<1. Январь — февраль 1863 года>
<1. Январь — февраль 1863 года>
Впервые — С, 1863, № 1–2, отд. «Современное обозрение», стр. 357–376 (ценз. разр. — 5 февраля). В несколько сокращенном и измененном виде хроника вошла, под заглавием «Сенечкин яд», в сборник «Признаки времени».
Сохранилась вторая чистая корректура, набранная 13 января 1863 г. и адресованная А. Н. Пыпину (ИРЛИ).
В настоящем издании печатается но тексту «Современника» с устранением цензурных изменений по корректуре.
По распоряжению председателя С.-Петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ статья была направлена на отзыв цензорам Ф. Ф. Веселаго, С. С. Лебедеву и К. С. Оберту. Отзыв Оберта неизвестен, Веселаго высказал свое мнение устно, а Лебедев 27 января 1863 г. направил Цеэ донесение, в котором писал:
«В большей части статьи под заглавием «Наша общественная жизнь», назначенной для «Современника», пытаются объяснить: что такое у нас благонамеренные, нигилисты и мальчишки. Под первыми разумеются консерваторы, под последними крайние, неверующие, самые красные. Вся эта речь, большею частию зигзагами, ведена к тому, чтобы указать, что нигилисты и мальчишки приобретают значение в обществе, потому что на них, как на вырастающую силу, начинают обращать внимание. И действительно, — оканчивает автор, — без настойчивых действий и требований нигилистов и мальчишек наше правительство не сделало бы никаких преобразований, необходимых для развития сил народных. По его словам выходит, что всеми нововведениями последнего времени мы обязаны нигилистам + мальчишкам. Так как эту последнюю мысль я предлагаю необходимым исключить вместе с другими отдельными мыслями и выражениями в 34 местах, сбоку отмеченных мною цифрами и окаймленных в тексте кавычками, то остальное за тем, не представляющее ничего резкого и грубого, можно бы дозволить печатать».[87]
Двадцать восьмого января Цеэ переслал отзывы цензоров министру внутренних дел П. А. Валуеву с запиской, в которой сообщалось: «Три цензора… полагают, что статья Щедрина «Наша общественная жизнь» могла бы быть дозволена со сделанными ими исключениями… Мнение их я вполне разделяю».[88]
Исключения, предложенные цензорами, относились, по-видимому, и к тем местам статьи, где речь шла об органе министерства внутренних дел «Северной почте». В надписи на письме Цеэ, датированной тем же 28 января. Валуев присоединился к мнению цензоров и Цеэ, «с присовокуплением, что если нет препятствия говорить о гг. Каткове, Краевском и Тургеневе, то также нет повода заслонять гг. редакторов „Северной почты”».
Но хотя, таким образом, обнародование статьи, с предложенными изъятиями текста, было санкционировано высшим руководством цензурного ведомства, она привлекла к себе, по выходе в свет, внимание наблюдавшего за журналом члена Совета по делам книгопечатания О. А. Пржецлавского. Касаясь ряда произведений, напечатанных в первой сдвоенной книжке возобновленного журнала, он писал:
«Не менее замечательною по тону и содержанию статьею толстого двухмесячного тома должно считать очерк «Наша общественная жизнь» (стр. 355–376). В нем упоминается о приостановлении «Современника» и мере этой мимоходом дается характеристика чистого произвола (стр. 359, 360). С этого как бы вступления вся статья принимает уже насмешливый тон и предметом этой насмешки и всякого рода острот избирается (кто бы мог подумать) — благонамеренный и хороший образ мыслей». «Что касается до нигилизма, — продолжал далее Пржецлавский, — то «Современник» отстаивает его и в настоящей статье, и в предыдущих — «Литературный кризис» и «Внутреннее обозрение»,[89] представляя его одним истинным деятелем прогрессивности. Такой же апологии удостаивается от «Современника» и так называемое «мальчишество», и в этой апологии он заходит очень далеко, даже до угроз (стр. 374).
Замечательнейшие в этой статье места означены на стр. 359, 360, 361, 362, 363, 364, 365, 374, 375».[90]
Хотя цензурная корректура хроники неизвестна, можно, со значительной долей уверенности, восстановить ее доцензурный текст. В приведенном выше «мнении» цензора Лебедева содержится предложение исключить из статьи отдельные мысли и выражения в «34 местах», что соответствует примерно количеству расхождений (не считая явно стилистических), обнаруживаемых при сверке журнального текста с текстом корректуры.
Лебедев предложил исключить мысль о том, «что всеми нововведениями последнего времени мы обязаны нигилистам + мальчишкам». Салтыков заменил в С указанный текст, нами восстанавливаемый по корректуре (стр. 24, строки 2—20), следующим его вариантом:
Откуда этот успех?
Увы! Как ни мал успех, но источник его все-таки не столько в нас, благонамеренных, сколько в мальчишестве, в той неустанной силе, которую оно представляет. Из того, что практическое осуществление новых жизненных форм большою частью зависит от нас и производится нами, вовсе не следует, чтобы от нас же исходила и инициатива их…
. . . . . . .
Итак, если мы видим, что жизнь сделала шаг вперед, если мы самих себя сознаем лучше и чище…
В «Современнике» отсутствует абзац о том, что трудность подвига не должна приводить мальчишество в отчаяние (стр. 24, строки 38–39). Несколько выше были выброшены упоминание о трагической судьбе революционера-«мальчишки»: «или иным способом погибает» (стр. 22, строка 6), а также слова о том, что мальчишка «лишается прав состояния и, что всего важнее, лишается права жаловаться» (стр. 22, строки 15–16).
Последовательно были сняты места, затрагивавшие действия и распоряжения власти, а также церковь и религию, например, текст от: «Я обязан быть веселым даже в то время» до: «последствие естественного хода вещей» (стр. 9, строки 2—14); слова: «и соорудили себе в Новгороде монумент… шутка!» (стр. 15, строки 26–27); вм. «с некоторою восторженностью, думая посредством гороха спасти свои грешные души» (стр. 18, строки 41–43) в «Современнике» читаем: «с охотою» и т. д. В фразе: «Это тем более желательно, что было бы вполне согласно и с постановлениями святых отцов, которые нигде не заповедали, чтобы пост продолжался восемь месяцев» (стр. 10, строка 5) — выброшенные цензором слова «святых отцов» были заменены словом «подлежащими». (Это изменение привело к несообразности — согласованию глагола «заповедали» не с «отцами церкви», а с «подлежащими постановлениями».)
Возможно, цензурное вмешательство побудило Салтыкова переработать текст о неминуемости «решительной ликвидации», заменив его новым, творческим вариантом — от слов «В чем же, собственно, дело?» до слов «наших собственных болей!» (стр. 23, строки 32–43). Приводим соответствующий вариант корректуры:
В самом деле, общий уровень жизни падает; формы, с которыми мы сжились, оказываются несостоятельными; чувствуется тяжесть какая-то; видится и сознается, что нет существа живого, которое могло бы сказать, что ему живется хорошо. Мы, благонамеренные, все это чувствуем, мы сознаемся даже, что нам не миновать решительной ликвидации, и в то же время помышляем о том только, как бы пооттянуть, да нельзя ли еще надуть, да, быть может, и так как-нибудь обойдется… Дальше канцелярского обмена чувств и канцелярской проволочки мы не можем идти, потому что воспитаны на обмане и проволочке.
Что касается сохранившегося в корректуре окончания статьи (см. раздел «Из других редакций»), названного в оглавлении ее «Некоторые наставления, извлеченные из житейской практики», и представляющего собою переработанную часть очерка «Каплуны», который вызвал в свое время замечания Н. Г. Чернышевского (см. т. 4 наст. изд., стр. 564 и след.), то оно, по-видимому, встретило возражения в редакции журнала и было снято Салтыковым еще до посылки корректуры в цензуру (см. стр. 580).
Содержащиеся в отзыве Лебедева слова «оканчивает автор», в сопоставлении с местом статьи, к которому они относятся, не оставляют сомнений в том, что в цензуру были представлены либо вторая корректура статьи без последних гранок, либо третья корректура, в которой уже не было первоначального окончания.
В центре январско-февральской хроники — публицистическое исследование общественной реакции, с лета 1862 г. шедшей навстречу реакции правительственной.
Хроника изобилует эзоповскими формулами и образами, сгруппированными вокруг двух главных иносказательных понятии: 1) утвердившегося в официально-охранительной терминологии понятия «благонамеренный человек» — «патриот», сторонник существующего режима, а в иронической интерпретации Салтыкова — реакционер, враг прогресса; 2) извлеченных из реакционной печати кличек «нигилисты» и «мальчишки», что в расшифровке автора хроники означало — передовая молодежь, увлеченная идеями материализма и социализма, революционеры.
С помощью системы конкретно-бытовых и литературных примет писатель обозначил «благонамеренный» нравственно-политический комплекс, характерный для «героя» реакционного времени: нерасторжимое сочетание аморальной плотоядности с отсутствием «убеждений» и «недовольств». Салтыков впервые наметил здесь сатирические ситуации, которые позднее были развернуты им во многих произведениях — «Господа Молчалины», «Дети Москвы», «Недоконченные беседы» — и получили завершенное воплощение в «Современной идиллии».
Общественная реакция тяжело сказалась на состоянии литературы. Правительство обеспечило правым органам печати не только административное покровительство, но и прямую финансовую «поддержку». «Власть говорит, не умолкая; литература подкуплена ею; журналистика в руках камер-лакеев гласности», — определил ситуацию герценовский «Колокол».[91] Эти события «совершенно подавили журналистику, — вспоминал Н. В. Шел-гунов. — Растерянность ее была до того велика, что писатели, казалось, вполне установившегося образа мыслей складывали свое либеральное знамя и переходили в издания, в которых они прежде считали бы за стыд работать».[92]
В подцензурной печати Салтыков сумел с наибольшей глубиной и смелостью исследовать характер и причины нравственного падения «кающейся русской литературы». Это падение определялось — по мысли автора хроники — логикой размежевания сил революционно-демократических и либерально-реформистских. Перекликаясь с Герценом, он заклеймил экс-либералов публицистики, которые вчера «надсаживали себе грудь, доказывая, что зерно всего лучшего таится исключительно в молодом поколении», а сегодня «за четвертак поют хвалебные гимны всему без различия и призывают кару небес» на передовую молодежь.
Подчеркнув, что определяющий «признак нашей благонамеренности» заключается в «ненависти к мальчишкам и нигилистам», автор хроники включился в спор о молодом поколении. В своих суждениях по этому поводу он оттолкнулся от романа Тургенева «Отцы и дети». В центре его критики оказался самый термин «нигилизм». По мнению Салтыкова (здесь он не расходился с общей позицией редакции «Современника»), Тургенев «оказал благонамеренным… услугу незабвенную», «пустив в ход» слово «нигилизм», которое стало синонимом любых морально отрицательных свойств и было использовано реакцией (подробнее об отношении Салтыкова к роману Тургенева см. т. 5 наст. изд. стр. 581–582). Впрочем, опираясь на образный материал тургеневского романа, Салтыков выходит за рамки отклика на конкретное произведение. «Отцы и дети» в сущности, служат ему отправной точкой для емких публицистических характеристик «людей сороковых годов» и «шестидесятников». Сопоставив революционное «мальчишество» с дворянскими либералами — идейно выветрившимися «бывшими друзьями Белинского и поклонниками Грановского», — в своей критике их эфемерного либерализма Салтыков сомкнулся с недавними выступлениями в «Современнике» Чернышевского («Полемические красоты», «Граф Кавур») и Добролюбова («Литературные мелочи прошлого года», «Что такое обломовщина?», многочисленные материалы «Свистка»).
Пафос январско-февральской хроники критика не случайно увидела в «заступничестве» за «молодое поколение».[93] Либерально-охранительная печать единодушно утверждала, что молодежь, «увлеченная погибельными возгласами проповедников анархии»,[94] «злым духом абсолютного отрицания»,[95] не способна к «труду созидания» — к исторически плодотворным деяниям. Салтыков противопоставил этому утверждению мысль о том, что только в «мальчишестве» заключается «будущее России», Однако хроника (особенно в финале) отразила опыт, принесенный событиями лета — осени 1862 г., когда революционный авангард, не сомкнувшийся с массами, не защищенный обществом, был изолирован и разгромлен самодержавием. Отсюда — сложное объяснение того «нравственного распадения в современном человеке», анализу которого посвящалась вся статья. Современное общество, как следует из заключительных ее страниц, вынуждено «истрачивать все лучшие… силы» в балансировании между «благонамеренностью» и «мальчишеством», так как старое «начало» уже истощилось, а новое — оказалось еще недостаточным.
В январско-февральской книжке возобновленного «Современника», после правительственной его приостановки в июле 1862 г., Салтыков был едва ли не главным вкладчиком: ему принадлежало в ней около половины всех публикаций. И даже среди первоклассных беллетристических, критических и публицистических произведений его первая хроника «Нашей общественной жизни» наиболее значительна. Перекликаясь с «Внутренним обозрением» Г. З. Елисеева и статьями М. А. Антоновича «Обзор журналов» и «Литературный кризис», она оказалась в центре публицистического материала этого номера журнала,[96] направленного в защиту «трудного подвига» молодых революционеров, против благоразумного отступничества и оппортунизма. Она давала ответ на иронический вопрос: «очистились ли мы постом и покаянием» и приобрела значение программного выступления, по которому читатель судил, что позиция «Современника» не изменилась.[97]
Стр. 7…Петербург был осчастливлен прибытием композитора Верди… во время представления… оперы «Сила судьбы»… — Премьера этой оперы — «La forza del destino», — написанной Д. Верди по заказу дирекции петербургских императорских театров, состоялась в Большом театре 10 ноября 1862 г. (А. И. Вольф. Хроника Петербургских театров, т. III, СПб. 1884, стр. 118).
Стр. 8…М. исчез из своей квартиры неизвестно куда. — Намек на многочисленные аресты участников революционного движения — Михайлова, Чернышевского, Писарева, Н. Серно-Соловьевича и других. Об «исчезающих людях» писала также «Искра» (1863, № 8 от 1 марта, стр. 110).
…взбираться… на крутизну, которая… носит название «Дураковой плеши». — Эзоповски сформулированная оценка правительственных реформ, направленная против тех, кто продолжал сохранять веру в «обновление» сверху. На полемический вызов Салтыкова откликнулось «Время». В мартовском номере журнала за 1863 г. его сотрудник Игдев (И. Г. Долгомостьев) писал в статье «Сказание о Дураковой плеши»: «„Современник” втихомолку считал нас с вами, читатель, за совершенных пешек, а в первой книжке даже и положительно высказал, что мы с вами (то есть люди, сочувствующие и «по силе мочи» содействующие прогрессу, только не по мыслям и по инициативе «Современника»…) не кто иные, как люди, из „Дуракова болота лезущие на Дуракову плешь”» (стр. 99—100).
…нет Агатона! Нет моего друга! — начальные слова элегии в прозе Н. М. Карамзина «Цветок на гроб моего Агатона» (1793).
Стр. 9…ходить по орлецам — то есть быть не свободным в изложении своих взглядов и мыслей. «Орлецы» — в православном богослужении небольшие круглые коврики с изображением парящего орла, подстилаемые под ноги архиерею в точно определенных местах.
Стр. 10…согласно и с постановлениями святых отцов, которые нигде не заповедали, чтобы пост продолжался восемь месяцев. — Длительность самого большого из постов, установленных в православной церкви, — великого поста — семь недель.
…с обнародованием новых законов о книгопечатании… — Обсуждению проекта «новых законов» Салтыков посвятил в этом же № 1–2 «Современника» (1863) статью «Несколько слов но поводу «Заметки…» (см. т. 5 наст. изд.).
…если я вижу человека, участвующего своими трудами в «Северной пчеле», в «Нашем времени», в «Северной почте»… — то есть в официальных и официозных органах печати.
Если я вижу человека, посещающего балы гг. Марцинкевича, Заллера, Наумова и других… — иначе говоря, прожигателя жизни. Процветание названных Салтыковым содержателей петербургских танцклассов стало заметным «признаком времени», о чем неоднократно писалось в газетах (см., например, «Голос», 1863, № 36 от 10 февраля).
…напрасно Андрей Александрыч Краевский будет уверять меня, что Ледрю-Роллень был, да весь вышел, — я не поверю… ибо… очень помню, как он, еще в 1848 году, боролся с Луи-Филиппом и радовался падению царства буржуазии. — Салтыков иронически приписывает А. А. Краевскому, издателю журнала «Отечественные записки» и (с 1863 г.) газеты «Голос», антибуржуазные тенденции и республиканские симпатии. Ледрю-Роллень назван здесь как деятель революции 1848 г. В связи с этим Салтыков вспоминает, в частности, о нашумевшей в свое время статье Краевского «Россия и Западная Европа в настоящую минуту», в которой выражалось сочувствие «несчастному, испытанному всякими бедствиями королю Луи-Филиппу», а в революции усматривался «буйный порыв» «уличных бродяг», «ниспровержение всех государственных и общественных оснований» (ОЗ, 1848, № 7, отд. «Совр. хроника России» стр. 1, 12). «Стойкость» именно этих своих «убеждений» Краевский продемонстрировал в 1862 г. в объявлении о начале издания «Голоса», где было заявлено «полнейшее сочувствие… повсюду укрепляющемуся в Европе общественному порядку» и «неверие в успех республиканской формы правления» (ОЗ, 1862, № 8, стр. 4–5).
Стр. 10…фельетонист Заочный сорвет с его уст улыбку, Илья Арсеньев заставит вздохнуть о черногорцах, И. А. Гончаров вырвет из груди стон, а… Лебедкин найдет его равнодушным… — Под псевдонимом Заочный в «Северной почте» помещал «обозрения литературных журналов» В. К. Ржевский, с которым Салтыков еще в 1861 г. полемизировал о «бюрократии» и «земстве» (см. т. 5 наст. изд., стр. 121–130). «Обозрения» Ржевского, претендовавшие на остроумие («наполненные… шутками дубового свойства», по характеристике А. В. Никитенко. — Дневник, т. II, М. 1955, стр. 260), были направлены против передовой журналистики, в первую очередь «Современника». В «обозрении», опубликованном в № 27 «Северной почты» от 1 февраля 1863 г., Ржевский неприязненно отозвался о «Нашем губернском дне» Салтыкова. В политическом отделе газеты, которым заведовал И. А. Арсеньев, помещались телеграфные депеши о борьбе Черногории с Турцией за независимость, закончившейся в сентябре 1862 г. поражением черногорцев. И. А. Гончаров служил в это время в цензурном ведомстве, а в 1862–1863 гг. одновременно был главным редактором «Северной почты». Это сотрудничество писателя с органами, проводившими политику самодержавия в области печати, отрицательно воспринималось передовыми общественно-литературными кругами. Секретарь «Северной почты» М. Лебедкин подписывал отдел «Внутренние известия», где помещались официально-приукрашенные данные о положении дел в России.
Стр. 11…подписчики «Сына отечества» получили привилегию… — Намек на правительственную субсидию, которой пользовалась эта официозная газета для массового читателя.
…у безземельных, но гостеприимных принцесс вольного города Гамбурга — то есть в публичном доме.
…читать… «Петербургскую клубничку»… — Слово «клубничка» для фигурального обозначения любовных похождений употреблял гоголевский Ноздрев. Бульварный листок «Петербургская клубничка. Не для детей» действительно выходил в столице в конце 1862 г., причем «считал даже своей обязанностью осмеивать „направления”» (Н. И. Кравцов. Сатирическая журналистика 60-х годов. — «Шестидесятники», М. —Л. 1933, стр. 420).
Стр. 13…всему причиной четвертак… об отношениях которого к русской литературе… так остроумно выразился… М. Н. Катков: четвертака, дескать, при них плохо не клади… — В редакционной статье катковского «Русского вестника» «Одного поля ягоды» (1861, т. 33, май) упоминание о «четвертаке» характеризовало нравственное падение современных «Хлестаковых» — «журнальных философов, которые выдают себя за крайних представителей прогресса», хотя все их «содержание» выражено «в фальшивых ассигнациях» (стр. 14–15, 20). «Таких молодцов действительно нельзя не побаиваться, — заканчивалась статья. — Зарезать они не зарежут, но не кладите вашего четвертака плохо» (стр. 26). Салтыков переосмыслил эти слова и воспользовался ими для указания на то, что «наплыв благонамеренности» в литературу объясняется прямым и косвенным подкупом со стороны правительства как отдельных литераторов, так и целых органов печати. История русской журналистики 60-х годов знает ряд таких сделок (Салтыков разоблачил их в юморесках, помещенных в № 9 «Свистка» — С, 1863, № 4. См. т. 5 наст. изд., стр. 282–288). Сатирическое понятие «четвертачизм» было сочувственно подхвачено юмористической журналистикой: «Эх, господа, господа, говорит «Современник», погубил вас четвертак или, говоря общнее, четвертачизм. С этим нельзя не согласиться» («Умеренный либерал. Литературные заметки и слухи». — «Развлечение», 1863, № 16 от 26 апреля, стр. 253). Но в определении причин нравственного падения литературы Салтыков резко разошелся с либеральной журналистикой, которая не замедлила враждебно откликнуться на январско-февральскую хронику: «И я находил кризис в литературе… и «Современник» его находит… Но я находил, что все в этом виноваты… В статье «Наша общественная жизнь» решение высказано довольно определенно: „четвертак всему виноват”» (А. Ленивцев <А. В. Эвальд>. Недосказанные заметки. — ОЗ, 1863, № 2, стр. 201–202).
Ведь заявлял же он <Катков> некогда, что некто стянул у него сочинение Гнейста… — Такое заявление было сделано в «Объявлении» редакции «Русского вестника» (1860, май, кн. 2, стр. 167). См. т. 4 наст. изд., стр. 199 и 544.
Стр. 14…да и политические интересы сосредоточивались исключительно на разъяснении вопроса, откуда произошла Русь. Ясно, что это были интересы четвертаковые… — Спор о «начале Руси», в котором одни ученые (А.-Л. Шлецер, М. В. Ломоносов, М. Т. Каченовский, Н. И. Костомаров) доказывали литовско-жмудское происхождение варягов, другие (Г.-З. Байер, М. П. Погодин) — норманнское, возник в XVIII в. и тянулся до 60-х годов. Здесь упоминается для обозначения мертво-схоластических интересов науки и публицистики официального толка.
Стр. 15…в 1862 году в нашу общественную жизнь, равно как и в нашу литературу, проникла благонамеренность. — «В самом общественном мнении 1862 год произвел благотворную перемену, — удовлетворенно свидетельствовал М. Н. Катков. — После того, как некоторые направления общественной мысли дошли до последней степени бессмыслия, выразившись в нелепых петербургских прокламациях, в расположении умов начался перелом, содействовать которому обязаны все люди благомыслящие» («Московские ведомости», 1863, № 1 от 3 января).
…литература… начала… строить целые политические системы на мотив: «Чего же тебе еще нужно?» — Подобную «политическую систему» строил, например, либеральный публицист С. С. Громека: «Люди, которых молодость протекала среди другого порядка вещей… дожив до крестьянской реформы, до уничтожения откупов, до обещания суда присяжных и земского самоуправления, невольно спрашивают себя, оглядываясь кругом: «Чего же хотят еще нынешние безумцы? Да если б нам 20 лет тому назад дали хоть половину того, что дают теперь, мы бы почли себя счастливейшими смертными» (ОЗ, 1863, № 3, стр. 12).
…все это было до 1862 года, но в этом году россияне вступили в новое тысячелетие и соорудили себе в Новгороде монумент… — Резкий перелом в политическом курсе правительства и в настроении общества Салтыков характеризует, противопоставляя «переполох» (бурный натиск революционно-демократической мысли), который «царствовал… до 1862 года», — наступившей после этого года «зрелости». Салтыков намекает на пропагандистское использование царизмом празднования в 1862 г. тысячелетия России для консолидации всех реакционно-охранительных сил. Монумент, сооруженный в честь «тысячелетия» в Новгороде по проекту М. О. Микешина и открытый 8 сентября 1862 г., для Салтыкова навсегда остался символом парадно-официального «отчизнолюбия» и в этом смысле неоднократно упоминался в его позднейших произведениях («Современная идиллия» и др.)
«R?signation» — известное стихотворение Фр. Шиллера, начинающееся словами «И я в Аркадии родился…».
Стр. 16. — Вы не верите ни во что… даже?…по всем правилам гостеприимства, гость обязан говорить хозяевам лишь приятные и угодные вещи. — Салтыков приводит в свободном изложении диалог Павла Петровича Кирсанова с Базаровым из гл. X «Отцов и детей». Последние строки комментируемого текста — сатирически перефразированный абзац: «Ему <Базарову> и в голову не пришло, что он в этом самом доме нарушил все права гостеприимства», который был вставлен в журнальный текст романа (см. «Русский вестник», 1862, т. 37, февраль, стр. 623) под нажимом Каткова и снят в последующих изданиях.
…с той же точки зрения, с какой г. Семевский взирает на русскую историю, то есть с точки зрения клубнички. — М. И. Семевский, впоследствии издатель журнала «Русская старина», в своих «рассказах» из истории XVIII в. («Императрица Екатерина I и семейство Монсов», «Царица Авдотья Лопухина» и др.) «отдался всею душою… исторической сплетне», «наглядно объясняя» «эротическую сторону человеческого сердца», — по характеристике «Искры» («Хроника прогресса», 1862, № 31 от 17 августа, стр. 410).
…не признает науки, скрывающейся, как известно, в стенах Московского университета… — Объединившись с реакционной профессурой (П. М. Леонтьев, П. Д. Юркевич и др.), бывшие «друзья, товарищи, ставленники Грановского» во главе с Б. Н. Чичериным содействовали превращению «святого непорочного» центра передовой научной мысли 40-х годов в «византийский университет», с кафедры которого звучала «проповедь рабского повиновения» (см. «Колокол», 1862. л. 125 от 15 марта; л. 135 от 1 июня; ср. А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. XVI, М. 1959, стр. 80, 105, 106, 313). Комментируемые строки откликаются на печально знаменитую вступительную лекцию Чичерина по государственному праву, в которой он (в разгар студенческого движения) заявил: «В стены этого здания, посвященного науке, не должен проникать шум страстей, волнующих внешнее общество. Здесь мы должны, углубясь в себя, в тишине готовиться на жизненное дело или на полезное поручение» («Московские ведомости», 1861, № 238 от 31 октября).
Стр. 17…сомнение насчет либерализма Василья Александрыча Кокорева… — Сатирическая критика «либерализма» откупщика-миллионера В. А. Кокорева как пустозвонной игры в «свободомыслие» часто встречается в произведениях Салтыкова. См. по указателю имен в предыд. и послед. томах наст. изд.
Стр. 18. Лазарь богатый и Лазарь бедный — не совсем точное упоминание евангельской притчи о богаче и бедном Лазаре, питавшемся крохами со стола его. Первый после смерти попадает в ад, второй блаженствует в раю (Лук., XVI, 19, 31).
Стр. 19…летом 1862 года… ходили слухи о поджогах — благонамеренные воспользовались этим, чтоб обвинить нигилистов… — 16 мая 1862 г. в Петербурге начались огромные пожары, длившиеся более недели; сгорели Большая и Малая Охта, Ямская улица, Апраксин и Щукин рынки. В связи с недавними студенческими волнениями в университете и появлением за несколько дней до пожаров прокламации «Молодая Россия», в народе и обществе возникли, при прямом поощрении и участии правительства, слухи о том, что причина бедствия — поджоги, совершенные по «адскому плану» революционеров. Тургенев вспоминал: «Когда я вернулся в Петербург в самый день известных пожаров… первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мною на Невском, было: „Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!”» (И. С. Тургенев. Собр. соч. в 12-ти томах, т. 10. М. 1956, стр. 347). Не только консервативные, но и либеральные органы печати поддерживали эту версию (см., например, ОЗ, 1862, № 6, стр. 39; «Современная летопись», 1862, № 23, стр. 17; «Северная пчела», 1862, № 151 и др.).
…образовалась какая-то неслыханная потаенная литература… (в корректуре было: «…какая-то потаенная подметная литература») — 1861–1862 гг. — «эпоха прокламаций»; «прокламации, точно по уговору, явились все в одно время», — вспоминал Н. В. Шелгунов (Воспоминания, М. — Пг. 1923, стр. 32), имея в виду появление и распространение революционных прокламаций общества «Великорусс», «К солдатам» (Шелгунова), «К молодому поколению» (Шелгунова и Михайлова), «Молодая Россия» (Зайчневского) и др. Противники революционной демократии поспешили связать эту «подземную литературу» с «мнениями крайних прогрессистов» «Современника» и «сигнализировать» об этом властям («Современная хроника России». — ОЗ, 1862, № 6, стр. 83).
Стр. 20. Вот какую страшную услугу оказал г. Тургенев. — В статье «По поводу „Отцов и детей”» (возможно, не без влияния комментируемой статьи Салтыкова) Тургенев писал: «Я понимаю причины гнева, возбужденного моей книгой в известной партии. Они не лишены основания… Выпущенным мною словом «нигилист» воспользовались тогда многие, которые ждали только случая, предлога, чтобы остановить движение, овладевшее русским обществом… оно было превращено в орудие доноса, бесповоротного осуждения — почти в клеймо позора» (И. С. Тургенев. Собр. соч. в 12-ти томах, т. 10, М. 1956, стр. 353). Строго говоря, термин «нигилизм» появился раньше, до тургеневского романа (см. А. И. Батюто. К вопросу о происхождении слова «нигилизм» в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети». — «Известия АН СССР. Отд. литературы и языка», 1953, т. XII, вып. 6, стр. 520–525).
…слово «нигилист» выражает собой совокупность всех возможных позорных понятий… чем же тут виноваты мальчишки? — Салтыков стремился разъединить понятия «мальчишки» и «нигилисты», ибо последнее давало реакционерам возможность не только предъявить революционной молодежи политические обвинения, но и морально компрометировать ее. В этом отношении он солидаризировался с Антоновичем, писавшим в статье «Литературный кризис» (в том же № 1–2 «Современника» за 1863 г.), что на нигилизм стремятся «взвалить» «разные неблаговидные факты, совершающиеся в практической жизни», «например, неуважение к родителям и другие», хотя «неблаговидные качества, приписываемые нигилистам, могут обнаружиться у людей, которые и слова не слыхали о литературной базаровщине» (стр. 97–98). К публицистам «Современника» присоединилась «Искра»: «Ни одно слово не входило так быстро в моду, как слово нигилист; его произносят господа, произносят даже слуги… теперь нигилисты — лодыри, собачьи сыновья, жулики» («Выдержки из памятной книжки старшего чиновника особых поручений, Искры”». — «Искра», 1863, № 13 от 12 апреля, стр. 193).
…г. Чичерин… изобрел в 1861 году слово: «казачество в науке». — Во вступительной лекции по государственному праву (см. прим. к стр. 16) Чичерин, обосновывая охранительные принципы, резко критиковал революционно-демократическое движение — «современную анархию умов, хватающихся за самые крайние мнения». «Весь этот буйный разгул мысли» Чичерин характеризовал как «умственное и литературное казачество», «беспутное казачество» и к этому презрительному обозначению «современного или передового направления» не раз возвращался впоследствии («Московские ведомости», 1861, № 238 от 31 октября; «Наше время», 1862, № 39 от 22 февраля). Чичеринскую метафору высмеивала также «Искра», рисовавшая ее автора в виде «казака с нагайкой» («Казацкие стихотворения». — «Искра», 1862, № 3 от 19 января; «Казаки в Москве!!!». — Там же, № 4 от 26 января).
…М. Н. Катков… изобрел… «мальчишек»… — Кличку эту Катков впервые пустил в ход в своей полемике со «Свистком»: «Хорошо ли будет для России, чтобы мы остались вечными мальчишками — свистунами, способными только на маленькие дела, на маленькие сплетни и скандалы?» («Несколько слов вместо современной летописи». — «Русский вестник», 1861, т. 31, январь, стр. 482).
…ничто не мешает быть нигилистом Н. Ф. Павлову… и благонамеренным — г. Чичерину, хотя он еще очень молодой человек. — Толчком к этому ходу сатирической мысли писателя могло послужить посвященное Н. Ф. Павлову стихотворение В. С. Курочкина «Нигилист-старичок» («Искра», 1862, № 20, стр. 289), в котором подробно охарактеризованы идейное флюгерство и моральная нечистоплотность Павлова. Тридцатипятилетний Б. Н. Чичерин был в те годы одним из самых молодых профессоров Московского университета. Салтыков подчеркивает, что по духу своей деятельности он принадлежит к «отцам», а не к «детям».
Стр. 21…мальчишки — это, по счастливому выражению «Времени», «пустые и безмозглые крикуны… свистуны, свистящие из хлеба»… — Цитируемые Салтыковым строки взяты из объявления об издании журнала «Время» на 1863 г., написанного Ф. М. Достоевским (см. «Время», 1862, № 9). Определяя свою позицию, Достоевский отмежевался как от «доктринеров» — идеологов консервативного направления, так и от «теоретиков» — представителей революционной демократии. Но этот лагерь руководитель «Времени» воспринимал дифференцированно, находя в нем «обличителей дельных» и «дешевых». Под первыми разумелся круг «Современника» («обличители» «темного царства»). Отмечая свое расхождение с ними в позитивных моментах, Достоевский заявлял согласие в критике сущего и не отказывал «дельным обличителям» в праве считаться «искренними друзьями народа» («Время», 1862, № 9, стр. 2–3, 6–7). Однако объявление содержало еще и цитируемые Салтыковым резкие памфлетные характеристики «обличителей дешевых», имевшие в виду главным образом сотрудников «Искры». Независимо от намерений Достоевского его выступление в «минуту ликвидации», когда революционный лагерь с трудом удерживал рассеиваемые силы, было воспринято как акт капитуляции «Времени» перед реакцией. Подробнее о полемике Достоевского и Салтыкова см. наст. том, раздел «Журнальная полемиках, а также т. 5 наст. изд., стр. 622–625.
…«Из чести лишь одной я в доме сем свищу!» — перефразированная строка из поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед» («Из чести лишь одной я в доме сем служу»), где она вложена в уста кухарки из публичного дома.
Стр. 22…если мальчишка умирает… всяк говорит: вот погибает мальчишка, то есть негодяй, то есть нигилист… — Эти строки являются, по-видимому, ответом на ту травлю, которой «благонамеренная» пресса подвергла посмертно Добролюбова (см., например: ДЪ <А. В. Эвальд>. Все и ничего. — ОЗ, 1862, № 3, стр. 78). Они были направлены, вероятно, и против следующей сентенции тех же «Отечественных записок», высказанной в связи с разбором финала тургеневских «Отцов и детей»: «И слава богу, скажем мы по смерти Базарова, — писал критик журнала. — Правда, автор заставил его умереть случайно, но все-таки если Базаров помер, то благодарение господу за это. Такие нигилисты, такие Базаровы гораздо вреднее для общества, чем самые застарелые и упорные ретрограды… Нигилисты (по призванию) большей частью трутни, не способные ни к какой работе… Они забывают только одно: избавить толпу от злейших ее врагов, от самих себя… Его смерть была лучшим делом его жизни… слава богу, что Базаров умер» («Все и ничего». — ОЗ, 1862, № 4, стр. 226–227).
…одни действуют по беспамятству, другие — потому, что дело это торговое и завсегда в наших руках состоит. — К людям, для которых передовые убеждения — «дело торговое», Салтыков, очевидно, относил А. А. Краевского, Н. Ф. Павлова, возможно — М. Н. Каткова. В 40-е годы они были прикосновенны к кругу Белинского, противостояли продажной литературной когорте Булгарина — Греча, подвергались нападкам «охранителей». В середине 50-х годов — находились в первых рядах поборников реформ и обличителей пороков существующего порядка. К 1863 г. все трое оказались во главе похода против революционного «мальчишества» и передовой литературы. «Беспамятными», судя по контексту, автор хроники мог считать Ф. М. Достоевского — бывшего петрашевца, поплатившегося за передовые убеждения многолетней каторгой, И. С. Тургенева, который в начале литературного пути подвергался ожесточенной травле со стороны «благонамеренных» того времени за антикрепостнический пафос своего творчества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.