ПОСЛЕЗОНЬЕ

Пройдя свой книжный путь от зоны к зоне, насколько хватило сил, не от усталости, которая накопилась, но вслед за Александром Твардовским, родным моим земляком, открывшим Россию в поэтическом видении: “За далью даль”, могу лишь произнести с отчаянием, что в тех далях, как и близях, открывались мне до окоема одни зоны. За зоной зона, а за зоной – опять зона…

Зоны не только криминально-уголовные, географические, юридические, политические, прочие и прочие… Но и зоны самоочищения, проходя которые поэтапно (“этапы” – из той же терминологии) выжимали мы, по Чехову, из себя раба- не по капле – по зоне.

Я сказал “мы”, но теперь говорю – “Вы”, коль хватило

Вам сил пройти за мной эту книгу до конца… Мой уважаемый, любимый читатель.

Эта книга родилась из странного ноющего чувства боли, которое не имело до поры слов, но изводило и терзало бессилием, выжигало нутро. Я и написал ее не для кого-то, а для себя, чтобы погасить внутренний огонь и тем, возможно, исполнив долг и перед Всевышним, который один знает, зачем это было надо, чтобы я и мои друзья, пройдя долиной смертной тени, заглянули за край невозможного.

Стало ли мне сейчас легче? Лишь настолько, насколько приносит облегчение краткий выдох, за которым последует новый вдох… Потому что в этот самый миг совершается нечто, что нам не дает возможности говорить о закрытии узкой, только прорезавшейся щелочки в нашей с вами душе, которой доступна стала чужая беда и боль…

“Что такое Русь? – спрашивал Пушкин. И он же отвечал:

– Полудикие народы… их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданственности, легкомыслие и жестокость…”

С той поры мы не стали лучше, и поэт определил не только тогдашнее состояние Руси, но во многом и предсказал ее будущее… то, что мы сейчас переживаем.

Что будут переживать долго и после нас.

И если мне суждено долиной смертной тени… идти дальше, то молю Тебя… “Господи, избави меня от всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия” (молитва св. Иоанна Златоуста на сон грядущий).

Но какой уж нынче сон?

Держа чужую жизнь, будто сам Господь Бог, в своих нетвердых ладонях.