Человек и машина

Человек и машина

Время от времени человека ставят перед странными, малоразрешимыми задачами. Почему-то считается, что если твое имя известно более чем ста гражданам, то ты уже являешься человеком «публичным» и именно на этом основании обязан иметь какие-то свои особые мнения по поводу всего, чего угодно.

То звонит мне какая-то барышня и гворит: «Здравствуйте. Меня зовут так-то и так-то, я с радиоканала такого-то. У вас есть минутка времени?» – «Есть, – говорю, – у меня минутка времени». – «Тут вот какое дело. Как вы, очевидно, знаете, на днях исполняется сто пять лет Сандуновским баням…» «Начало многообещающее», – думаю я, но не перебиваю, слушаю дальше. «Так вот. Что бы вы могли сказать по этому поводу?» – «Да как-то решительно ничего. Поздравьте от моего имени доблестный коллектив работников банно-прачечного производства». – «Ну, это понятно. А по существу?» – «По какому существу?» – «Ну, про баню». – «А что про баню?» Разговор явно не клеился. «Простите, я правильно позвонила? Вы такой-то?» – «Такой-то». – «И что, вам нечего сказать про баню?» – «Решительно нечего». – «Ну извините». Отбой.

А то недавно – тоже откуда-то, но уже про автомобили. «Не могли бы ли вы что-нибудь такое про ваши отношения с автомобилем?» – «С каким именно?» – «Как с каким? С вашим. У вас какая марка?» – «Никакая у меня не марка. Нет у меня машины, никогда не было и, боюсь, уже не будет. И водить я не умею». – «Да? Странно. Ну, извините».

Нет у меня никаких отошений с моим автомобилем по причине, указанной выше. Нет у меня машины, и никогда ее не было. Впрочем, вру, однажды все-таки была.

На девятилетие мне был подарен железный самосвал омерзительного синего цвета. Потом я узнал, что такой цвет называется электрик. Несколько дней я был счастлив, но счастье омрачалось тем, что мой отец с первой минуты возненавидел мою машину, которая страшно грохотала, когда я возил ее по комнате, а отец уставал после работы. Ну, и цвет, само собой. Он ненавидел эту машину и ждал лишь повода, чтобы с ней расправиться.

И дождался. Однажды, гуляя со своим самосвалом во дворе, я набрал в кузов всякой дряни наподобие ржавых гвоздей, кирпичных ошметков, окурков и использованных презервативов, привез все это домой, поставил машину на обеденный стол и вывалил все свое добро на только что постеленную (ждали гостей) новую скатерть. В это время в комнату вошел отец. О дальнейших событиях я вспоминать не люблю.

С тех пор у меня своей машины не было. А вот любовь к машине была.

Как все мальчики, я очень любил покататься на машине. Любовь эта омрачалась лишь тем обстоятельством, что меня очень быстро начинало укачивать и меня время от времени рвало прямо на кожаные сиденья чужих машин, а своей у нас, повторяю еще раз, никогда не было.

Лишь в одной машине я чувствовал себя абсолютно комфортно и безопасно. Это был асфальтовый каток. Мне в жизни повезло: я имел друга – водителя асфальтового катка, его звали Сергей Сергеич. Когда на нашей улице клали асфальт (а это происходило каждую весну), появлялся и Сергей Сергеич на своем неторопливом величественном красавце катке. Ну, и я, понятное дело, немедленно оказывался тут как тут. «Ну, что, – говорил Сергей Сергеич, – залезай, что ли». С предвкушением близкого счастья я вскарабкивался на жесткое стальное сиденье, каток трогался с места и начинал утюжить нашу улицу. Как же там было спокойно, как надежно и уверенно! Сладко вонял горячий асфальт, c элегантной нервностью подрагивали рычаги, и каток, оседланный мною, двигался вперед уверенной поступью и не ведал преград. И, что самое главное, меня абсолютно не тошнило. Не то что в бежевой «Победе», на которой меня однажды прокатил дядя Володя, папин сослуживец.

Машины у меня никогда не было, и никогда я этим особенно не интересовался. Но с некоторых пор на улицах родного города я вижу величаво проплывающий мимо меня автомобиль несусветной, явно противоречащей всем представлениям о разумных пропорциях длины. Это, как я узнал чуть позже, называется лимузин. «А что же там внутри?» – всякий раз думаю я безо всякой надежды вообразить себе что-либо, что вмещалось бы в круг моих представлений о материальном мире.

Хотя однажды я имел возможность проникнуть в этот сакральный мир, то есть почти проник. В нью-йоркском аэропорту меня встретил именно такой вот продолговатый монстр. И я сел в его кабину, рядом с водителем. Кабина как кабина – ничего особенного. И водитель как водитель – даже говорил по-русски. А вот сзади этой кабины располагалось черное непроницаемое стекло.

Всю дорогу до отеля во мне боролись два равно сильных чувства – законное любопытство и смертельный ужас перед чем-то неведомым. И ужас, надо сказать, победил. Так я и не узнал, хотя и имел возможность, что же таилось в безразмерной утробе этого моторизованного аллигатора. И это, наверное, правильно: должна же в жизни человека оставаться хоть какая-то тайна, кроме той, самой главной.