Буровая установка позолоч Разговор по душам о торговле в Москве
Буровая установка позолоч
Разговор по душам о торговле в Москве
Встречаются они редко. Раз, много два раза в год. На нейтральной территории, во время бизнес-ланча. А в начале девяностых, студентами, не могли прожить друг без друга и дня. В те годы, когда телевизоры еще были маленькими, а мобильные телефоны большими, они вместе начинали свое первое дело, и дело это было важное, взрослое — торгово-закупочный кооператив. Сначала их было пятеро, потом трое, наконец они остались вдвоем — и совместно владели элегантнейшим магазином дорогой итальянской мебели. Володя Шульгин и Миша Раппопорт, коммерсанты, которые потеряли всех своих друзей.
А потом и они поссорились. Были даже некоторые обвинения в предательстве, некоторые оскорбительные намеки. Никакого смертоубийства, просто пять интеллигентных мальчиков, блестящих бурсаков, вместе принялись зарабатывать деньги, и все переругались. Вегетарианский вариант «Бригады». И все же Шульгин и Раппопорт встречаются.
У Владимира осталась дорогая итальянская мебель, Михаил открыл магазин дорогой сантехники. Оба преуспели. Шульгин от магазина уже несколько устал, а Михаил — энтузиаст, торговля его увлекает. Он вообще способен увлекаться — пишет, например, фантастические романы. Поэтому производит впечатление человека, мыслящего бескорыстно, что редкость для людей его рода занятий, которые обыкновенно думают о предельно конкретном и за большие деньги.
Вот сидят они на веранде ресторации, приличествующей их положению, на крыше небольшого особнячка в самом сердце Москвы. Торговый город Москва! Москва-товарная. И днем и ночью желтым светом горят магазинные окна. Шульгин и Раппопорт сидят за белым столиком, на донышках безразмерных плутократических бокалов неподвижны лужицы коньяка; и навек они объединены общей тайной. Они знают, что живут в богатом, веселом, некрасивом, ломящемся от товаров городе, в котором невыгодно эти товары продавать и невыгодно их покупать.
Михаил с неудовольствием смотрит в свой бокал: слишком много коньяка по стенкам размазалось. У Владимира на прошлой неделе был праздник — день рождения. Надо, значит, отметить.
Раппопорт: Ну, с прошедшим. Чего тебе в магазине подарили? Архаровцы-то твои?
Шульгин: Ручку. Как обычно, начали звонить жене: мол-де, что подарить человеку, у которого все есть… Ленка в очередной раз разозлилась — причем на меня. «Почему, — говорит, — если у тебя все есть, я об этом ничего не знаю?» Потом присмотрели в магазине пресс-папье «Буровая установка позолоч.». Опять звонили, советовались.
— Зачем тебе «Буровая установка позолоч.»? Это ж этим, пиратам Каспийского моря. Или тем, у кого сторожевые северные олени по дачным участкам бегают.
— Во-во. Ленка решила, что сотруднички мои издеваются.
— Они у тебя без чувства юмора.
— Деньги и чувство юмора несовместимы.
— Слушай, а хорошо было бы открыть магазин «Для тех, у кого все есть». Так и назвать. Фасад отделать темным, благородных кровей мрамором; дверь — дубовую, с ручкой от «Брикар», тысяч за шесть евро…
— И что бы ты там продавал?
— Ничего! В том-то и дело. Это был бы очень красивый, совершенно пустой магазин.
— Ну-ну. А чего ты еще придумал? Ты ж без мыслей об идеальном храме торговли не живешь.
— Я «Ночной магазин» придумал. Чтоб он работал только по ночам, и там продавались вещи, которые ночью надобятся.
— Водка?
— Водка тоже. И еще вечерние платья, шмотки для ночных клубов, белье, пижамы, кровати, ночники, книжки, сигареты, телевизоры на потолок, чайники на спиртовках, всякая такая еда, за которой ночью в холодильник лезут. Набор молодого фраера для гламурного романтического свидания. Девичий набор «Внезапность» — в изящной сумочке. Главное, все самого лучшего качества. Очень дорого. И ночные книжные презентации устраивать. Премия от «Ночного магазина» за самую успокаивающую и самую возбуждающую книгу года. Нравится?
— Только в качестве утопии.
— Нет, почему, я уж своего менеджера послал инспектировать ночную торговлю. Он у меня провел ночь в «Крокус Cити», в гипермаркете «Твой дом». Я ему велел: ходи всю ночь, проникайся атмосферой. Он мне такой забавный отчет принес: «Ночь — время обладания. Эманация пустого магазина, полного красивых вещей, способствует выражению эмоций в виде покупок».
— Зачем же ты эдакого дурака держишь?
— Он не дурак, у него жизнь была тяжелая. Он в рекламной фирме работал, придумывал вопросы для фокус-групп. Ну, типа «Если бы «сникерс» был мужчиной, каким бы он был мужчиной?». Потом начал работать у меня продавцом-консультантом. Я его как приметил: он лучше всех самые дорогие ванны продавал. Он таким низким голосом говорил «Эта удивительная ванна на ножках, на львиных лапках…», что даже мне начинало казаться, что сейчас эта ванна будет красться за мной по всему магазину на своих лапках. Ну, перевел его в аналитический отдел. Поэт!
— Слушай, ты меня заинтересовал: а каким мужчиной был бы «сникерс»?
— Не знаю. Сладким. Липким. Навязчивым.
— То есть жиголо? Тогда получается, что «сникерсы» должны были бы покупать в основном женщины. А покупают мужчины — так фокус-группы показывают.
— С твоим опытом и покупаться на эту лабуду?
— А ты с твоим опытом? Весь в мечтах. Вот отчего ты не расширяешься — хотя бы с тем ассортиментом и той клиентской базой, что уже имеешь? Отчего не откроешь еще два, три магазина?
— Клиентская база у меня ровно на один магазин. Ты же знаешь, вещи нашей ценовой категории продаются только на личных контактах. Моя реклама — это молва, добрый отзыв, терка по vertuфону, смокинговое радио. И потом: я не расширяюсь ровно оттого же, отчего и ты. Вовремя не подсуетился, не купил помещения под магазины, пока еще по деньгам были. А аренда в Москве — это маленькая смерть.
— Да. Ты знаешь, я недавно думал, что бы я сделал по-другому, если бы мог вернуться на десять лет назад. Чего я не предугадал совершенно — клондайкового роста цен на недвижимость. И того, что местные ребята так быстро научатся делать хорошую отечественную мебель.
— Неужто хороша?
— По дизайну — еще нет. А технологически очень даже неплоха.
— То есть ты не предугадал самое плохое и самое хорошее. Логично. А ты, кстати, не боишься, что в торговлишке кризис случится? По моим ощущениям, уже давно пора.
— Нет, не боюсь. Мебель всегда покупать будут. Я девяносто восьмого года и не заметил. Продажи почти не снизились.
— Да? Я-то в девяносто восьмом еще магазин не открыл. Странны мне твои слова. Помнишь Аль-Обайди (он еще первым в Москве начал торговать «харлеями»)? Он мне рассказывал, что с августа девяносто восьмого по август девяносто девятого не продал ни одного мотоцикла. За целый год — ни колесика. Причем у него машины по двадцать тысяч долларов стояли, а у тебя иные гарнитурчики и кухоньки по пятьдесят, а то и семьдесят тысяч евро идут.
— Тогда евро еще не было.
— Какая разница? Не бесплатно же тебе Cappellini свою мебель отдавал. Может быть, объяснение в том, что мебель — это дом, а в доме можно спрятаться? А мотоцикл — антидом. Это побег.
— Ну, убежать-то ведь многие хотели. Но Harley Davidson — не побег, а каникулы.
— Погоди, все равно получается ерунда. Тогда получается, что в кризисные годы люди должны с охотой жениться, а в спокойные — заводить любовниц. А я всегда думал, что наоборот.
— Мне говорили, что во время кризиса увеличились продажи только в одной области — в ювелирной. Старая идея: драгоценности — переносное богатство. Между тем всякий разумный человек, хоть раз в жизни купивший дизайнерское кольцо, знает, что продать в России он его не сможет. А на Западе — за полцены. Генетическая память: золото, бриллианты, сокровища. Природа страха…
— Слушай, ну ты зануда.
— А ты паникер. Какой может быть кризис торговли? Вот смотри, остановилась торговля недвижимостью. Цены стоят с осени прошлого года. В результате — избыток экспонированных квартир; никто ничего не покупает по той парадоксальной причине, что никто ничего не может продать. И что мы видим? Мы видим запрет на точечную застройку в Москве, который выгоден кому? Продавцам уже точечно построенного жилья. Государство нас не бросит. Ты чего боишься — перепроизводства дорогих вещей?
— Я боюсь перепроизводства таких, как ты, умников, которые дорогими вещами торгуют. Ну, как доброе государство забудет помочь маленьким торговцам? Мы же, по сути, маленькие.
— Ну, по сравнению с «Крокус Cити». А ты ведь, дружок, ненавидишь гипермаркеты, я знаю.
— Знаешь? А вот знаешь ли ты, что в Австралии в пятидесятые годы случилось первое гуманитарное восстание зеленых — они пожалели овец, которым во время стрижки причиняются немалые страдания? Фермеры знаешь как им отвечали? «Никто не ценит того, чего слишком много. У нас много овец, мы их не жалеем. У вас, в городах, много людей. Вы их не жалеете». В гипермаркетах слишком много покупателей. Чего их жалеть?.. У нас в России нет культуры расставания — вот что я думаю. Ни с чем. Ни с женой, ни с работой, ни с родиной, в конце концов. А магазин — важнейшая часть культуры расставания. Там покупатель расстается с деньгами, а продавец с товаром. Люди меняются тем, что у них есть, и поэтизацией этого простого действия занята половина населения Земли. Все радуются. А у нас акт продажи и покупки рождает чаще всего только одну эмоцию — глухого взаимного недоверия. Если продавец слишком радостно расстается с товаром, покупатель чувствует себя нае*анным, а если покупатель слишком уж доволен, продавцу кажется, что происходит что-то не то.
— Ну и кто из нас зануда?
— Погоди, есть один гипермаркет, который я люблю. Это провинциальная «Километровочка». Там на территории торгового центра расположены часовня, зубоврачебный кабинет, «поболтай»-комната и комнаты отдыха. Причем с кроватями. Умаялся дорогой покупатель, ходил-ходил, ножки устали — пожалуйте полежать.
— А разврат? Девочки на эти комнаты не набежали?
— Торговля — это вообще разврат. Владелец «Километровочки» молодой совсем парень, еще только начинает, весь в долгах, в кредитах, энергии через край, аж подпрыгивает на ходу. Правду говорят: «Пока голодный, не скучно».
— Кстати насчет голода. Вот что в Москве действительно из рук вон скверно, это торговля продуктами «для богатых». В любой немецкой деревне в обыкновенном продуктовом магазине еда раз в десять лучше, чем в пафосном московском бутике.
— Ох, не говори. Это же издевательство над людьми — между прочим, социально близкими. Когда я брожу с тележкой по магазину «для чистой публики», меня не покидает ощущение, что владельцы подсматривают за нами, покупателями, и тихо, но заразительно смеются. Слушай, я понял, кто они, — они мародеры. Стоит на полке, например, австралийское подсолнечное мас ло за бешеные деньги. Это находится за пределами экономической и человеческой выгоды. Зачем, для чего? С точки зрения логики объяснение может быть только одно: шел по ночной Москве какой-то несчастный австралиец с бутылкой масла, они на него напали, масло отняли и выставили на продажу. Красные кормовые бананы отняли у слонов. Рыба на вес золота лежит во льду. Черт знает сколько времени лежит, черт знает откуда привезена. Я и названий таких не слышал, а уж сиживал за столом, не беспокойся, сиживал.
— У пингвинов отняли?
— Не, это результат пиратского нападения. Захватили шхуну бедных индонезийских рыбаков, скоммерсантили улов, сами не разобрались, чего отобрали. Потому что совершенно невозможно себе представить, чтобы взрослые нормальные люди на бизнес-совещании, обсуждая ассортимент своего магазина, сказали друг другу: «Все у нас в продаже есть, а пучеглазой глубоководной зае*атки нету! Давайте срочно закупим зае*атку по цене двести евро за килограмм и обрадуем наконец наших постоянных покупателей!»
— А помнишь лобстера Борьку?
— Постой, я еще не договорил.
— Я же в тему… Помнишь, в начале девяностых мы ходили в один ресторан, ну, знаменитый еще тогда?
— Не помню.
— Как же, про лобстера Борьку писали даже потом, настолько он стал знаменитый. В общем, всякий раз, только клиент заказывал лобстера, появлялся метрдотель с живым лобстером на подносе и спрашивал: как вам такой? Нравится? Можно приступать к тепловой обработке? А потом все узнали, что у них этот лобстер живет в аквариуме на кухне, зовут его Борька, и никто его не варит. Он там вообще всеобщий любимец. Его только носят показывать, а готовят замороженных лобстеров, из коробочки.
— А вот мы с тобой люди добросовестные.
— Я-то уж точно. Да не смотри на меня так — это у меня (как ты говорил?) акт глухого взаимного недоверия. Но если серьезно, у нас выхода нет: мы же не можем взять у многих понемногу, мы должны брать у немногих помногу. Значит, и контроль значительно жестче.
— А кстати, в торговле ведь нет равенства. Торговец не может работать, не покидая свой социальный круг. Покупатель либо беднее тебя, либо богаче. Значит, ты в любом случае имеешь дело с не знакомым тебе мировоззрением.
— Ну, я своим покупателям уже ровня. Почти.
— Ой ли? Даже если так, не могу тебя обрадовать: это очень плохо.
— Отчего?
— Драйв пропадает. Азарт. С равным нелюбопытно. Его ничто не удивляет, тебя ничто не удивляет. Торговля обретает привкус супружеского секса: «Ну, давай, что ли?»
— Ну, давай, что ли, Миша, выпьем наконец. Тост всегдашний: за тех, кого уже рядом нет.
— Степанцов так с тобой и не разговаривает?
— Ты же знаешь, что нет. И с тобой, кстати, тоже. И Федюня. И Слива.
— А ты знаешь, чем они сейчас занимаются?
— Не интересовался.
— И все-таки лучше так. Мне тут недавно рассказали леденящую душу ис торию про поколение английских сирот.
— Что это такое?
— Первые русские дети, которых разбогатевшие родители посылали учиться в Англию. Этим занималась тогда всего одна компания. И вот эта повзрослевшая компания подсчитала, что девяносто процентов всех повзрослевших детей, которые уезжали с1991-го по 1995 год, остались за границей оттого, что стали сиротами. Некоторые еще в совершенно ребяческом возрасте. Родители не столько отправляли их учиться, сколько прятали. Детей спрятали, а сами — увы.
— Черт, действительно неприятная история. Вот что я тебе по этому поводу скажу: оттого я и ненавижу менеджеров.
— Они тут при чем? Кстати, я и не знал-то, что ты ненавидеть умеешь.
— Умею. И они очень при чем. Мои менеджеры меня, разумеется, устраивают, но только по принципу «евреев терпеть не могу, а Соломона Абрамыча люблю». Чудовищно раздражает меня manager-культура, вся эта философия «дорогого наемного работника», главный смысл которой в том, что люди хотят получать большие деньги без всякого риска. Ведь каждый же работоспособный управленец считает себя ровней владельцу и даже выше — и по уму (ну-ну), и по образованию. А разницы не помнит: в случае чего он только рабочее место потеряет, а у нас собственная задница на кону стоит.
— Эк тебя разобрало. Не все коту творог, пора и жопой об порог. Но понять можно. Я тут недавно захожу к рекламщикам моим в кабинет, а у них на стене новый лозунг: «Мечта каждого хорошего менеджера — заработать миллион и уехать на Гоа». Я говорю: «Ребят, снимите это, пожалуйста». Они: «А почему, Михаил Львович, — вы думаете, мысль о Гоа расслабляет? Она нас подстегивает на совместные трудовые подвиги, бла-бла-бла-бла!» А я им: «Не, все проще. Оттого, что на Гоа вы уедете с моим миллионом». А насчет задницы я давно выводы сделал: подготовиться к риску невозможно. Ты ждешь одного, а треснет тебя с противоположной стороны. Ах, какая прелестная байка у меня есть по этому поводу: лет пять тому назад Дарвиновскую премию (ту, что присуждают за самую бессмысленную смерть) отдали погибшему аквалангисту. Представь себе: горят флоридские леса, и вот на отвоеванном у огня месте находят полуобгоревший труп аквалангиста. С маской. В костюме. Со всеми делами.
— А как он туда попал?
— Его вместе с водой зачерпнул пожарный вертолет. Они ж воду как набирают: просто зависают над океаном и зачерпывают такой специальной емкостью с откидывающимся дном.
— Твою мать!
— Ага. Представляешь, ведь подводное плаванье — рискованное дело. Человек готовился к риску, был во всеоружии, так сказать.
— Да, не повезло пацану.
— Вот так и про нас скажут. Хотя риск и риски, согласись, — большая человеческая разница.
— Мне пора в магазин.
— Тянет? Соскучился? Я давно говорил, что современный магазин — часть индустрии развлечений.
— До свиданья?
— Пока-пока. Да, а ты знаешь, что один из владельцев Колпинского пищевого комбината ушел в монастырь?
— К чему ты это?
— Да так… Показательно. Раньше великие князья уходили…
Теперь они увидятся не скоро. Шульгин всякий раз после этих встреч испытывает некоторую неловкость: на отвлеченные темы он разговаривает только с клиентами. Часть работы — личные контакты. Человек он очень и очень сообразительный (про него однажды написали: «…с той свирепой скоростью соображения, которая отличает успешного человека от неуспешного»), но давно отказался от привычки полировать ум бесплодной беседой. Говорит, что уже двадцать лет аполитичен; что перестал рассуждать о политике приблизительно в то же время, когда перестал рассуждать о смысле жизни. А именно — еще в студенчестве. Вот о смысле деятельности он говорит. Признает, например, что удачно выбрал сферу приложения сил и трудов: торговля очень дорогим для небольшого круга. Удачно для себя — потому что многое изменилось с начала девяностых годов, и сейчас типичный московский владелец крупного ритейлинга — это очень энергичный и очень невдумчивый человек, прошедший жесткую практическую школу или выросший из управленца, знающий все тонкости именно русской торговли назубок, соединяющий в себе величавость царедворца со сноровкой камердинера — что необходимо для успешного улаживания проблем «наверху».
Ну а Раппопорт — вообще торговец не очень типичный. Говорит притчами. Например, спрашиваешь его: «А если бы вы вернулись на пятнадцать лет назад, занялись бы торговлей?» А он отвечает: «Недавно прочел поучительное: пошел немолодой волжанин на рыбалку. Попалась ему на крючок огромная щука. Тянул он ее, тянул, да не вытянул — сорвалась. Так расстроился, что сердце схватило. И пожалуйста — инфаркт, больница. Долго лечился. А как выписываться стал, доктор ему говорит: «Вы уж, голубчик, поберегите себя. Ничего стрессоопасного. Сон, прогулки, покой. Сходите в лес, съездите на рыбалочку».
Так что не поедет Раппопорт на рыбалочку, как и Шульгин не вернется в начало девяностых. И не будет, конечно, никакого «Ночного магазина» — время таких магазинов безвозвратно не пришло. Такого рода прекрасные проекты — часть «прошлого будущего», которое могло бы сбыться, да жизнь пошла другим путем. Параллельным. Да ведь и Шульгин с Раппопортом — часть прошлого будущего. Когда-то главные удачники своего поколения, они не сумели предугадать ни самое плохое, ни самое хорошее. Теперь им в затылок дышат новые удачники — свежие, бодрые, бесконечно чужие. И весь год, тщательно скрывая нетерпение, они будут ждать новой встречи друг с другом, очередного бизнес-ланча.