<ХI. Апрель 1864 года>
<ХI. Апрель 1864 года>
При жизни Салтыкова не печаталось. Первая часть впервые — ЛН, т. 11–12, М. 1933, стр. 185–200; вторая — там же, т. 67, М. 1959, стр. 339–350.
Сохранились: 1) вторая чистая корректура первой части (от слов «Начну с того самого пункта…», стр. 330, строка 2 и кончая словами «…прочая ерундоносная братия», стр. 348, строка 40), набранная 17 апреля и адресованная А. Н. Пыпину; 2) чистая корректура второй части (от слов «Археологи свидетельствуют…», стр. 348, строка 41 и кончая словами «а это явление любопытное», стр. 361, строка 25), адресованная также А. Н. Пыпину (обе в ИРЛИ).
При публикации второй части текста, открывающейся словами «Археологи свидетельствуют…», возник вопрос о его датировке и о месте среди других материалов цикла «Наша общественная жизнь». Наиболее полно этот вопрос освещен в предпосланной публикации текста «Археологи свидетельствуют…» статье С. А. Макашина. Как определил исследователь, первая часть текста («Начну с того самого пункта…») «возникла между 17 марта и 17 апреля, предназначалась, несомненно, для четвертого номера журнала, была набрана для него и затем запрещена цензурой». Что же касается второй части текста («Археологи свидетельствуют…»), то она возникла «между 16 и 29 апреля 1864 г.». Если даты возникновения каждой части сопоставить с датой цензурного разрешения четвертого номера «Современника» (11 мая), то вполне закономерно предположить, что перед нами разрозненные части одной и той же хроники, которую автор предполагал поместить в апрельском номере журнала. Такое заключение находит подтверждение и при обращении к корректурным гранкам каждой части. Корректура текста, открывающегося словами «Начну с того самого пункта…», состоит из трех «форм», на первой из которых имеется печатное заглавие — «Наша общественная жизнь» и надпись чернилами справа вверху: «Корр<ектура> апр<еля> 17», а следующие две «формы» имеют оттиснутые типографски внизу цифры нумерации — «2» и «3». На гранках текста «Археологи свидетельствуют…», состоящем из двух «форм», заглавие написано чернилами, а нумерация гранок (также типографски и также внизу) соответственно продолжена — «4», «5». Таким образом, подтверждается, что перед нами разрозненные части одной и той же статьи — апрельской хроники 1864 г. Правда, из опубликованных В. Е. Евгеньевым-Максимовым типографских счетов за набранные, но неопубликованные статьи, известно, что объем предназначавшейся к помещению в четвертом номере «Современника» за 1864 г. «Нашей общественной жизни» составлял 15/8 листа,[146] а это значительно меньше объема обеих частей интересующего нас текста. Тем не менее противоречия между этими данными нет. Дело в том, что после того как апрельская хроника была отвергнута для печати, Салтыков подготовил статью «Наши литературные мелочи» (набрана 29 апреля), в которую включил значительную часть текста «Археологи свидетельствуют…», примерно 41/3 полосы (от слов «Вот, например, что повествует в 16 № „Дня” г. Касьянов…», стр. 353, строка 23 и кончая словами «…не пройдет мимо нас?», стр. 360, строка 36) прежнего набора, за который, конечно, не следовало платить типографии. Часть текста второй половины статьи (от слов «Еще одно слово…», стр. 360, строка 37 и кончая словами «…это явление любопытное…», стр. 361, строка 25) вошла с небольшой правкой в «Литературные мелочи» (см. стр. 483).
Причины непоявления в печати апрельской хроники неизвестны. Объяснить их цензурным вмешательством только на основании приводимых В. Е. Евгеньевым-Максимовым типографских счетов нельзя: в них назван ряд работ, судьба которых решена самой редакцией журнала. Отсутствие сведений об этой статье в материалах цензуры, которые сохранились с достаточной полнотой и в которых указан ряд других работ Салтыкова этого периода, заставляет скорее предположить, что она не была напечатана в результате разногласий в самой редакции журнала.
Не появившиеся в печати апрельская и тематически связанная с нею октябрьская хроники «Нашей общественной жизни» посвящены разработке вопросов о соотношении теории и практики в деле переустройства действительности и о преодолении разрыва между передовой мыслью и массами. Вопросы эти являются центральными для мировоззрения Салтыкова.
Как всегда у Салтыкова, его теоретические размышления непосредственно связаны с восприятием текущего исторического момента. Писатель стремится извлечь ряд общих «уроков» и поучений из глубоко драматических для русской демократии событий периода перелома в политическом движении 60-х годов, когда революционная ситуация уже исчерпала себя, а реакция торжествовала победу.
Салтыков открывает апрельскую хронику словами: «Начну с того самого пункта, на котором оставил свою хронику в прошедший раз». И затем обращается к теме о «протесте своими боками». Разработка этой темы действительно уже была начата в заключительной части предшествующей мартовской хроники, но лишь в ее первоначальной редакции, не появившейся тогда в печати (см. стр. 327 наст. тома и прим. на стр. 656).
«Протест своими боками» — эзоповский образ, обозначающий те формы и виды протеста, при которых протестующий причиняет больше вреда не объекту своего протеста, а самому себе. Образ этот входит в один из главных комплексов салтыковской сатиры и публицистики — в комплекс обличений пассивности народа и общества в борьбе за свои интересы. Образ возник как обобщение тех страдательных форм народного протеста, которыми изобиловала история русского крестьянства: самоувечия и самоубийства крепостных людей как средство избавления от тягостей феодальной эксплуатации и жестокостей помещичьего своеволия, самосожжения старообрядцев-раскольников, как форма борьбы с насилием государственной администрации, побеги солдат из армии и крепостных от рекрутчины («зеленая воля») и т. д. Но, отправляясь от этих и подобных исторических фактов народного быта, Салтыков всем строем своей аргументации распространяет значение этого эзоповского образа на некоторые явления современной социально-политической борьбы, Ужасавшая Салтыкова легкость, с которой правительство ликвидировало разрозненные крестьянские волнения и отправляло в ссылку и на каторгу участников революционного движения, также воспринималась им, как трагически несбалансированные результатами «протесты своими боками».
Салтыков не зовет в итоге своих горьких рассуждений к отказу от «протеста». Он ищет условий, при которых «протест» против «предрассудков», то есть против существующих форм жизни, был бы выгоден протестующему, вел бы к его «победе». «Мало сознавать ненужность и вред предрассудка, — формулирует Салтыков свою мысль в октябрьской хронике 1864 г., — а нужно еще прийти к убеждению, что силы, необходимые для его сокрушения, имеются в наличности и притом достаточны для того, чтобы надолго не скомпрометировать дорогого дела. Ибо протест дело великое, и для людей, не выходящих из общего уровня, почти немыслимое без ясных и верных шансов на успех…»
И в апрельской и в октябрьской хрониках Салтыков считает необходимым со всей определенностью подчеркнуть, что все то критическое, что было им сказано по поводу «протеста своими боками», «нимало не умаляет подвига тех, которые, несмотря на малые шансы успеха, все-таки протестуют, все-таки страстно преследуют свою мысль сквозь все неудачи и препятствия».
Но Салтыков ставит вопрос о «незащищенности» людей «страстной мысли» и «подвига», о ненормальности такого положения, при котором общество бессильно оградить своих «истинных деятелей» от угрожающего им «жала смерти».
Эта часть апрельской хроники представляет особенный интерес для историко-революционного комментария. За несколько дней до того, как Салтыков взялся за перо, правительство Александра II утвердило каторжный приговор Чернышевскому (7 апреля 1864 г.). Вряд ли возможны сомнения в том, что тема трагической судьбы «истинных деятелей» России возникла в апрельской хронике как непосредственный отклик Салтыкова на гражданскую гибель великого революционера. Но, как всегда, Салтыков обобщает. Его широкая разработка темы относится и ко всем другим революционным силам, жестоко страдавшим от правительственных преследований (аресты М. Л. Михайлова, Н. А. Серно-Соловьевича, В. А. Обручева, казнь З. Сераковского и т. д.).
Но не только против правительства — непосредственного виновника гибели или угнетения «людей страстной мысли и протеста» — направлены критика и гнев Салтыкова; не в меньшей мере он обвиняет и общество, неспособное защищать своих «истинных деятелей», «заслонять» от «жала смерти» то «лучшее и прекраснейшее», соками чего само же оно питается.
Вместе с тем Салтыков указывает еще на одно обстоятельство, парализующее активность «русского передового деятеля» — демократа, социалиста, революционера. Такой деятель помимо внешнего гнета испытывает и гнет внутренний. Он подавлен огромностью разрыва, существующего между сферой его мысли, устремленной к «гармонии будущего» — и реальным умственным уровнем и практическими запросами масс.
Наряду с риском «очутиться в самом оскорбительном одиночестве», работе передовой мысли мешает также ее незащищенность от «мелочей» повседневности. Вследствие их натиска «истинный деятель» вынуждается не только «работать и создавать» — «он, сверх того, должен позаботиться и о способах» к ограждению чистоты и целости своих убеждений. Он принужден заботиться об этом сам, отвлекаясь от своих основных задач, потому что: «Нет у него волчцов! нет пламенных, преданных, не размышляющих волчцов!». Волчец — род колючей сорной травы. Она специально выращивалась в виде изгородей, ограждающих посев от скота. Это практическое назначение волчца дает ключ к расшифровке салтыков-ского иносказания. Волчцы-люди (именуемые в том же значении «нижними чинами мысли», «чернорабочими», «купидонами») не играют самостоятельной роли в сфере борющейся мысли и не должны претендовать на эту роль. У них должно быть всего лишь одно «драгоценное качество» — «благонамеренность». В данном контексте это слово следует понимать не в ироническом ключе, обычном для салтыковской сатиры и публицистики, а как обозначение неразмышляющей преданности «волчцов» по отношению к людям мысли. Занятия «волчцов» должны заключаться не только в том, чтобы брать на себя отвлекающую и истощающую людей мысли борьбу с мелочами житейской практики, и не только с тем, чтобы утучнять и разрыхлять для сеятеля почву, а затем охранять посеянное. «Волчцы» обязаны к большему: они должны жертвовать собой и «самоотвергаться» ради «истинных деятелей».
Рассуждение о «волчцах» вводит в другой комплекс проблем, глубоко занимавших Салтыкова, — о принципах «организации» сил для борьбы за общественные идеалы, за будущее, в том числе и для революционной борьбы, на эзоповском языке Салтыкова — «войны». Об этих вопросах говорится как в комментируемой апрельской хронике, так и, более подробно, в следующей, октябрьской, начинающейся словами: «Итак, история утешает…». В этой последней статье, где также упоминаются «волчцы», Салтыков признает неизбежность и в этом смысле «необходимость войны», то есть революции, при определенных обстоятельствах. Однако «война» — это зло. Она «претит» людям мира и гармонии, потому что: «В мире разумном, в том идеальном мире, до представления которого может по временам возвыситься наша мысль, насилие немыслимо». Итак, следуя учениям утопического социализма и своему просветительскому этизму, Салтыков признает революционное насилие теоретически не только неразумным, но и «немыслимым». Но основанная на насилии «война» существует. Пытаясь найти выход из этой дилеммы и примирить теоретическое отрицание революционного насилия с фактическим признанием его необходимости, как крайнего способа разрешения общественных противоречий, Салтыков выдвигает характерный для всего строя его рассуждений проект организации сил для ведения «войны». Согласно этому проекту «организация» должна состоять из «инициаторов» или «людей мысли» и «чернорабочих» или «нижних чинов мысли». Первые не должны покидать сферы мысли, вторые — сферы практического дела. Таким образом, — думал Салтыков, — вся грубая сторона ведения «войны», связанная с насилием, все «мелкие подробности, вся горечь и неприятность, неразлучные с процессом проникновения мысли в практику», падут на долю преданных «чернорабочих» (они же «волчцы»), что позволит людям мысли сохранить дорогие им убеждения во всей их чистоте и цельности.
Мысли Салтыкова о принципах организации сил для ведения «войны» не соответствовали ни формам революционного движения тех лет, ни требованиям единства теории и практики, предъявлявшимся к участникам этой борьбы ее вождем Чернышевским. «Революционеры 61-го года» (Ленин), первая «Земля и воля» не знали разделения своих рядов на люден мысли и чернорабочих дела. План Салтыкова свидетельствует о том, что писатель был далек от осведомленности в делах тогдашнего революционного подполья и развивал мысль утопическую. В этом отношении интересно указать на близость плана Салтыкова со столь же утопическим, но более ранним проектом, изложенным Огаревым в 1859 г. в документе, условно озаглавленном «Цели, методы и организация общества». Согласно «проекту» Салтыкова, действующие революционеры не мыслят, мыслящие не действуют. Согласно проекту Огарева, тайное революционное общество также должно состоять из немногих теоретиков-руководителей — «мыслящего миноритета», который должен создавать себе живые отношения с «немым множеством» — армией слепо повинующихся нерассуждающих исполнителей.[147]
«Проект» Салтыкова, предназначавшийся для опубликования в легальной печати, уже по одной этой причине не может рассматриваться в непосредственной связи с попытками революционеров, уцелевших после разгрома 1862–1863 гг., продолжать строительство тайной революционной организации. Выступление Салтыкова было теоретическим и относилось к более общему аспекту вопросов о путях и способах борьбы за переустройство действительности. Кроме того, это выступление было полемически заострено продолжавшимся спором с деятелями «Русского слова», которые именуются «лилипутиками и лилипутченками мысли» и которым Салтыков отказывает в праве считаться истинными деятелями. Впоследствии Салтыков уже не возвращался к столь абсолютным противопоставлениям людей мысли и практического дела, великих идеологов социально-политической борьбы и ее неразмышляющих «чернорабочих».
Стр. 332…о низменной силе… — Здесь: в смысле низовой, народной.
Стр. 336…коллекцию хорошо обученных снегирей… — Уподобление своих противников различным породам птиц — один из обычных приемов салтыковской сатиры (см., например, «стрижи-почвенники» и др.). В данном случае поющие с чужого голоса снегири означают, по-видимому, сотрудников «Русского слова». От такого рода уподоблений тянутся нити к салтыковским «Сказкам» (см. А. Бушмин. «Сказки» Салтыкова-Щедрина, М. — Л. 1960, стр. 28–29).
Стр. 338…литература последних годов… создала… понятие о служении истине для истины. — В статье «Цветы невинного юмора» Писарев объявил Салтыкова писателем лагеря «искусство для искусства». По мнению Салтыкова, к этому лагерю естественнее отнести самих сотрудников «Русского слова», высказывания которых о роли науки осмысливались сатириком как безразличие к практической общественной деятельности, как проповедь «науки для науки», «истины для истины».
Стр. 339. Кроличков. — См. прим. к стр. 235.
Стр. 345. Умолкни, чернь непросвещенна! — неточная цитата из стихотворения Г. Р. Державина «О удовольствии» («Прочь буйна чернь, непросвещенна»).
Стр. 347…мы более заботимся о светозарных наших грезах по тому, что скажут об нас вислоухие и юродствующие… — В этом утверждении можно, по-видимому, усматривать одно из отражений внутриредакционной полемики в «Современнике», то есть полемики Салтыкова с Антоновичем и Пыпиным. См. об этом: Е. Покусаев. Салтыков-Щедрин в шестидесятые годы, Саратов, 1957, стр. 228.
…большинство так называемых расколов свидетельствует… — Об отношении Салтыкова к расколу — старообрядчеству см. т. 2 наст. изд., стр. 544–545, т. 4, стр. 580–581 и т. 5, стр. 536 и сл., 658–659.
Стр. 348. На днях один из знаменитейших наших ерундистов упрекнул меня… — Имеется в виду оценка Салтыкова и его творчества в статье Д. И. Писарева «Цветы невинного юмора» («Русское слово», 1864, № 2).
…хлысты, скопцы, нетовцы, адамиты, купидоны… — Полемическая стрела в адрес публицистов и сторонников «Русского слова». Названия сект — народных и светских — употреблены потому, что в глазах Салтыкова презрение к «жизненным трепетаньям», равнодушие к «живым зовам действительности» являются отличительными признаками всякого «сектаторства», в котором сатирик упрекал деятелей «Русского слова».
Археологи свидетельствуют… — Говоря об археологах и их свидетельствах, Салтыков, по-видимому, имеет в виду Э. Ренана и его книгу «Vie de Jesus» (Paris, 1863), написанную по впечатлениям, полученным во время возглавлявшейся Ренаном археологической экспедиции 1860–1861 гг. в Финикию. В своей книге Ренан довольно подробно рассматривал вопрос о «чудесах», в частности «чудесах» Апокалипсиса — страшных знамениях, предсказывающих светопреставление (см. П. С. Рейфман. Кто такие «археологи»? — «Уч. записки Тартуского гос. университета», вып. 184, «Труды по русской и славянской филологии», IX, Тарту, 1966, стр. 83–85).
Стр. 349. «Мальчики» с песьими головами целыми стадами гуляют по Невскому… — Салтыков мог рассчитывать, что его читатели помнят мартовскую хронику 1864 г., которая начиналась характеристикой «мальчиков», как антитезы «мальчишек» и «мальчишества». В апрельской хронике образ «мальчиков» усложнен: им присваиваются «песьи головы». Как известно, песьи головы, приторочив их к седлам, возили с собой опричники. Вместе с тем рождение младенцев с песьими головами (по одной из вариаций Апокалипсиса в фольклоре и литературе старообрядцев-раскольников) есть «знамение грядущих бедствий». В конкретно-политическом контексте исторического момента «мальчики с песьими головами» расшифровываются как обозначение молодой генерации усовершенствованных «идеологов» и «деятелей», призванных к борьбе с демократическими силами. «Изобильное появление» «мальчиков с песьими головами» — «знамение» дальнейшего натиска реакции.
Стр. 350…адамитов, купидонов и других фофанов… украшенных чрезмерно длинными ушами. — См. прим. к стр. 348.
Стр. 351…люди, сегодня еще полные жизни, могут завтра исчезнуть… бесследно… — Подразумевается расправа царизма с революционерами, с Чернышевским и его соратниками, «исчезнувшими» в казематах Петропавловской крепости или на каторге в Сибири.
Стр. 353…тот самый г. Касьянов… — Имеются в виду письма Касьянова (И. С. Аксакова) «Из Парижа». См. о них выше в майской хронике, стр. 101 и далее.
…на лоне Спиридоновки… — См. прим. к стр. 272.
Стр. 354. «И ты, когда на битву с ложью…» — строки из стихотворения А. С. Хомякова «Давид» (1844).
Стр. 355. «Телемахида» — поэма В. К. Тредьяковского.
Стр. 356…скрипит о ложбине, образуемой на Невском проспекте железно-конною дорогой, или о действиях Литературного фонда… — Высмеивается мелочное обличительство газеты «Голос», стремившейся создать видимость живых откликов на вопросы, интересующие общество. О «ложбине» на Невском см. в цикле фельетонов «Петербургские отметки» («Голос», 1864, №№ от 15 января, 12, 14 и 23 февраля). Полемику о Литературном фонде см. «Голос», 1864, от 8 и 22 марта, и «СПб. ведомости» от 28 марта.
…в сочувствии даже со стороны такого строго-серьезного органа, как «Северная почта»… — Газета «Северная почта» была органом министерства внутренних дел и имела значение официоза. В № 74 «Северной почты» от 1 апреля 1864 г. было выражено такое «сочувствие» «Московским ведомостям», которое и имеет в виду Салтыков: «Если бы «Московские ведомости» признали нужным, — не скажем умолкнуть, но хотя бы только и стеснить круг своей общеполезной деятельности на поприще нашей публицистики, то никто бы не сожалел о том более нас».
…из статьи г. Самарина… — Речь идет о статье Ю. Ф. Самарина «Несколько слов по поводу передовой статьи „Московских ведомостей”» («День», 1864, № 15 от 11 апреля).
…вопрос о книгопечатании… «Московские ведомости» препирались об этом предмете с Финляндией… — В начале 1864 г., в связи с подготовкой цензурной реформы, возобновляются толки о том, каким должно быть новое законодательство о печати (см. т. 5, стр. 596). В № 82 от 11 апреля «Московских ведомостей» перепечатывается из «Русского инвалида» (№ 79 от 8 апреля) сообщение о прениях в финском сейме, обсуждавшем вопрос о цензуре. Финны считали, что предварительная цензура не годится для них, хотя она, по их мнению, годна для стран, стоящих на низкой ступени развития. Редакция «Русского инвалида» усмотрела в этих рассуждениях намек на Россию. «Московские ведомости» хотя и не комментируют сообщение «Русского инвалида», но, видимо, солидаризуются с ним. В № 85 (от 15 апреля) редакция «Московских ведомостей» уже прямо нападает на финнов, обвиняя их в презрении к русскому народу, в стремлении к исключительным привилегиям. Здесь же, в качестве переходной меры к новым законам о печати, рекомендуется факультативная цензура, существовавшая в Турции: издатель, берущий на себя полную ответственность за напечатанное, освобождается от предварительной цензуры. Такая цензура, ставя издателей в полную зависимость от произвола властей, была выгодна для реакционных журналов и газет, избавляя их от мелочей опеки.
Стр. 357…согласная музыка труб и литавр… — Имеются в виду строки из упоминаемой выше статьи Касьянова (И. С. Аксакова) «Письма из отечества», направленные против крайностей официального «патриотизма» (см. стр. 353).
…до того уже пластично выясняют это понятие… — Намек на доносительный характер реакционной литературы.
Стр. 360. Исправится ли девица Инна Горобец… — Инна Горобец, героиня антинигилистического романа Клюшникова «Марево», печатавшегося в «Русском вестнике» в 1864 г., сперва увлекается «нигилизмом», а затем разочаровывается в нем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.