетельство Григория Котошихина, который, возможно, первым из русских служивых, и довольно достоверно, воспроизвел нам обычаи и жестокие нравы того времени.
“…Благоразумный читателю! Читучи сего писания, не удивляйся. Правда есть тому всему; понеже для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую
(это и далее я подчеркнул. – А. П .), начали б свою веру отменять, а приставать к иным, и о возвращении к домом своим и к сродичам никакого бы попечения не имел и не мыслил. И по поезде Московских людей, кроме тех, которые посылаются по указу царскому и для торговли с приезжими, ни для каких дел ехати никому не позволено… ”
Не правда ли, это напоминает нам родные недавние времена. Да вот и о себе могу сказать, что до 57 лет не мог я выехать в капстраны, ибо ехать было, как говорит Котошихин, “не позволено”…
А уж из-за тех, кто остался там, начиналась такая буча по всем средствам информации, что страшно делалось: как да достанут… И доставали…
“…А хотя торговые люди ездят для торговли в ыные государства, и по них, про знатных нарочитых людех собирают поручные записи, за крепкими поруками, что им с товаром своим и с животами в иных государствах не остаться, а возвращаться назад совсем. А который бы человек князь или боярин, или кто-нибудь, сам, или сына, или брата своего, послав для какого-нибудь дела в ыные государства без ведомости, не бив челом государю (то есть практически бежал?! – А. П. ), и такому бы человеку за такое дело поставлено было в измену… А сам поехал, а после осталися сродственники, и их бы пытали, не ведали ль они мысли сродственника своего, для чего он поехал в ыное государство…”
Итог в этом случае не трудно предсказать. Могли, как пишет
Котошихин, сослать в ссылку в дальние города, в Сибирь или на Терек… “в вечное жилье”. А в худшем – казнят…
Но тут и о милости государевой кое-что есть… “И о тех людях жены их, и дети, и сродичи, бьют челом царице, или царевичам, или царевнам – и они по их челобитью о прощении упрашивают царя, и царь, по их прошению, тех людей в винах их прощает и наказания им не бывает, так же из тюрем из ссылок свобождают, и поместья их и вотчины отдаются назад, а чести дослуживаются вновь…”
Но на то и воля государя. И в Соборном уложении был пункт:
“что государь укажет”. Кстати, там же впервые упоминается такой вид наказания, как ссылка в Сибирь на житие на Лену.
Сибирь с тех пор весьма активно пробавлялась разным бойким народцем из государственных преступников.
При сыне Алексея Михайловича, повторюсь, почитавшегося при всем при том государем “тишайшим” (всегда есть времена, которые казались лучше, чем последующие за ними), то бишь
Петре Первом, которого так возлюбила Европа (все-таки прорубал к ним окно и варварскими методами вводил цивилизацию), смертная казнь уже назначалась за 123 вида преступлений. Бессмысленно перечислять за что… А лучше вспомнить, это и по картинам и по книгам знакомо, как свирепо, безжалостно самолично рубил он стрельцам головы на
Красной площади… На том самом Лобном месте…
Он же первый ввел арестантские роты, как объясняют в книжках: использование труда заключенных для осуществления планов преобразования России. Вот они откуда, прототипы
ГУЛАГов-то! Наши зеки очень даже поработали, чтобы тоже преобразовать Россию.
Или описание казни женщины по его же велению, когда он заподозрил свою бывшую любовницу фрейлину Гамильтон в убийстве младенца и краже у императрицы драгоценностей.
Царь сам допрашивал ее, казнь назначил на Троицкой площади.
Фрейлина, ожидая помилования (ах, не было нашей Комиссии!), нарядилась в белое шелковое платье с черными лентами. Когда появился император, она бросилась умолять его о пощаде, но тот шепнул что-то палачу, отвернулся, и голова преступницы скатилась на землю. Петр поднял ее, поцеловал, перекрестился и уехал. А голова эта была положена в спирт и долго сохранялась в Академии наук…
Тираны были людьми сентиментальными.
И хоть в некоторых книгах утверждается, что первая попытка запрета казни была предпринята дочерью императора Петра
Елизаветой, впервые в Европе, в начале XVIII века, можно вспомнить, что царь Борис Годунов тоже был первый, кто установил мораторий на исполнение смертной казни, дав обещание при вступлении на трон пять лет не казнить.
Это отметил и Пушкин, у него в монологе Годунова, дающего советы своему сыну, вступающему на престол, есть пророческие строки:
…Я ныне должен был
Восстановить опалы, казни – можешь
Их отменить; тебя благословят…
Со временем и понемногу снова
Затягивай державные бразды.
Примерно такой же раздвоенностью отличались и реформаторские действия императрицы Екатерины Второй – в девичестве принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербская. Мне повезло увидеть развалины дворца в Германии, близ
Магдебурга, где она провела свою юность.
Известно, что она много рассуждала о милосердии и даже написала “Наказы” будущему составу Думы. В то же время власть ее началась с убийства (мужа), которое наша история как бы и оправдывает, а закончилась жесточайшим подавлением пугачевщины и преследованием свободомыслия в России.
Несколько слов об организации комиссии, созданной императрицей в 1767 году. Вот что о ней сказал современник:
“Я как предвидел, что из всего великого предприятия ничего не выйдет, что грому наделается много, людей оторвется от домов множество, денег на сооружение их истратится бездна, вранья, крика и вздора будет много, а дела из всего того не выйдет никакого и все кончится ничем…” (А. Т. Болотов)
Читаю, будто о нашей Думе, где “вранья, крика и вздора” не меньше.
А тогда делегаты из глубинки России, косноязычные, нечесаные, немытые, несли околесицу, которую, слава Богу, в ту пору полной безгласности и отсутствия телевидения никто не слышал, кроме нашего потрясенного свидетеля. Ну и конечно, подобно нынешним, хулили Европу и долдонили об особом пути России, которая не может существовать без смертных казней.
Вот и Болотов утверждает, что некоторые наказы ополчались против отмены пыток и смертной казни и требовали возврата к прежней практике. Алатырские, например, дворяне полагали, что увещевание священника (этой мерой в 1763 году заменили пытку) может иметь эффект только у “просвещенного” и политизированного народа, а наш простой российский народ
“…такое окаменелое сердце и дух сугубый имеет, что не только священнику, но и розыску, когда его пытают, правды не скажет…”.
И далее, как вывод, что мы не чета Западу и на нас, непросвещенных, их законы не годятся, и мы без пыток и смертной казни никак не проживем.
В русской истории было немало по этому поводу казусов. Так, однажды назначили торговую казнь даже бездыханному трупу…
Некоего Верещагина за перевод из иностранных газет прокламации Наполеона (вред грамоты!) объявили изменником, отдали на растерзание народу, а тело, после того как его толпа протащила с диким ревом на лошади, вернули в сенат, где трупу присудили 25 ударов кнута и вечную каторгу.
Но как бы считалось, что смертной казни в России не существует, и Николай I в 1827 году отказался подписать смертный приговор двум евреям, тайно перешедшим через Прут; он постановил: “Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне вводить ее”.
Понятно, что вместо моментальной смерти людей обрекали на адские муки и долгую мучительную смерть. Почти как наших
“пожизненников”.
И все-таки в прошлом, XIX веке, обозначенном как жестоком, в течение ста лет было казнено что-то около трехсот человек.
Свод законов, принятый в 1835 году, определял смертную казнь в трех случаях: преступлениях государственных, военных и карантинных (во время всяких эпидемий). Ни за убийства, ни за разбой наши предки не казнили.
Для сравнения скажем, что недавний уголовный кодекс, отмененный лишь недавно, включал двадцать девять составов преступлений, по которым осуждали на смертную казнь. А в не столь уж отдаленные времена у нас казнили женщин и детей, последних с 12-летнего возраста (Указ от 1935 г.).
С 1891 года смертные приговоры гражданским судом вообще не выносились, и лишь бурные события 1906 года привели к массовым казням по приговору военно-полевых судов: за шесть лет было казнено около четырех тысяч человек.
Просвещенные люди России, в отличие от нынешних, бурно протестовали и добились своего: Первая Государственная дума, а в ней, как известно, представительствовал и дед Андрея
Дмитриевича Сахарова (и даже книгу написал против смертной казни), одобрила законопроект об отмене смертной казни. Но революция вернула ее.