Глава одиннадцатая Друзья преступления

Глава одиннадцатая

Друзья преступления

— 1 —

Трудности, с которыми столкнулся Сад, выйдя в 1790 году на свободу, оказались ничто по сравнению с теми, что ожидали его осенью 1794 года, когда маркиз покинул Пикпюс. Вернувшись к Констанц в дом на улице Нев де Матюрен, он обнаружил наличие долга в шесть тысяч франков и никаких средств, чтобы погасить хотя бы часть суммы. Де Сад не просто обеднел, он разорился. Почти за год до этого, 14 ноября 1793 года, маркиз подвел для Гофриди свой финансовый баланс. Вся взымаемая с земель рента была суммирована, из нее вычли республиканские налоги, ежегодное содержание в четыре тысячи франков, причитающееся Рене-Пелажи, и одну тысячу годовых, определенных им Констанц как своей «природной и приемной дочери». В результате, на проживание оставалась всего сотня франков в год. Ситуация сложилась безнадежная. В скором времени дела изменились к худшему. Новый режим наложил арест на собственность Сада. После падения Робеспьера и относительной либерализации общества появилась возможность отменить действие соответствующего указа. Но сделать это можно было только после определенных денежных выплат. Хуже того — маркиз числился среди пропавших землевладельцев. В 1797 году в департаменте Воклюз он все еще значился в списке эмигрантов, хотя в Буше-дю-Рон его имя из списка неблагонадежных исключили. Являлось ли это результатом ошибки или злого умысла — неважно, но арендаторы Сада не спешили вносить ренту.

Дело осложнялось еще и бегством скрытого роялиста Гофриди в Тулон, где шли тайные приготовления к восстановлению королевской власти в лице дофина, которого его сторонники видели уже Людовиком XVII. Там и настигло его республиканское правосудие. Гофриди как врага народа из Апта арестовали и посадили в тюрьму. Избежать смерти ему удалось только благодаря тому, что у него имелись фальшивые документы, согласно которым он считался жителем Тулона. Отпущенный на свободу, как и Сад, в 1794 году, поверенный вместе с сыном поселился где-то в Любертоне и вел тихую и неприметную жизнь. Домой Гофриди вернулся только в ноябре 1795 года, где его ждало очередное требование маркиза прислать денег.

Воссоединившись с Констанц, Сад занялся поисками работы. Он обхаживал тех, кто мог хоть чем-то помочь ему в этом, но пока его труды оставались безнадежными. Маркиз уже пытался устроиться в качестве хранителя библиотеки или музея. Хотя ему не везло, было бы много лучше, чтобы широкая публика не знала, что он является автором «Жюстины», поскольку порнографическая репутация романа достигла небывалого размаха. С каждым годом причин скрывать свою причастность к «Жюстине» становилось у Сада все больше.

Его пьесы упорно отвергались, но в 1795 году вышла «Алина и Валькур». Ее издание после ареста и казни Жируара приостановили в связи с конфискацией собственности жертвы в пользу государства. Но вдова издателя подала прошение об отмене приказа об аресте имущества покойного. Таким образом у Сада появилась возможность увидеть роман изданным.

Зима 1794—1795 годов оказалась для маркиза довольно тяжелым временем. В революционном обществе идеи идеализма терпели крах, экономика пребывала в плачевном состоянии, и Франция находилась в кольце враждебно настроенных государств монархистской Европы. Вдобавок ко всему, словно всех этих несчастий оказалось мало, первые месяцы нового года принесли лютые морозы. Зима выдалась самой холодной в текущем столетии. Сад не имел средств к существованию, чтобы прокормить одного себя, не говоря уже о Констанц и ребенке. Дом на Нев де Матюрен не отапливался, поскольку платить за топливо им было нечем. Холод усиливался, и от мороза у маркиза даже замерзали чернила.

Он продолжал писать письма Гофриди и его сыновьям. В почти истеричном от безысходности тоне Сад обвинял семью, не желающую отдавать ему его деньги, во лжи и воровстве. Правда, после смерти одного из сыновей адвоката, он несколько смягчил тон, и обвинения в нечистоплотности и бесстыдстве, выдвигаемые им против Гофриди, больше не звучали так резко. Хотя в своем выражении соболезнования маркиз все же не удержался от упрека. «Как бы то ни было, мой милый, добрый друг, проливая слезы по усопшим, мы должны думать о живых и не дать им уйти из жизни — именно до этой точки довела меня ваша ужасающая нерадивость. Умоляю, вышлите мне мои деньги!»

Похоже, письмо возымело действие, поскольку приказ о наложение ареста на имущество Сада отменили. 26 августа в письме Гофриди Сад ссылается на сумму между семнадцатью и восемнадцатью тысячами франков, которую адвокат выслал ему в том году. Вероятно, не без ее помощи, он завершил печатание «Алины и Валькура», а также рассчитался с непосредственными долгами на общую сумму в шесть тысяч франков. Кроме того, у него имелась неопубликованная рукопись романа, написанного в тюрьме Пикпюс, откуда он имел возможность лицезреть гильотину и полные баки крови, доставляемые каждый вечер в тюрьму, где их содержимое выплескивалось в тюремную сточную канаву. Пока еще оставался открытым рынок эротической и порнографической литературы. Позволив эту вольность, Революция еще не нашла времени, дабы урегулировать этот вопрос. Полки книжных лавок Парижа и других французских городов оказались уставлены томами «Жюстины» и десятками более мелких произведений. Нашлось немало любителей мрачных сексуальных драм, нашедших воплощение пока только в первой из опубликованных книг Сада. Словом, он возобновил работу над «Философией в будуаре», романом, писать который начал во время тюремного заключения, а теперь подготавливал его для печати.

Когда в конце 1795 года книга вышла в свет, Сад принял дополнительные меры предосторожности, чтобы не быть узнанным в качестве ее автора. Было решено, что данная книга и «Жюстина» якобы написаны одним и тем же автором, но этого человека теперь уже нет в живых. «Философия в будуаре» появилась с иллюстрациями эротического характера, предназначенными для тех, у кого роль Природы в человеческом обществе не вызывала интереса. На титульном листе надлежащим образом значилось: книга принадлежит перу автора «Жюстины» и является его посмертным творением. Чтобы напустить еще больше тумана на ее происхождение, там же имелась печатная ссылка на то, что ранее роман печатался в Лондоне «за счет средств Компании».

Если Сад рассчитывал на постоянный доход от продажи книг, то ему пришлось разочароваться. Он написал Гофриди, чтобы Ла-Кост и все остальное, еще оставшееся у него, было продано. В 1795 году интерес к Мазану проявила тетка Сада, мадам де Вильнев. Однако, когда начались переговоры, выяснилось, что выкупить его сразу она не намеревается. Вместо этого мадам де Вильнев предлагала пятнадцать тысяч франков за аренду, которую собиралась выплачивать до конца жизни. Мало кто мог позволить себе истратить деньги на покупку таких поместий; кроме того, политическая ситуация девяностых годов делала их не очень привлекательным объектом для вложения капитала. Маркиз, надеявшийся продать Мазан сразу и выручить за него сумму, примерно в семьдесят тысяч франков, предложение тетки отклонил. Мадам де Вильнев от дальнейших переговоров отказалась, сказав, что он не единственный, кто нуждался в деньгах. Сад начал поговаривать о поселении в Сомане, но пока никаких действий для этого не предпринимал.

Только на другой год ему наконец удалось продать развалины Ла-Косты, прилежащие земли и другие, относящиеся к нему постройки. Покупателем стал Жозеф-Станислас Ровер, политик нового режима с оппортунистическими взглядами. Он родился неподалеку, в Бонье, и хорошо нажился на Революции. Главная забота маркиза состояла в том, чтобы его кредиторы, включая и Рене-Пелажи, не успели наложить руки на вырученные деньги. Во избежание этого он поспешно вложил их в другую собственность близ Парижа, в Мальмезоне и Гранвилльере. К несчастью, денег не хватило для доведения покупки до конца, и его долг сразу возрос на несколько тысяч франков. Сад по-прежнему оставался должен Рене-Пелажи ее долю, равную ста шестидесяти тысячам франков, которую она внесла при заключении брака в качестве приданого. Маркиз обещал компенсировать данную сумму после продажи Ла-Косты.

Сад находился в страшной финансовой «пропасти». Он владел собственностью, но не имел денег; вложил деньги в Мальмезон и Гранвилльер, но все еще нуждался в шести тысячах франках, чтобы довести сделку до конца. Являясь владельцем Сомана и Ла-Косты, маркиз тем не менее не мог оплатить счет в парижской таверне, где постоянно обедал. Ее хозяин в скором времени оказался вынужден подать на него в суд за долги. Над его владениями в Сомане и Мазане снова нависла опасность, когда в 1797 году его имя оказалось в списке тех, кто сбежал, чтобы присоединиться к врагам республики.

Ему, как эмигранту, грозило привлечение к суду. Остановить начатое против него расследование Сад сумел только после того, как раздобыл документ, свидетельствовавший о его «постоянном» проживании в Париже. Все же он не чувствовал себя в полной безопасности, так как не исключалась возможность, что у него начнутся неприятности из-за поведения сыновей.

Младший сын, Донатьен-Клод-Арман, по совету Монтреев оставался на Мальте. Естественно, он попадал в категорию эмигрантов. В результате маркиз один нес ответственность за «непатриотичное» поведение своих детей. По иронии судьбы, его старший сын, Луи-Мари, стал студентом, жил в Париже, и в то время удивительно хорошо ладил с отцом. Сад нашел в нем приятного компаньона, чему, в не малой степени, способствовало увлечение Луи-Мари музыкой и живописью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.