Заметки читателя – II*

Заметки читателя – II^*

Новый классик

В наши трудные дни происходит множество важных литературных событий; мы же, поглощенные суетными делами, многого не знаем.

Так, например, лишь счастливая случайность позволила нам установить с несомненностью появление нового классика в русской литературе, имя которого, однако, далеко не достигло еще знаменитости, им бесспорно заслуженной. Фамилия этого классика – Зозуля. Вот беспристрастное свидетельство знаменитого советского критика Кольцова о вышеизложенном авторе:

«На рубеже настоящего собрания своих произведений Ефим Зозуля предстает как вполне определившийся и созревший, но далеко еще не развернувший всех своих возможностей автор».

Итак, Ефим Зозуля предстает. Не всякому писателю удается этот шаг – особенно принимая во внимание трудность местонахождения Зозули на рубеже собрания своих произведений.

Правда, следует заметить, что если Зозуля хороший писатель, то и Кольцов – критик далеко не последний.

Предшественники Ефима Зозули

Начало карьеры Ефима Зозули протекало в Одессе. Кольцов пишет по этому поводу:

«Здесь сходил с ума, волочился за губернаторшей и писал „Онегина“ Пушкин.

Здесь написал свой первый рассказ М. Горький.

Здесь проводили дни литературной юности Куприн и Леонид Андреев».

Но все эти писатели могут рассматриваться лишь как предтечи; ибо после них появился Зозуля. Этот скромный гений, однако, за губернаторшей не волочился, да оно и понятно: не снизошел.

Потомству остается воздать должное добродетели Зозули и поздравить задним числом губернаторшу. Город же Одесса остается бессмертным в анналах истории.

Литературное совершенство

Установив связь между Пушкиным и Зозулей, мы склонны все же признать со всей объективностью, что Зозуля, далеко не находясь под влиянием Пушкина – мог бы еще научить последнего искусству выразительного творчества, равно как и способности сразу определять умственные качества птиц и животных, с которыми автору приходилось сталкиваться на трудном жизненном пути. Например:

«Запел первый петух – пронзительно, по-идиотски резко и самодовольно».

На полях книги чьей-то неделикатной рукой была сделана приписка по поводу петуха: «Какая сволочь».

Действительно, нехороший петух.

Жестокие люди

Это, несомненно, библейские евреи, которых Зозуля тоже описал – с тою же непогрешимой точностью, с какой в одной короткой фразе дал отрицательную характеристику петуха.

«Через несколько минут мертвый, лежал он в песке, а старики добивали замученное тело ремнями и палками.

Добивать мертвого – какая жестокость! Старики не пожалели даже замученного тела покойного».

Хорошо, что нашелся писатель, заклеймивший это неслыханное поведение библейских персонажей. Благодарное молодое поколение прочтет эти строки со слезами восторга на глазах перед грозной литературной местью Ефима Зозули.

Астрономические наблюдения

Было бы однако же ошибочно полагать, что внимание писателя, всецело поглощенное жестокими стариками, не обращалось в то же время к иным вещам, более научного порядка.

Подобно великому Гете, открывавшему, как бы между прочим законы ботаники, Ефим Зозуля делает научные наблюдения, способные заставить задуматься многих ученых и поразительные в равной степени силой художественного убеждения, глубокой верностью и резкой оригинальностью. Например:

«А небо жило своей жизнью».

Не говоря уже о тонкости такого замечания, позволяющей предполагать обширную научную эрудицию автора.

Четкость классовой линии

Будучи объективным в художественном изложении, как и подобает русскому Гете, Зозуля, тем не менее, ни на минуту не теряет четкого классового самосознания. Так, описывая разговор советского служащего с нэпманской дамой, он явно сочувствует герою и борцу за правое дело пролетариата, слова которого и комментарии к ним исполнены особой красоты и силы:

«Мало еще вас расстреливали – думал он, глядя на неземное хамство, непреодолимую жадность и подлый эгоизм возрождающейся буржуазии».

Нельзя не воздать должное законности таких мыслей, хотя героя и следует упрекнуть в некоторой излишней гуманности, наследии проклятого режима интеллигенции. Не думать о расстреле, а стрелять в упор нужно!

Элемент фантастики в произведениях Зозули

Некоторые места рассказов Зозули напоминают фантастичностью рассказы Эдгара По, хотя фантастика Зозули еще более невероятна. Как на самый яркий пример совершенно невероятного события, укажем на следующую фразу, звучащую для читателя неправдоподобно и неслыханно:

«Иду по улице и думаю».

Этот невозможный и обидный в применении к Зозуле факт тем не менее напечатан черным по белому.

Там и здесь

В то время, как в России процветает классическое начало литературы – как это неопровержимо доказывает факт существования Зозули – здесь, за границей, литературно-художественный русский язык, сталкиваясь с иностранным бытом, оказывается не в силах изобразить наблюдаемые события и впадает от этого в мистицизм и непонятность. По вышеизложенной причине описываемые таким образом факты не могут быть названы иначе, чем странным поведением туземцев, явно не поддающихся русскому беллетристическому искусству. Как на пример сего печального соображения, сошлемся на одно место из данных впечатлений молодой писательницы Н. Городецкой: («Возрождение», 1 сентября 1930 года).

«Модные танцы – как повсюду и как во всех веках и странах – провинциальные девушки ходят стадами, зацепившись под ручку и без всякого повода хохочут от избытка молодости, а потом две отбегают, обнимаются и шушукаются».

Действительно, избыток молодости не должен был бы рассматриваться как достаточный повод для невоспитанного смеха. Иначе какой хохот стоял бы всюду, где живут новорожденные! Замечание же о модных танцах надлежит признать глубоко правильным, хотя и стоящим вне грамматических правил и скучной обязательности логики русского языка.

Неблагоразумные деревья

Но не только девушки, под ручку ходящие стадами, ведут себя так странно. Оказывается, и местные деревья не уступают людям и совершают такие поступки, которые ничем, кроме их неблагоразумия, объяснить нельзя. Н. Городецкая подмечает это с наблюдательностью, характерной для молодой писательницы. Вот, что она пишет:

«Стоит жара, а некрупные пальмы все-таки надевают на стволы мохнатую шкуру».

Вместо того, чтобы набросить на себя легкую одежду и вообще принять какие-нибудь меры против жары.