— 4 —

До Сада дошли слухи о его переводе в тюрьму на острове, и это не на шутку испугало маркиза. Но сырость и холод условий пребывания в Венсенне ослабили грудь узника. Он, как и мадемуазель де Руссе, начал харкать кровью и нуждался в более теплом климате. Поступило предложение перевести его в тюрьму в Монтелимар, чтобы он находился ближе к Ла-Косту. Находясь в том краю, маркиз даже сможет заниматься управлением собственных поместий, да и Гофриди получит возможность навещать его. Сад знал только одно: тюрьма в Монтелимаре славится антисанитарными условиями, и ему совсем не хочется оказаться там. Кроме свободы, он ничего не хотел. При необходимости, в знак расплаты за освобождение, маркиз мог бы согласиться отправиться в ссылку. На деле он даже начал вынашивать иллюзорную мечту, что король, вместо того чтобы сделать из него изгнанника, послав за границу, по примеру отца назначит дипломатом.

Обсуждение его перевода продолжалось весь 1781 год. Мадам де Монтрей твердила о своем безразличии к судьбе зятя. Монтелимар Сад считал для себя неприемлемым. Он предпочитал быть помещенным в крепостную башню Креста, возвышавшуюся над небольшим городком к востоку от Роны. А еще лучше попасть бы в Пьер-Ансиз, где командир гарнизона относился бы к нему как к собрату-офицеру. Но из этого ничего не вышло. Тогда маркиз снова заговорил о добровольном изгнании. Но его предложение служить королю за границей на какой-нибудь дипломатической должности осталось без внимания.

Судя по всему, какое-то время он не знал о несчастье, постигшем семью Монтреев 13 мая того года. В возрасте тридцати семи лет скончалась Анн-Проспер, «канонесса», привязанность которой к Саду вызвала такой скандал, причинив немалую боль мадам де Монтрей. Она так и не вышла замуж, но и не посвятила себя в полной мере религии. С того времени, как они с Садом были вместе, прошло лет шесть-семь. Подобно многим другим лицам, с которыми его сталкивала жизнь, Анн-Проспер шагнула немного дальше за черту воспоминаний. Если Гофриди правдиво описал симптомы ее болезни, она, вероятно, умерла от аппендицита, перешедшего в перитонит.

Печаль по этому поводу стала прерогативой мадам де Монтрей. Смерть одной из дочерей и отступничество второй, в совокупности с моральным предательством зятя, почти уничтожили молодое поколение ее семьи. Младшая дочь находилась замужем, но вся любовь мадам де Монтрей теперь сосредоточилась на внуках, двух сыновьях Сада. По отношению к самому маркизу она оставалась непримирима, но уже без страстности, присутствовавшей прежде в ее комментариях. Четыре года спустя она заметит устало: «Он должен оставаться в тюрьме уже потому, что выпущенный на свободу будет только безобразничать».

Другой год, 1782, принес известие о разрушениях в Ла-Косте. Буря с ураганным ветром, скорость которого возрастала каждые пятнадцать минут и достигла устрашающей силы, вызвала обвал штукатурки, обнажив трещины по углам стен. В сентябре местное население обобрало виноградник и истребило молодых куропаток. Мадемуазель де Руссе, ослабленная болезнью, выехала из здания и остальным его обитателям порекомендовала сделать то же самое.

Из-за невоздержанности во время встречи с Мирабо Сад на восемь месяцев лишился права на прогулки, которые возобновились только весной 1781 года. Маркиз сидел в камере и в форме писем Рене-Пелажи строчил полные злобы протесты. Его здоровье пошатнулось: он уже некоторое время харкал кровью и страдал от геморроя, когда, наконец, врачу позволили осмотреть узника. У него возникли проблемы со зрением, и в сумраке камеры Сад плохо видел. Маркиз потребовал осмотра окулиста, но нужный специалист все не шел. К началу 1783 года он, похоже, ослеп на один глаз. Генерал-лейтенант Ле Нуар считал все жалобы де Сада симуляцией. Но как бы то ни было, его осмотрел окулист Гранжан, и аптекарь выписал лекарства. Врачи вынесли заключение, что причиной недомогания явились чрезмерные занятия чтением и письмом в полутемном помещении.

Но, несмотря на состояние органов зрения, поток посланий из камеры становился более плотным и объемным. Свою невиновность он выразил кратко и без обиняков. «Я — либертен, — объявил он, — но я не преступник и не убийца!» Словно для подтверждения своей правоты, он принялся подробно описывать свои сексуальные желания и философские рассуждения. Когда Рене-Пелажи и мадемуазель де Руссе в один голос предупредили его, что такое состояние ума и темы, которыми он одержим, не могут способствовать его освобождению, он, едва сдерживая негодование, ответил: «Я уважаю любые вкусы и любые фантазии, какими бы абсурдными они не казались». Потом, рассуждая о красоте Рене-Пелажи, он пообещал, выйдя на свободу, первым делом расцеловать ее глаза, груди, попку, и лишь только после этого помчаться к своему книготорговцу, чтобы купить книги Бюффо, Монтеня, Дора, Вольтера и Руссо. Похоже, теперь секс и литература уравновешивали друг друга.

В своих письмах маркиз гордо заявлял о собственных пристрастиях. В одном из них он камня на камне не оставил от философии мадам де Монтрей о неприкосновенности дамского ануса, призывая Рене-Пелажи вспомнить горячую страсть ночей в Ла-Косте. Но настало время, когда она вспомнила, что является маркизой де Сад, женщиной благородного происхождения, матерью двух подрастающих сыновей, и не желала, чтобы ей напоминали о происходившем в прошлом, тем более не хотела обсуждать это в настоящем. Супруга ответила мужу, что, если он будет продолжать в прежнем духе, в то время как все письма прочитываются тюремной цензурой, она откажется от дальнейшей переписки с ним.

Но Сада, похоже, уже нельзя было остановить. Он пустился в радостные объяснения, что величайшим удовольствием в его тюремной жизни стала бы возможность отрезать яйца Альбаре, приспешнику семьи Монтреев, который сопровождал Рене-Пелажи во время ее поездки в Миолан, где Сад, как заключенный Савойя, томился в тюрьме; маркиз мечтал о красивой нагой женщине, лежащей в его камере в позе каллипигийской Венеры, стягивающей вуаль с бедер и оглядывающейся через плечо; страстно желал взорвать пороховой склад крепости и, наконец, открыть посылку и с жутким трепетом обнаружить в ней парочку присланных ему черепов. Что касалось мадам де Монтрей, теперь у него имелись доказательства того, что она являлась шлюхой и лицемеркой, а своего дурака-мужа наградила целым выводком ублюдков. «И найти тварь более жуткую, — писал он 3 июля 1780 года, — невозможно. Ад никогда не „изрыгал“ ничего ей подобного. Именно из такого материала древние проповедники вылепили своих фурий». Не обошел Сад вниманием и других своих преследовательниц. В январе 1783 года он снова пожалел о старых добрых временах, когда дворянин, безвинно пострадавший от руки шлюхи, имел право обратить против нее меч.

Потом, когда в нем снова проснулась жалость к себе, маркиз умолял Рене-Пелажи подумать, стали бы его родители так обращаться с ней, как ее родители обращались с ним. «Ради всего святого, приди ко мне!» — взывал он к ней. Прошла зима, но Сад так и не увиделся с женой. И он снова обозлился на своего главного врага. Было известно, что мадам де Монтрей выдавала себя за солдатскую проститутку и продавалась простым солдатам. Предваряя темы своих будущих романов, Сад не мог удержаться от ироничного замечания, как подобные ей преступники могут обладать властью судить и наказывать несчастных бедолаг, томящихся во мраке и грязи камер Венсенна и Бастилии. Какого бы наказания он ни заслуживал, Сад молил Бога только об одном: чтобы его больше не могла наказать семья, во главе которой стоял бы сводник, монополист и содомит.

Но каким бы горьким не стал тон писем, судя по стилю, их писал человек, навсегда утративший надежду обрести свободу. 28 апреля 1782 года маркиз окончательно понял безнадежность своего положения. Де Сад снова отправил письмо Рене-Пелажи. На сей раз он подписался: «заключенный Сад».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.