Борис Стругацкий «БУДУЩЕЕ, В КОТОРОМ НАМ ХОТЕЛОСЬ БЫ ЖИТЬ, НЕВОЗМОЖНО. НО СТРЕМИТЬСЯ К НЕМУ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН» [47]

Борис Стругацкий

«БУДУЩЕЕ, В КОТОРОМ НАМ ХОТЕЛОСЬ БЫ ЖИТЬ, НЕВОЗМОЖНО. НО СТРЕМИТЬСЯ К НЕМУ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН»[47]

Эта беседа состоялась около месяца назад в дачном поселке Репино под Санкт-Петербургом. Народу было много, и поэтому персонифицировать задававших вопросы не имеет смысла. А отвечал на них знаменитый писатель-фантаст Борис Стругацкий.

— Несколько лет назад, Борис Натанович, бытовала фраза: «Сейчас читать интересней, чем жить». А как теперь?

— Тогда не было либерализации цен и экономического кризиса. А теперь приходится ежедневно решать проблему распределения зарплаты в магазинах с гиперценами и жить интереснее. Ведь что такое жизнь? Решение последовательной цепи задач. Но я-то боюсь, что читать перестанут вообще. Писать не перестанут, а вот читать… Но такая картина уже наблюдалась и в послереволюционной России, и в послевоенной Германии: сначала угнетение культуры, потом взрыв ее в условиях гиперинфляции, разрухи, когда предложение культуры выше спроса на нее. Это состояние будет продолжаться ровно столько, сколько будет падать рубль. Стабилизируется экономика — стабилизируется и спрос на культурные ценности.

— А если человек все же предпочтет всему требования желудка?

— Такие опасения были высказаны братьями Стругацкими еще в середине 60-х в повести «Хищные вещи века». Будучи детьми своего времени, мы плохо представляем себе, что такое мир изобилия. А теперь многие страны в течение многих лет живут на чрезвычайно высоком уровне изобилия, однако культура там не умирает.

— Но они так живут давно. А вот выдержим ли мы такой «желудочный удар»?

— Если таковой удар и будет (в чем я сильно сомневаюсь), то последствия любого переедания у человека длятся всего несколько дней. Нам следует бояться другого (если вообще следует). В России, как известно, писатель больше, чем писатель, и поэт больше, чем поэт. Сказано точно, но только для определенной эпохи: по окончании экономического кризиса, при политической стабилизации литераторы утратят эту роль. Нужно выбирать: или великие потрясения и великая литература, или великая стабильная Россия, где поэтам и писателям придется удовольствоваться гораздо более скромным положением. Как во всем мире.

— А что значит «стабильная Россия»?

— Это мощная армия, твердая власть, хорошая экономика…

— …отсутствие свободы печати…

— Нет, тут вы неправы. Не всякая стабильность благополучна. Сталинская Россия была весьма стабильной. Но мы-то имеем в виду государство благополучное, а таковой Россия никогда не была. Была стабильность — стабильность кладбища или хорошо управляемой тюрьмы.

— Теперь появилась возможность широко общаться с иностранцами, и они в один голос говорят о кризисе благополучия. Появились нищие, которые не хотят работать. Вместо экономического кризиса — духовный. Поможет ли литература его разрешить?

— Мы затрагивали эту проблему в романе «Отягощенные злом». Да, может быть и так, что человек сытый, одетый, имеющий хорошую работу, дом, автомобили для всех членов семьи, уверенность в завтрашнем дне, потеряет душевное равновесие при мысли о том, что кто-то рядом живет совершенно другой жизнью. Причем, в отличие от ситуации XIX века, этот обитающий под мостом человек живет именно так не потому, что у государства не хватает средств поселить его в доме, а потому, что ему хочется жить под мостом и не хочется вкушать от даров постиндустриального общества. Он не так устроен. Могу ли я чувствовать себя духовно стабильным, когда рядом обитают люди, не желающие понимать, что можно жить в этом мире чисто, красиво, вкусно, сытно, с умом, с какой-то целью…

— Ну, допустим, общество благополучно. Но для интеллигенции становится очевидно, что человек рождается не для благополучия, не для торговли автомобилями. У человека есть некое предназначение…

— Мне не нравится слово «предназначение». Оно имеет смысл только в том случае, если человек кем-то создан. Оно может быть заложено только тем, кто создал человека. Что же касается разделения социальных функций на высокие и низкие, то я думал об этом полжизни и понял: нет этого. Не бывает! Существует человеческая деятельность, которая нужна обществу и которая не нужна, которая адекватна ему и которая неадекватна. Сочетания этих пар и создают человека счастливого либо несчастного, человека не на своем месте, мучимого комплексами. Так появляются люмпены, шизофреники, самоубийцы… и революционеры.

— Гитлер и Сталин…

— Нет, тот и другой как раз заняли свою социальную нишу. И были счастливы. Это разрушители. Их функция человечеству не нужна, но доставляет наслаждение ее носителям. Гитлер мог стать плохим художником и всю жизнь мучился бы, поскольку самый высокий его талант состоял в умении покорять души людей. Он пережил свои звездные часы и был счастлив — на нашем горе. С Троцким то же самое. Родители прочили ему коммерческую карьеру, и он никогда не испытал бы счастья стоять в длинной шинели на длинном «паккарде» перед ревущей краснознаменной толпой и кричать «Смерть мировым бандитам!».

Поэтому и важно для человека найти в себе то, в чем он наиболее силен. Это задача высокой педагогики, а не литературы. Литература никого не воспитывает, она только помогает поддерживать мировоззрение. Неправда, что «Майн кампф» заражает читателей. «Майн кампф» не может заразить демократически воспитанного человека, даже подростка, который растет в приличной семье и окружен приличными друзьями. Воспитывают человека не книги, а родители, друзья и школа.

— А что такое «хороший человек»?

— Я считаю хорошим человека, который хорошо делает свое дело на своем месте. Сама жизнь не дает проявляться в нем дурным качествам, даже если они заложены в генах.

— И все-таки хочется прогноза. Допустим, настало время, когда один человек своим трудом кормит десять, пятьдесят, сотню. Чем займутся остальные? Что будет с культурой?

— В самом деле — чем заняться человеку? В «Улитке на склоне» один персонаж говорит: «Я буду выпиливать по дереву». А другой ему отвечает: «Не будешь ты выпиливать по дереву, а будешь ты шляться от алмазной распивочной до хрустальной закусочной». В этой действительно страшной ситуации, когда «на ответы нет вопросов», возможно окончательное превращение культуры в разновидность наркотика, отвлекающего от реальности. Но это не будет культурой в нашем понимании.

— Но возможен ли благоприятный вариант?

— Не знаю, как человечество решит эту проблему. Как-то решит. Справляется же оно пока с ядерной угрозой. Правда, ценой развала одной из конфликтующих сторон. Вся надежда на то, что процесс будет протекать медленно. Пройдет несколько поколений. Здесь я надеюсь на теорию воспитания. Не дрессировки, как сейчас, а создания «человека на своем месте».

Поймите, господа фантасты: будущее, в котором нам хотелось бы жить, невозможно. Оно противоречит устройству человека, его генотипу. Так же, как противоречат ему Десять заповедей. Должно быть, они написаны для какого-то другого мыслящего существа. Хотя какое-то приближение к идеалу возможно. Мир, в котором высшим наслаждением для людей является их деятельность, в принципе возможен.

— Вы полагаете, что потребность в труде изначальна?

— Нет, изначальна потребность в наслаждении. Это первая аксиома. А вторая — человек испытывает высочайшее наслаждение, реализуя себя в труде.

— А не в творчестве?

— Это разновидность труда, я знаю на собственном опыте. Например, закончил я аспирантуру и по ряду причин не смог защитить диссертацию. И был «брошен на низовку»: назначили инженером по счетно-аналитическим машинам. Вы и не знаете, что это такое: гигантские электрические арифмометры, которые могут только складывать и вычитать. Для меня, астронома-теоретика, специалиста по звездной динамике, это был страшный удар. Пришлось начинать с азов, листать какие-то промасленные инструкции. Как чистить контакты, что куда втыкать… Жуткое ощущение. Но прошел первый, очень трудный месяц. Я понял, как работают эти машины. И к своему величайшему изумлению понял, что работать с ними интересно! Можно заставить их умножать, делить, извлекать, черт побери, корни квадратные! И понял, что неинтересной работы не бывает. Если залезешь вглубь, обязательно найдешь поле для творчества.

— Да, но большинство-то никуда не лезет!

— А этого мы не знаем. Может, у них нет такой потребности.

— А в будущем, значит, она появится…

— Эта потребность будет культивироваться — школой, детским садом. Если последовательно проповедовать идею, что неинтересной работы не бывает, найти какие-то идеологические приемы…

— Почему же братья Стругацкие не написали «роман воспитания»?

— Это будет уже не воспитание, а дрессировка. Дрессировать же и без Стругацких хорошо умеют. Возьмем ВДВ. Там воспитывают великолепно. Эффективно. Но это дрессировка: не обращая внимания на личные таланты человека, отбрасывают все лишнее, и остается Бойцовый Кот. Стрельба, прыжки, полоса препятствий…

— Но ведь десантник счастлив?

— Да, пока он молод, быстро бегает, кости не болят, пока он трех книжек не прочитал, пока на дембель не вышел. Это недолгое счастье. У него появится жена, дети, встретится он с реальной жизнью — скучной и размеренной — и все это счастье — фью!

— Что-то сомневаюсь я в этой теории воспитания…

— Да я сам в ней сомневаюсь! Я просто надеюсь, что есть в каждом человеке главный талант. Но тут предвижу возражения социологов и психологов: да вы что, охренели? Вы людей не знаете? Сколько ходит дебилов с одним-единственным талантом: поглощать декалитрами пиво. Что с ними-то делать?

— Но ведь человек меняется по мере развития науки…

— Ага, если хомо сапиенс такое существо, что не может вместить Десяти заповедей, то, может быть, стоит вывести новое? Но мы с Аркадием Натановичем сразу отставили эту мысль. Во-первых, к человеку это существо будет иметь такое же отношение, как пекинес к дикому койоту, даже внешне. А нечеловеческими проблемами заниматься неохота. Во-вторых, евгенику легко обратить во зло. Не дай бог найдут евгенические способы изменения человека — тут начнется кромешный ад, описанный в десятках и сотнях романов.

— Давайте-ка напоследок вернемся к литературе. Каково состояние отечественной фантастики?

— Как говорят врачи, прогноз благоприятный. Больной уже сидит в постельке и кушает манную кашу. Года через два начнет ходить. «Четвертое поколение» фантастов начинает давать серьезную отдачу. Уже в этом году пришлось нелегко, определяя лауреата приза «Бронзовая улитка», а дальше будет еще труднее.

— И, наконец, творческие планы?

— Мы их и раньше не разглашали. Пытаюсь писать — очень медленно, очень трудно. Если этот роман и выйдет, то под псевдонимом. Потому что он совершенно не «стругацкий».

— Что ж, Борис Натанович, остается пожелать вам в день 60-летия достаточно времени и здоровья, чтобы не раз испытать наслаждение от хорошо исполненной работы.

Интервью брали Андрей Лазарчук, Михаил Успенский