Глава 2 Логика в действии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

Логика в действии

То, что нельзя добиться неожиданности, многократно применяя одни и те же методы, — самоочевидно. Но это еще и пример (пусть даже сам по себе и не слишком важный) того, как действует парадоксальная логика стратегии в своей полной, двусторонней динамической форме. До сих пор эта логика по большей части рассматривалась с точки зрения лишь одного участника, и преимущественно такого, который понимал эту логику и сознательно пытался ею пользоваться. Кроме того, в большинстве случаев я разбирал единичные ситуации и единичные решения, и поэтому логика стратегии представала чередой статичных картинок. Однако в каждом стратегическом столкновении во время войны и мира, разумеется, наличествуют как минимум две противостоящие друг другу воли, и действие лишь в очень редких случаях происходит мгновенно, будто в дуэли на пистолетах; значительно чаше с обеих сторон налицо последовательность действий, развивающихся взаимно с течением времени.

Но если вместо этого мы сосредоточим внимание на парадоксальной логике стратегии как на объективном явлении, определяющем собою итоги противостояния независимо от того, пытаются ли участники ею воспользоваться или даже не осознают, как она действует; и если при этом категория времени будет должным образом учтена, чтобы процесс предстал как динамический, — мы сможем осознать эту логику в ее целом как совпадение и даже взаимообращение (reversal) противоположностей. Этот процесс проявляется не только в случае действий, идущих вопреки обыденной логике, цель которых — застигнуть врага врасплох (ведь такие действия, в конце концов, становятся вполне предсказуемы), но, скорее, во всем, что является стратегическим, во всем, что характеризуется борьбой противоположных воль. Иными словами, когда парадоксальная логика стратегии принимает динамическую форму, она становится совпадением противоположностей — и даже их взаимообращением.

Поэтому в области стратегии ход событий не будет до бесконечности развиваться в одном и том же направлении. Напротив, текущий ход действий стремится обернуться своей противоположностью, если только вся логика стратегии не перевешивается каким-нибудь внешним обстоятельством. Если же этого не случится, логика приведет к самоотрицающему развитию, которое может достичь крайней точки полного взаимообрашения, отменяя и войну, и мир, и победу, и поражение, и все, что они в себя включают.

Посмотрите, что происходит с армией, победоносно продвигающейся вперед на пространном театре военных действий. Состоялось уже не одно, а много сражений, но никакой «перемены участи» не произошло. Одна армия по-прежнему вынуждает другую отступать. Возможно, потерпевшие поражение разбегаются в панике или же их вот-вот поймают в ловушку и уничтожат, и поэтому война близится к завершению путем переговоров или капитуляции. Но и в таком случае, как мы увидим, все еще остается возможность взаимообращения противоположностей, хотя и не в рамках именно этой войны. Однако если армия, потерпевшая поражение, продолжает сражаться, даже отступая, начинает возникать схема взаимообращения.

Победоносная армия продвигается, отдаляясь от своей родной земли, где тренировочные лагеря, промышленные предприятия, склады и мастерские еще недавно поддерживали ее успехи. Она должна получать все, что ей требуется, посредством линий снабжения, которые становятся длиннее и длиннее. Идет ли речь о гужевом транспорте, о железных дорогах, о грузовиках или, в более позднее время, о самолетах, доставляющих топливо, артиллерийские принадлежности, запасные части и все остальное, — расстояние ослабляет их возможности. Кроме того, более дальние расстояния увеличивают возможность поломок или просто перерывов на техобслуживание, и это становится важно, если общая оснащенность снаряжением уже недостаточна. И напротив, разбитая армия предположительно приближается к своим основным базам снабжения, так что ее линии поставки становятся короче. Подкрепления в наступающей армии должны совершать более длинные переходы для того, чтобы добраться до действующих частей; а у отступающей армии может и не быть источника подкреплений; но, если они есть, их путь до линии фронта становится короче.

Поэтому победоносная армия должна прилагать все больше усилий к тому, чтобы просто поддерживать свою жизнеспособность. Возможно, ей придется отвести людей и оборудование с передней линии фронта, чтобы усилить свои команды снабжения, или же отвлечь для этих целей подкрепления. Напротив, армия, терпящая поражение, может снизить свои усилия по доставке необходимого; ее командиры могут черпать боеспособную живую силу и оборудование для усиления войск на линии фронта из команд снабжения.

Победители вступают на территорию, которой прежде владел враг, а на ней могут быть недружественное население, вооруженные партизаны и даже регулярные солдаты, намеренно оставшиеся в тылу противника, чтобы вести партизанскую войну. В лучшем случае военное управление недавно занятой территорией потребует некоторых людских и материальных ресурсов, которые, вероятно, будут возмещаться тем, что можно реквизировать на месте. В худшем же случае придется встретиться с вооруженным сопротивлением, с саботажем и нападениями на железнодорожные пути, на дорожные конвои, на склады, на команды обслуживания и на штабы в тылу. Тогда армия-победительница будет вынуждена отвлекать боевые отряды от их обязанностей на передней линии, чтобы поддерживать безопасность в тылу: выставлять часовых и патрули, формировать силы быстрого реагирования.

Даже в том случае, если победоносная армия освобождает дружественное к себе население, не оказывающее ни сопротивления, ни какой-либо помощи вражеским солдатам, скрывающимся в ее тылу, наступление ее приведет к затруднениям иного рода: ведь армия, терпящая поражение и ранее оккупировавшая эти территории, может возвратить своих часовых, патрульные отряды и силы реагирования на линию фронта.

Армия-победительница обладает инерцией натиска и свободой инициативы в выборе скорости и направления наступления, и ее передовые эшелоны могут иногда обгонять и отрезать отряды отступающих от их основных частей. Но, с другой стороны, если отступающую армию не тревожат непрестанными атаками, она может иметь сильное преимущество в тактической обороне. Тыловые отряды этой армии в периоды передышки в военных действиях могут находить подходящие места для того, чтобы стрелять в открыто двигающегося врага из своих укрытий, и успешно применять засады на вражеские силы, наступающие слишком рьяно.

Воздействие победы и поражения на боевой дух, сплоченность и лидерство предсказать гораздо труднее. Боевой дух определяется скорее волей к сражению, чем успехом. Победа может принести второе, но ослабить первое: после недавнего сражения, завершившегося победой, солдаты способны и испытывать счастье, и чувствовать, что они уже сделали достаточно. (Клаузевиц называл это явление «ослаблением усилий».) Подтвердить такие вещи нелегко, но военные историки согласны в том, что во Вторую мировую войну ветераны британской 8-й армии, долго сражавшиеся и наконец победившие немцев и итальянцев в Северной Африке, к 1943 году стали уклоняться от рискованных сражений; а ведь им предстояло еще два года военных действий в Италии и в северо-западной Европе после «Дня Д». Они не дезертировали по отдельности, их отряды не бежали с поля боя, но британским командирам приходилось считаться с тем, что при атаке силами формирований, состоящих из ветеранов, не стоит рассчитывать на особый натиск, дерзновение и решительность. Они будут проявлять лишь неизменную осторожность, предоставляя роль режущего лезвия другим — элитным подразделениям, отрядам новобранцев или формированиям союзников.

Поражение часто деморализует, внушает пассивность (ее требуется не так уж много для того, чтобы полностью обессилить армию) и даже приводит к дезертирству, если позволяют обстоятельства[11]. Но способно оно и подхлестнуть людей, заставив их сражаться яростнее в следующих битвах, особенно если они осознали, что прежде прикладывали меньше усилий, чем могли. Это произошло с 8-й армией в ходе кампании в Северной Африке: слишком легко уступив в 1942 году дерзкому наступлению Роммеля, прошедшего через всю Ливию, большинство ее подразделений стали сражаться яростнее к тому времени, когда немцы пересекли Египет, достигнув Эль-Аламейна. В первом сражении, 1—10 июля 1942 года, британцы удержали свои позиции, не пустившись в отступление вновь; во втором, начавшемся 23 октября, они предприняли мощную контратаку.

Лидерство тоже может быть сильно укреплено победой, но столь же легко — и сойти на нет. Если успех уже был достигнут единожды или же несколько раз подряд, желание побуждать людей снова подвергаться опасностям сражения может пройти. Лидеров отступающей, потерпевшей поражение армии, которые сумели сохранить авторитет, горькие воспоминания о недавней неудаче нередко побуждают требовать от своих людей большего и стараться придать им сил, чтобы сделать это. Когда дело доходит до навыков и приемов военных действий, возможности не столь равносильны: победа сбивает с толку, а поражение учит.

В случае победы все привычные приемы, тактические решения и методы той или иной армии будут огульно сочтены верными или даже блистательными — включая даже те, что нуждались в серьезных улучшениях. Именно это случилось с израильской армией после ее впечатляющей победы в 1967 году. Быстро разгромив многочисленных египтян, надежно окопавшихся сирийцев и дисциплинированных иорданцев благодаря одной лишь комбинации танковых атак (без какой-либо поддержки с воздуха для воспрещения действий противника)[12], командующие закрыли глаза на факты, свидетельствующие о том, что потенциально эта тактика была уязвима. Ведь Советский Союз мог начать поставлять, а арабы — использовать и массово разворачивать противотанковые и противовоздушные ракеты. Чудесная победа на трех фронтах в течение шести дней затмила собою полезные выводы, которые можно было бы сделать, проанализировав несколько эпизодов, в которых израильские войска потерпели небольшие тактические поражения и понесли неожиданные потери. Поэтому израильская армия не озаботилась усилением своих танковых подразделений за счет самоходной артиллерии и хорошо подготовленной пехоты, снабженной современными бронированными транспортными средствами. Вместо этого военный бюджет был потрачен на то, чтобы приобрести больше танков, и притом более совершенных; из-за этого очень мало средств выделили на артиллерию, а пехота, состоявшая по большей части из резервистов, осталась со своими устаревшими, времен Второй мировой войны, полугусеничными машинами с открытым верхом.

Когда в 1973 году снова началась война, танковые войска действовали вполне успешно в оборонительных боях, но понесли значительные потери при атаках на египтян, снабженных противотанковым вооружением, поскольку израильских танкистов не поддерживала ни артиллерия, которая могла бы подавить врага, ни пехота, которая могла бы уничтожить его напрямую. Похожая ситуация сложилась и с израильскими ВВС, которые без труда родили от ракет арабских ПВО в 1967 году и поэтому впоследствии предпочли приобрести больше боевых самолетов, чем средств радиоэлектронной борьбы. Правда, и в 1973 году израильская авиация была способна справляться с большим количеством более современных советских противовоздушных ракет в руках арабов, но лишь в том случае, если ей удавалось начать военные действия, систематически а-щкуя противника налетами на самых малых высотах, чтобы вражеские радары не могли их засечь. Когда же израильские ВВС были востребованы для того, чтобы наносить удары по наступающим арабским войскам вообще без какой-либо предварительной кампании по подавлению врага, они понесли большие потери из-за противовоздушных ракет и зенитных орудий.

Поражение — гораздо лучший наставник, чем победа. Неудача обостряет критические способности и ослабляет сопротивление переменам, свойственное защитникам статус-кво, поэтому предложение способа исправить ситуацию, скорее всего, не вызовет сильного отпора. Именно это случилось с арабами после их сокрушительного поражения в 1967 году. Они научились осознавать ограниченность своих возможностей и больше не пытались напрямую состязаться с израильтянами. Вместо попыток соревноваться с противником в прямых сражениях бронетехники арабы, отдавая себе отчет в том, что в маневренности они здесь значительно уступают, положились на статичную, но очень плотную противотанковую оборону; вместо воздушных сражений, где они не могли сравняться с противником, положились на плотную систему ПВО. В конце концов, они проиграли и войну 1973 года, но с гораздо менее разрушительными последствиями в сравнении с 1967-м. Египет захватил и удержал за собою некоторую территорию на Синайском полуострове, хотя и потерял значительно больше территорий в самом Египте.

То же самое произошло и с израильтянами. Все уроки, которые можно было извлечь благодаря тщательному рассмотрению того, что в действительности произошло в 1967 году, были наконец усвоены в 1973-м. В 1982 году, когда израильтяне вели следующую войну, их бронетехника и ВВС очень мало пострадали от ракетных средств обороны.

Если предположить, что промышленность и население все еще мобилизованы, побеждающая армия по-прежнему получает достаточно подкреплений, а возрастание ее силы будет обеспечено, даже если она продолжает наступать, то эти внешние составляющие могут упразднить логику «ослабляющегося вторжения». Но, если дело обстоит иначе, если наступающая армия не получает необходимого притока подкреплений, тогда в самом ее наступлении будет заложена тенденция к ее ослаблению, в то время как в поражении и отступлении армии, ранее терпящей поражения, будет заложена тенденция к ее усилению.

Кульминация и взаимообращение

В динамическом разворачивании непрерывной войны совпадение победы и поражения может распространиться за пределы нового равновесия сил, достигнув крайней точки полного взаимообращения. Если победоносная армия из приведенного выше примера может добиться полного завоевания или вынудить противника сдаться, ее незначительное ослабление не будет иметь никакого значения, равно как и факторы, способные придать сил разбитому противнику. Но если война затягивается из-за обширности территории или упорства противника, терпящие поражение смогут извлечь пользу из динамического парадокса — возможно, вплоть до того, что сами превратятся в победителей. Если армия, до сих пор добивавшаяся успеха, просто продолжает наступать, не получая достаточного подкрепления, она погубит саму себя, перейдя «кульминационную точку победы» (термин Клаузевица), за которой будет лишь ослабевать и ослабевать.

Такова была участь немецких войск, вторгшихся в СССР в июне 1941 года. Поначалу они добились огромных успехов, без труда разгромив советские войска, распределенные тонкой полоской вдоль линии фронта, а также более многочисленные формирования, стоявшие несколько глубже. Это подвигло немцев к быстрому наступлению вглубь России по направлению и к Ленинграду, и к Москве; попутно они добивались значительных побед. Потери с советской стороны были огромны. Но немецкие передовые колонны, продолжавшие продвигаться вперед на сотни миль, не получали достаточного подкрепления, которое позволило бы им справиться с удлинением путей снабжения, психологическим «ослаблением усилия» и накоплением тактических ошибок в победе. Напротив, советские войска стали сильнее благодаря резкому сокращению длины линий снабжения, моральному давлению позорного поражения, а также множеству практических уроков, усвоенных вследствие неудач.

К декабрю 1941 года немцы перешли кульминационную точку победы, тогда как советские войска были еще достаточно сильны для того, чтобы предпринять свое первое контрнаступление, которому помогал зимний мороз. Хотя победы русских были всего лишь тактическими (потому что немецкий фронт не распался), они все же показали себя более прилежными учениками Клаузевица в сравнении с немцами. Еще примечательнее то, что череда победоносных летних наступлений, перешедшая за «кульминационную точку», за которой последовали зимние контрнаступления недавно разбитых русских, повторилась и в 1942 году — если не принимать во внимание того, что немецкий фронт под Сталинградом был разгромлен, притом с огромными потерями. В июле 1943 года немецкая армия, предпринявшая свое третье летнее наступление на Курской дуге, была уже гораздо слабее; Советской армии даже не пришлось дожидаться зимы, чтобы начать сильнейшую контратаку. Но с июля 1943 года уже немцы стали извлекать многообразные выгоды из парадоксальной логики, ослабляющей сильного в ходе его наступления и укрепляющей слабого в отступлении. Вот почему Советская армия вошла в Берлин только в конце апреля 1945 года.

Конечно, вышесказанное вовсе не означает, что победа непременно приведет к поражению, если вагина продолжается. Но если наступающая армия не имеет возможности получать подкрепления из неиссякаемых источников военной силы (т. е. из факторов внешних, «экзогенных» по отношению к логике), то она должна будет остановиться и набраться сил, чтобы преодолеть воздействующие на нее неблагоприятные факторы. Побеждающая армия сможет продолжить наступление и восстановить свою способность добиваться дальнейших успехов только после того, как восстановит энергию боевого духа и лидерства благодаря отдыху или смене солдат, передислоцирует ближе к переднему краю систему снабжения и обеспечит безопасность тыла, если там существуют какие-либо угрозы. Ей необходимо пересмотреть свои приемы, тактику и методы, которые враг научился предвосхищать и преодолевать. Ей нужно перенести вперед и в будущее «кульминационную точку» своей победы.

Военные действия на европейском континенте в ходе Второй мировой войны — наглядный пример всех разновидностей схождения и взаимообращения победы и поражения. Поскольку благодаря бронетехнике и ВВС глубокий маневр наполеоновского масштаба снова стал играть главную роль, отменив первостепенную роль статических укрепленных линий Первой мировой войны, сражения разворачивались в виде череды драматических ходов.

Немецкое вторжение в Нидерланды, Бельгию и Францию, которое началось 10 мая 1940 года и завершилось 17 июня, когда Франция запросила перемирия, состоялось, хотя и с трудом, в рамках одного решительного усилия[13]. К 17 июня в десяти бронетанковых (Panzer) дивизиях, возглавлявших немецкое наступление, произошло столько поломок танков, полугусеничных машин и грузовиков, что их сила скорее сводилась к показухе и шумихе, нежели была проявлением действительной мощи. Немцы вынуждены были прибегать к уловкам: например, укомплектовывать захваченные французские грузовики своими пулеметными расчетами. Солдаты пехотных дивизий, составлявшие огромное большинство наступавших немецких армий, совершали марш пешком с самого начала и были по большей части совершенно измотаны. Немецкая служба снабжения вынуждена была полагаться на циркуляцию гужевого транспорта от ближайшей железнодорожной станции до места дислокации боевых подразделений, и ее линии настолько растянулись, что лишь изобилие продовольствия и фуража на только что завоеванных процветающих землях спасало победоносную армию от гибельной нехватки припасов. Снабжение боеприпасами не представляло собою серьезной проблемы в кампании, сводившейся к быстрым маневрам и кратким атакующим ударам, в которой большинство боевых столкновений были не более чем стычками.

Совершая марши в основном пешком, получая снабжение в основном гужевым транспортом, немецкая армия не нуждалась в обилии топлива — и все же его решительно недоставало: рвущиеся вперед бронетанковые дивизии могли продвигаться лишь потому, что по мере наступления в больших количествах конфисковали бензин Гражданских жителей[14]. Но, прежде чем немцы решительно перешли кульминационную точку своей победы, все их скопившиеся слабые стороны были упразднены перемирием: дальность их целеустремленного проникновения, как оказалось, превзошла географическую и «моральную» мощь Франции.

Когда армии Гитлера напали на СССР — почти ровно через год, 22 июня 1941-го, — глубина их целеустремленного наступления лишь в малой степени была увеличена с помощью захваченных французских грузовиков и незначительного усиления моторизованных войск. Из 142 немецких дивизий трех групп армий, дислоцированных накануне вторжения вдоль длинной линии фронта от Балтийского до Черного моря, только 23 были бронетанковыми, частично бронированными легкими или моторизованными. К тому времени во всей немецкой армии 88 дивизий были укомплектованы французскими машинами. Но даже при этом 75 из пехотных дивизий, развернутых на Восточном фронте, вынуждены были лишиться всех своих грузовиков, чтобы укомплектовать колонны снабжения групп армий; взамен каждая получила по 200 крестьянских телег[15]. Такова была реальность, стоявшая за фасадом модерновой механизированности, сыгравшей столь важную роль в психологическом воздействии гитлеровского блицкрига.

Но Советский Союз — страна куда более крупная, чем Франция; воспользоваться его железными дорогами было гораздо труднее из-за различной ширины колеи, а также вследствие значительного саботажа; немногочисленные дороги были лишены покрытия, так что автомобильный транспорт быстро выходил из строя; а упорство сопротивления русских, казалось, не уменьшалось, несмотря на череду катастрофических поражений. Так, в середине октября 1941 года, когда немецкие войска достигли того пункта, который, оглядываясь назад, можно считать кульминационной точкой победы, Москва все еще отстояла примерно на 60 миль от самых передовых наступательных колонн немцев[16]. Но, поскольку во главе командования стоял Гитлер, нечего было и думать о перерыве для восстановления сил. Немецкие войска на центральном участке фронта, нацеленные теперь на Москву, продолжали наступать в течение ноября с двух направлений, с севера и с юга, чтобы создать еще один громадный «котел», который покончил бы и с Советской армией, и с войной. Но при этом немецкая армия решающим образом перешла кульминационную точку своего успеха и неизбежно стала скатываться вниз по кривой. Возрастающая нехватка боеприпасов на линии фронта заставляла умолкнуть артиллерию, и даже пехота испытывала нехватку во всем необходимом, поскольку расстояния между станциями снабжения и фронтом были слишком велики для циркуляции колонн гужевого транспорта и немногих имеющихся грузовиков. Железные дороги были в любом случае не способны удовлетворять нужды в снабжении из-за острой нехватки подвижного состава, рассчитанного на русскую ширину колеи. В ходе этого процесса зимнее обмундирование и смазочные материалы для холодной погоды остались в глубоком тылу, на отдаленных сортировочных станциях, поскольку высшее предпочтение было отдано предметам первой необходимости: продовольствию, топливу и боеприпасам. В механизированных войсках количество действующих танков, полугусеничных машин и артиллерийских тягачей продолжало снижаться, поскольку износ становился все больше, а полевые ремонтные мастерские остались далеко позади. К тому времени реквизированные у русских крестьян телеги стали жизненно важным транспортным средством даже в танковых дивизиях.

В тылу уже началось активное сопротивление партизан и отставших солдат, и поэтому полицейские задачи в тылу (сопровождаемые истреблением населения и конфискацией) пришлось выполнять тем войскам, которые могли бы быть на фронте. Приток свежей живой силы неуклонно снижался, в то время как количество жертв возрастало. Прежде всего, немецкие солдаты на линии фронта все сильнее страдали от холода, все больше уставали физически и были деморализованы самой своей победой. С 22 июня они постоянно продолжали продвигаться вперед, миля за милей. К ноябрю было взято в плен около трех миллионов советских солдат, их убивали десятками тысяч в одном сражении за другим, но казалось, что впереди еще остается столько же миль не завоеванного пространства и столько же бойцов, которые будут сопротивляться немцам, и конца этому не предвидится. Но Гитлер и его генералы не остановились — из-за столь соблазнительной близости Москвы. Было приложено еще одно неимоверное усилие; 1 декабря 1941 года, в трескучие морозы, когда самые передовые немецкие части стояли всего в 20 милях от Красной площади, но их последние силы быстро иссякали, началось еще одно наступление[17]. Через четыре дня, рано утром в пятницу, 5 декабря, первое свое за эту войну масштабное наступление предприняла Красная армия. Советские солдаты в зимних маскировочных халатах отбросили немцев на расстояние, вдвое превышавшее глубину их последнего, пагубно-успешного продвижения. После того как это советское наступление окончательно остановило неудержимое до тех пор продвижение немецких войск, последовали еще три года войны с переменным успехом, причем победы и поражения чередовались, как волны и ответные волны: новые впечатляющие летние наступления немцев завершались все более глубокими отступлениями под ударами советских войск, быстро набиравших силу.

После эпической победы под Сталинградом последовало слишком глубокое наступление русских, подготовившее почву для немецкого контрнаступления в марте 1943 года[18], принесшего советским войскам огромные потери. Это научило Сталина и его верховное командование чередовать каждое успешное наступление тщательно продуманными перерывами, чтобы удерживать свои армии в надежном расстоянии от кульминационной точки победы. Поскольку Советский Союз полностью мобилизовал свои население и промышленность, а также получил значительную помощь от США и Британии (включая 409 526 джипов и грузовиков)[19], он смог выставить превосходящие немцев силы, которыми все искуснее командовало новое поколение офицеров, воспитанное войной. С возрастанием дисбаланса основных источников военной силы чередование немецких и советских наступлений в 1942 и 1943 годах привело к непрерывной череде побед советских войск, вплоть до последнего рывка на Берлин. И все же до самого конца, несмотря на то, что немецкие войска на Востоке превратились в сборище утомленных ветеранов, неумех-новобранцев, моряков и летчиков, внезапно переведенных в ряды пехоты и никогда не проходивших подготовки к сухопутной войне, юнцов, стариков и полуинвалидов, каждое победоносное советское наступление тщательно умерялось, чтобы не допустить чрезмерностей; любые признаки «авантюризма» вызывали сильное недовольство Сталина[20].

В одиннадцатимесячной войне на Западном фронте, начиная с высадки в Нормандии 6 июня 1944 года и заканчивая капитуляцией немцев, не было недостатка в эпизодах, в которых обе стороны переходили за кульминационную точку победы, хотя на деле только одна сторона могла оправиться от последствий своего чрезмерного продвижения. И война в Северной Африке, которая велась перемежающимися наступлениями и отступлениями на пространстве пустыни протяженностью в тысячу двести миль между Триполи и дельтой Нила, была не чем иным, как целой чередой подобных эпизодов. К 23 октября 1942 года, когда подавляющее материальное превосходство британских войск, в конце концов, сделало возможным медленное, но неотвратимое наступление от Эль-Аламейна, военные действия в романтическо-авантюристическом стиле, которые два года вели сначала британцы, а потом немцы и итальянцы Эрвина Роммеля, в полном масштабе продемонстрировали работу этого принципа. Победоносные наступления заходили настолько далеко, что за отмечающими их стрелками на карте могла в действительности стоять жалкая горстка танков, которым недоставало горючего, — и все они были отброшены назад контратакой тех, кто прежде потерпел поражение, а теперь шел вперед, к столь же хрупким победам[21].

Так же развивалась и война в Корее, в ходе которой каждая из сторон доводила свои наступления до тех пределов, за которыми сама навлекала на себя поражение. Быстрым наступлением, начавшимся 25 июня 1950 года, северо-корейцы к августу завоевали почти весь полуостров, за исключением анклава Тэгу-Пусан на его южной оконечности. Однако к тому времени северокорейцы прошли пешком расстояние в триста миль или даже больше, которое следовало бы преодолевать на грузовиках, и перешли за кульминационную точку своего успеха. Когда генерал Дуглас Макартур начал контрнаступление 15 сентября, совершив дерзкую высадку десанта в Инчхоне, в глубоком тылу северокореицев, зашедших слишком далеко, их спешное отступление превратилось в жалкое бегство. Но блистательная победа, добытая ценой внезапной атаки, связанной с огромным риском, почти немедленно обернулась поражением вследствие неосмотрительно быстрого наступления. К 26 октября 1950 года тонкий клин передовых сил американско-южнокорейского наступления рассек всю Северную Корею и достиг реки Ялуцзян и китайской границы.

Участившиеся предупреждения о том, что китайцы могут ответить на это, вступив в войну, привели лишь к небольшому тактическому отступлению от самой реки Ялуцзян. В ноябре 1950 года «фронт» Макартура, растянувшийся по широкому основанию Северной Кореи от одного моря до другого, существовал большей частью только на его картах. Вместо прочной цепи подразделений, развернутых плечом к плечу и поддержанных с тыла еще более мощными силами, налицо были значительные пробелы между передовыми отрядами американско-южнокорейских колонн: они выдвинулись по нескольким ущельям, разделенным широкими массивами гор, причем эти массивы даже не патрулировались, не говоря уже о контроле над ними. Если бы китайцы передвигались только по дорогам, как армия США, которая зависела от грузовиков, доставлявших солдат и все необходимое, явная географическая уязвимость отделенных друг от друга наступательных позиций Макартура была бы сугубо теоретической, поскольку горы непроходимы для автомобилей и прочей колесной и гусеничной техники. Однако китайцы выдвигались пешком через горы, и все припасы доставлялись на спинах носильщиков; таким образом они внедрились в промежутки между американско-южнокорейскими колоннами. Продвигаясь по ночам и скрываясь днем, они сумели остаться незамеченными.

Менее очевидная уязвимость войск Макартура (если не считать морской пехоты США на восточной стороне полуострова) заключалась в том, что его подразделения дезорганизовало быстрое наступление, а новоприбывшие солдаты армии США были по большей части плохо обучены (южнокорейцы же и вовсе обучены не были). Важно и то, что и американцев, и южнокорейцев морально ослабило широко распространившееся мнение, что война уже прошла и закончилась победой.

Поскольку незащищенные горные проходы оставались открыты для китайцев, их преимущество заключалось в возможности глубоко продвинуться вперед, просачиваясь между колоннами врага, прежде чем приступить к атаке. Когда 26 ноября началось открытое китайское наступление, которое велось обстрелом из минометов и атаками пехоты на фланги армии США и южнокорейских колонн, растянувшихся по узким дорогам в ущельях, последние не могли ни контратаковать вверх по крутым склонам, ни удерживать свои позиции. Дальнейшее отступление было катастрофическим: солдаты, все более дезорганизованные и деморализованные, не могли отступать по тем же дорогам, по которым прибыли на грузовиках: им приходилось пробиваться сквозь цепь засад и блокпостов, чтобы не попасть в плен. Нет ничего сложнее упорядоченного отступления в условиях атак противника; но морская пехота США в своем секторе в восточной части полуострова настолько удачно справилась с этим, что ее отступление обернулось в итоге наступлением. Но многие подразделения армии США и почти все южнокорейские подразделения распались, превратившись в массу беглецов-одиночек.

К концу января 1951 года китайцы нанесли серьезный удар силам Макартура. Благодаря этому они продвинулись через всю Северную Корею и далее на юг, зайдя на 40 миль за Сеул — но, как оказалось, слишком далеко и слишком быстро. Пройти пешком через горы — это был отличный способ остаться незамеченными; однако припасов, доставлявшихся на спинах носильщиков, оказалось недостаточно для того, чтобы поддерживать боеспособность большой армии, оказавшейся вдалеке от своих баз. Таким образом, поражение китайцев было хорошо подготовлено, когда в ходе контрнаступления сил США в феврале, марте и апреле 1951 года Сеул (а также большая часть Южной Кореи) был освобожден во второй раз за шесть месяцев.

В анналах военной истории можно найти еще немало подобных примеров. Однако приводить их едва ли нужно, поскольку они могут затемнить универсальную применимость парадоксальной логики стратегии, динамическая форма которой представляет собою совпадение противоположностей и даже их взаимообращение. Ведь работа этого принципа в полномасштабных военных действиях — лишь самый очевидный пример гораздо более широкого явления. Сугубо механические аспекты чрезмерного продвижения важны, когда театр военных действий достаточно просторен, а командующие войсками не проявляют должного благоразумия, но точно такое же взаимодействие между успехом и неудачей происходит во всех видах военных действий. Это верно даже в том случае, если фактор чрезмерного продвижения вперед полностью отсутствует. Всякий раз, когда действие длится достаточно долго для того, чтобы были возможны ходы и ответные ходы, тот же самый динамический парадокс будет налицо.

Так обстояло дело, например, в ходе шестилетней борьбы между силами британских стратегических бомбардировщиков и немецкой противовоздушной обороной в ходе Второй мировой войны. Эту борьбу тоже характеризовали резкие смены побед и поражений, несмотря на то, что в данном случае не было ни внезапно возросших расстояний, превосходящих возможности транспортировки, ни износа грузовиков, ни истощенных лошадей, ни утомительных пеших переходов, ни каких-либо иных трудностей подобного рода. Взамен всего этого циклы побед и поражений определялись реакцией обеих сторон на успехи другой стороны.

Командование Люфтваффе в начале войны считало, что немецкие истребители, пусть даже обученные только для поддержки наземных войск[22], смогут обеспечить и противовоздушную оборону вместе с зенитками, размещенными у населенных пунктов, и не позволят ни одной бомбе упасть на немецкие города. Но уже летом 1940 года обнаружилось, что оно ошибалось. Именно тогда команды британских бомбардировщиков (Bomber Command) начали ночные бомбежки Германии. И хотя сперва они делали весьма скромные успехи, зато потенциально были неуязвимы: ведь у истребителей Люфтваффе не имелось эффективных способов атаковать самолеты ночью, даже если их обнаруживали и (приблизительно) выслеживали радары с большой дальностью действия на земле.[23] Только из-за малой бомбовой нагрузки английских бомбардировщиков немецкие города не понесли тяжелого ущерба во время их налетов.

Поэтому к лету 1942 года руководство подразделений британских бомбардировщиков пришло к убеждению, что ему требуется лишь обучение достаточного числа экипажей и производство достаточного числа бомбардировщиков, чтобы причинить непоправимый вред войскам Германии и обеспечить победу, не нуждаясь ни в армии, ни во флоте. Однако, рассчитывая на более легкое проникновение в немецкое воздушное пространство, к концу 1942 года Британия столкнулась с запоздалой реакцией на свои прежние успехи. Значительно улучшенная система немецкой ПВО с большим количеством зенитных орудий и радаров (причем лучшего качества) обнаружения и слежения, с новыми прожекторными барьерами, с первыми ночными истребителями, снабженными радарами, нанесла такой урон, оправиться от которого Бомбардировочное командование не смогло[24].

Удовлетворившись успехами своей ПВО, основанной на радарах, и не желая отвлекать дополнительную живую силу, самолеты и зенитки с фронтов, Люфтваффе оказалось не готово к реакции британцев: к внедрению эффективных мер радиоэлектронной борьбы (РЭБ) против радаров — как наземных, так и установленных на самолетах. Итогом стало резкое возрастание эффективности ночных бомбардировок весной и летом 1943 года[25]. Проигрывая все больше и больше, немцы, с их ночными истребителями, зачастую способными лишь к визуальному обнаружению цели, были совершенно ошарашены, когда англичане стали полностью слепить немецкие радары, применив в качестве контрмеры дипольный отражатель. Этот отражатель, который тогда называли «Окно» (Window), а теперь — «Мякина» (Chaff), представляет собой полоски из отражающей фольги. Их выбрасывают пачками или выстреливают ими в виде зарядов в воздушный поток, чтобы создать иллюзорное изображение целых групп самолетов на экране радара[26]. Примененное впервые в очень широких масштабах, чтобы усилить эффект неожиданности, «Окно»* позволило объединенным силам ВВС Великобритании и США совершить 24 июля — 3 августа 1943 года налеты на Гамбург. Великий город был совершенно опустошен возникшим впервые в истории человечества «огненным смерчем».[27]

Уверенное на тот момент в постоянном возрастании своей силы, поскольку в каждом следующем налете участвовали все больше лучших бомбардировщиков, в ноябре 1943 года Бомбардировочное командование решило разрушить Берлин также, как был разрушен Гамбург. Но вместо еще одной крупной победы британские бомбовые атаки на Берлин столкнулись с реакцией немцев на свои прежние поражения. Люфтваффе предприняло ряд эффективных контрмер: радары более высокой частоты для ночных истребителей, хорошо защищенные от преднамеренных помех, новая тактика дневных истребителей, пилоты которых использовали фоновый свет наземных пожаров, более совершенные радары обнаружения и слежения, а также значительно улучшенная методика «радионаведения» («running commentary») истребителей-перехватчиков с земли.

Немецкие силы ПВО стали настолько эффективны, что только отвлечение бомбардировочных соединений союзников для ударов по французским железным дорогам в ходе подготовки ко «Дню Д» скрыло поражение британцев в «битве за Берлин», хотя уже шла весна 1944 года, и Германия явно проигрывала войну. Причиненный налетами ущерб оказался незначительным, тогда как число сбитых британских бомбардировщиков превысило приток новых самолетов[28]. Важно и то, что боевой дух экипажей Бомбардировочного командования стал слабеть: все больше экипажей бомбардировщиков возвращались обратно после взлета, сообщая о таинственных технических проблемах; иные сбрасывали все бомбы, не долетев до Берлина, другие сбрасывали половину бомбовой нагрузки в море, чтобы обрести большую высоту и скорость полета перед встречей с немецкими истребителями.

В британско-немецкой воздушной борьбе в ходе Второй мировой войны следствия парадоксальной логики стратегии в ее динамической форме проявлялись как на техническом уровне, так и на уровне большой стратегии — в которой всегда господствуют политические решения и политические интересы.

Меры и контрмеры

Последовательность «действие — противодействие» в разработке нового военного оборудования и контрмер, которые, в свою очередь, приводят к разработке контр-контрмер и еще более нового оборудования, обманчиво кажется хорошо знакомой. То, что техническим средствам ведения войны будут при любой возможности противопоставлены другие устройства, разработанные именно против них, представляется достаточно очевидным.

Несколько менее очевидна связь между самим успехом новых устройств и вероятностью их возможной неудачи: ведь любой внимательный противник сосредоточит усилия в первую очередь на том, чтобы выработать контрмеры против того вражеского оборудования, которое кажется в данное время самым опасным. При этом, парадоксальным образом, менее успешные устройства могут сохранить свою скромную полезность даже в том случае, если оружие, изначально самое успешное, было превзойдено благодаря контрмерам и, возможно, стало совершенно бесполезным[29]. В дальнейшем менее успешному устройству, вероятно, тоже окажут противодействие, но за это время оно может предоставить некий временной потенциал полезности — а это все, что способно дать любое устройство в быстро развивающихся технологических областях.

Так обстояло дело и в воздушной радиоэлектронной войне в ходе Второй мировой войны, бурное развитие которой подстегивали впечатляющие прорывы в науке, бешеные темпы работы в лабораториях и на заводах, а также успехи разведки в обнаружении вражеских устройств и техники. В череде ответного развития одно и то же устройство могло быть высокоэффективным при первоначальном внедрении, потом совершенно бесполезным, а в конце концов прямо опасным — и все это в течение нескольких месяцев. Именно так произошло с бортовыми радарами, устанавливавшимися на британских бомбардировщиках, чтобы предупредить о приближении к ним истребителей: поначалу они были спасительны, затем их действию стали препятствовать преднамеренные помехи, а вскоре они сделались смертельно опасны для тех, кто ими пользовался, поскольку новый приемник позволял немецким истребителям перехватывать их лучи, чтобы обнаружить бомбардировщики ночью[30].

Полезный срок действия технических нововведений определяет полезность их эффективности — вот мысль, приводящая в крайнее замешательство ученых и инженеров, для-которых обычно полезность (utility) и эффективность (performance) — одно и то же. Но это верно лишь в том случае, если эффективность воздействует на неодушевленные (или сотрудничающие) объекты. Тогда полезность и эффективность действительно тождественны друг другу, и то устройство, что эффективнее, не может быть менее полезным, чем то, что менее эффективно. Однако именно так происходит зачастую в парадоксальной области войны. Например, во время Второй мировой войны было изобретено множество электронных методов управления самолетом. На каждом этапе британцы и немцы, а затем и американцы выбирали самый точный и действующий на максимальном расстоянии метод, тратя ограниченные производственные ресурсы на то, чтобы получить навигационное оборудование в самой оптимальной форме. Но это совершенное оборудование всякий раз встречало отпор противника, тогда как другие методы, лишь немногим худшие, и другое оборудование, лишь в мелочах не столь совершенное, все еще могли использоваться эффективно. В конце концов, обе стороны поняли, что с внедрением новых методов и передового оборудования нужно обращаться очень осторожно, а наилучшие решения лучше поберечь для особо важных кампаний.

Если бы противоборствующие стороны сохранили это излишнее стремление к техническим новшествам, то они могли бы наблюдать повторяющуюся череду событий. Жизненный цикл каждого нового навигационного прибора начинался бы с экспериментальной стадии, на которой приборов было еще мало, а экипажи еще не были обучены ими пользоваться. Затем следовала бы фаза возрастающего успеха, доходящая до кульминационной точки (совпадающей с подготовкой контрмер врагом); а за ней, в свою очередь, — резкий упадок, вызванный широким применением противником этих контрмер. Поняв на горьком опыте эту логику стратегии, лидеры обеих сторон вмешивались в поступательное развитие технологии, дабы добиться большего совпадения срока ее успешной эксплуатации с их оперативными приоритетами.

Обязывающий к действиям вывод для воюющих стран ясен: в условиях ограниченных ресурсов, принимая решение о том, в какие из новых разработок нужно вложиться, имея выбор конкурирующих научных концепций и инженерных решений, безрассудно полагаться исключительно на суждения ученых и инженеров. Хотя и среди них встречаются мудрые стратеги, большинство едва ли увидит смысл в отвлечении ресурсов на разработку второсортного оборудования наряду с лучшим. Но ведь именно этого требует благоразумие! Несомненно, на это возразят, что способность сопротивляться предполагаемым контрмерам должна являться одним из ключевых качеств нового оборудования, и именно данному качеству следует уделять особое внимание. В этом случае исчезает всякое различие между полезностью в конфликте и эффективностью в целом. Этот аргумент правдоподобен, но в нем не учитывается в полной мере вся сложность войны. Он предполагает, что ученые и инженеры, обладающие технологическими знаниями, позволяющими разрабатывать новое оборудование, верно предскажут грядущие контрмеры, сопротивление которым нужно предусмотреть с самого начала как часть эффективности оборудования в целом.

Это может оказаться верным в некоторых случаях, особенно для незначительных нововведений, которые не причинят противнику слишком сильного беспокойства, а поэтому, скорее всего, приведут ко столь же незначительным ответам в установленных границах технического развития. Но на это вряд ли стоит рассчитывать, если оборудование является крупным и/или успешным новшеством, способным оказать значительное влияние на баланс военной силы, каким его видят обе противоборствующие стороны.

При конкуренции за производство наилучшего оружия — и в мирное время (значительная часть этого производства бывает односторонней, а вовсе не соревновательной), и, особенно, в период войны, — мы можем наблюдать следующее: чем выше успех того или иного технологического нововведения и острее вызванная им реакция, тем вероятнее, что будет задействован широкий спектр научных решений в попытке выработать контрмеры. А это уменьшает вероятность того, что эти контрмеры будут успешно предвосхищены.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.