РУКА СУДЬБЫ В ПОЛЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ[51] (Интервью А. Черткова с С. Витицким)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РУКА СУДЬБЫ В ПОЛЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ[51]

(Интервью А. Черткова с С. Витицким)

Это интервью было взято 17 июля 1995 года, вскоре после того, как издательство «Текст» выпустило в свет первое издание романа «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики». В то время немногие еще знали, кто именно скрывается под этим псевдонимом. И это обстоятельство не могло не наложить отпечаток на нашу беседу, опубликованную впоследствии в журнале «Если» (N 11–12 за 1995 год) — правда, в несколько сокращенном и «уредактированном» виде. С другой стороны, это, насколько мне известно, единственное интервью с Борисом Стругацким именно как с С. Витицким, «молодым писателем», у которого только-только вышла дебютная книга. Наверное, потому, что подобный «секрет Полишинеля» просто не смог просуществовать сколько-нибудь продолжительное время. Так что теперь данное интервью может восприниматься как своего рода уникальный исторический документ.

— Господин Витицкий, я не хочу касаться некоторых сложных моментов, связанных с истинным именем автора, хотя это, конечно, сильно ограничивает мои возможности как интервьюера и глубину разговора о книге, поскольку за кадром вынужденно остается некая предыстория. Хотя, разумеется, книжка выпущена соответствующим образом, и во всех магазинах, где я ее видел, на обложку поверх псевдонима прицеплена картонка с настоящим именем автора… И все же попробуем. В двух словах — не могли бы вы рассказать историю этого романа: как возник его замысел и как он создавался?

— Я попробую, хотя, по-моему, ничего особенно интересного в истории создания этой книги нет. Много лет тому назад мне пришла в голову мысль о том, что люди нашего поколения, так называемые «шестидесятники», и те, кто немного постарше, люди, прошедшие, по сути дела, войну, оказались живы по сей день по чистой случайности. Настолько часто и настолько разнообразно встречалась на нашем пути смерть, что поневоле задумаешься: нет ли здесь какой-то Руки Судьбы, которая протащила нас через все эти — совсем несложные, очень грубые, очень примитивные — испытания и оставила в живых? Блокада, бомбежки, голод, эвакуация, повальная дизентерия, кровавый понос, чудовищные антисанитарные условия и очень голодная жизнь в той же самой эвакуации, послевоенные годы — голодные, полные болезней, блатняки на улицах, режут… Те, кто воображает, что сейчас какой-то особенный разгул преступности, очевидно, просто не помнят больших городов сорок пятого — сорок седьмого годов. Ну и в дальнейшем судьба тоже не жаловала и было множество случаев отправиться к праотцам задолго до, так скажем, среднестатистического срока. Ну, как-то в разговорах, беседах появилась у меня эта мысль, что, наверное, любопытно было бы поискать какую-то закономерность в этом хаосе и представить себе ситуацию, когда человек вдруг осознает, что слишком много счастливых случайностей было на его пути, слишком часто он выигрывал в жизненной лотерее. Что-то тут не так, какие-то фальшивые кости выпадают. На пользу человеку, конечно, но фальшивые кости. Постепенно из рассуждений такого рода и возникла — я даже не знаю — сюжет ли, фабула ли, — но, во всяком случае, скажем так: подоплека, идея этого романа. В дальнейшем, когда дело дошло до дела, конечно, фабула эта была усложнена, замысел был усложнен, добавились соображения совсем другого порядка, это естественно. Кроме того, очень большую роль сыграло желание написать о тех событиях из жизни автора и жизни его друзей и близких, которые представляют, как мне кажется, общественный интерес. Из такого рода соображений и возникла эта книга.

— А как она писалась — трудно или легко?

— Она писалась очень трудно. Я, начиная эту книгу, ставил на кон, если угодно, свою судьбу. Мне казалось, что если я ее не напишу, то смысл дальнейшей жизни в достаточной степени будет утрачен — если вообще можно говорить о таком понятии, как «смысл жизни». И каждый раз, когда работаешь в таких вот экстремальных установочных условиях, то не упрощаешь свою жизнь, а, естественно, усложняешь. И одно дело, когда пишешь, потому что получаешь удовольствие от работы, а другое дело — когда пишешь, пытаясь что-то доказать самому себе. Второй вариант, он не слишком способствует легкой работе; поэтому работалось очень трудно. Но, надо сказать, довольно быстро я понял, что я эту книгу сделаю. Первоначально она состояла из трех частей, а не из четырех. Когда я написал первую часть — историю блокадного мальчика, то я понял, что эту книгу закончу.

— Когда роман публиковался в журнале «Звезда», он имел подзаголовок «фантастический роман». Выйдя книгой в издательстве «Текст», он этот подзаголовок утратил. Какое, на ваш взгляд, определение жанра этого романа правильнее?

— На мой взгляд, это безусловно фантастический роман. Но никакой необходимости ставить такое вот жанровое определение на титульной странице, вообще говоря, нет. И я вынес его в журнальном варианте исключительно из рекламных соображений. Чтобы привлечь как-то читателей журнала. А для книжки, по-моему, это совсем не обязательно. Знающие люди и так поймут, с чем они имеют дело. А незнающему человеку все равно, что написано на титульной странице.

— В общем-то, да. Кстати, любопытный момент — если доверять спискам бестселлеров «Книжного обозрения», которым доверять, на мой взгляд, не слишком-то стоит, — однако из всей отечественной фантастики последнего времени, наряду с русскими детективами, любовными романами и некоторыми западными фантастическими книгами, эта книга этот список однажды посетила. Была в этом списке — пожалуй, единственная из всей русской фантастики. Но это так, к слову.

— Я думаю, что здесь прежде всего сыграли роль обстоятельства, связанные с истинным именем автора. Если бы я счел необходимым наглухо закрыть эту тему, то я думаю, что книжка продавалась бы гораздо хуже.

— Наверное, ее и издать в нынешней ситуации было бы гораздо труднее?

— Да, конечно.

— Так что ситуация с именем автора — это, в некотором смысле, игра в силу сложившихся старых условностей, которая добавляет этой книге даже некоторый дополнительный аромат?

— Ну, видите ли, когда я пошел на псевдоним, я, собственно, не имел в виду никаких ароматов — я имел в виду некие старые договоренности, нарушать которые я не вижу никакого абсолютно смысла. Что же касается того, что вы называете ароматом, то, откровенно говоря, мне было интересно, что получится, если выйдет книжка совершенно неизвестного автора. Как это будет?

— И как это будет не для узкого круга людей, которые очень быстро все узнают, — а для широкого читателя? Ну, скажем так, книгопродавцы раскусили все очень быстро.

— Да. Собственно, это обстоятельство никогда особенно и не скрывалось. Я не учел того обстоятельства, что последовательно проводя политику псевдонимизации, я ставлю под удар прежде всего издательство. Когда я понял, что издатель-то за что должен страдать, почему издатель должен мучиться из-за моих экспериментов? — я дал «добро» на то, чтобы подпольным образом распространялась информация об истинном имени автора.

— И чтобы книжка вышла в соответствующем оформлении, которое очень прозрачно намекает на известные обстоятельства?

— Да, для знающего человека это самоочевидная вещь.

— Хорошо. Значит, если мы не будем плотно придерживаться тайны авторского имени, то не скажете ли вы, как эта книга связана с некоторыми другими, более ранними вещами в нашей тогда еще советской фантастике? Есть ли какая-то перекличка с вещами 70-х и 80-х годов, в которых поднимались сходные темы?

— Ну, во всяком случае, «Людены» немедленно обратили мое внимание на какое-то глубинное сходство этой вещи со старой повестью братьев Стругацких «За миллиард лет до конца света»… Что-то еще называли… Да, «Дьявол среди людей» С. Ярославцева. Да, по-видимому, эта книжка уходит глубоко корнями в старые добрые времена, и в этом нет ничего удивительного: если автор до сих пор живет в атмосфере тех лет, ему очень трудно избавиться от этой атмосферы, он ее не забыл.

— Если еще раз вернуться к жанровому определению, то это произведение в жанре так называемой «литературной фантастики». То есть, во многом реалистическое произведение, где использован фантастический прием, или — даже — просто усилена мера условности. Иными словами, к жанру научной фантастики этот роман явно не относится — так, может быть, стоит определить его жанр, как «магический реализм»?

— В этом вопросе я присоединяюсь к точке зрения братьев Стругацких, которые в свое время ввели такое понятие, как «реалистическая фантастика». На мой взгляд, это реалистическая фантастика.

— Однако я к чему хочу подойти? К тому, что является основным фантастическим сюжетообразующим элементом. Понимаете, есть вещи, которые имеют определенное рациональное, естественное объяснение, а есть вещи, которые основаны на некой иррациональной посылке. И этот роман явно второго типа.

— Нет, это вам показалось.

— Но вот, скажем, в «За миллиард лет до конца света» было все-таки использовано обоснование естественного типа…

— Различие между «Миллиардом лет» и этой книжкой заключается только в том, что в «Миллиарде лет» пришлось давать рациональное объяснение — не потому, что авторы хотели дать это объяснение, а просто обстановка была такова, что эта чистая притча должна была быть замаскирована под научно-фантастический роман. Что и было сделано. А в данном случае автор не нуждался в маскировании притчи, поэтому никаких объяснений сделано не было — хотя при желании достаточно двух-трех абзацев для того, чтобы превратить эту опять-таки притчу в научно-фантастический роман. Для этого достаточно провести аналогию между действием Руки Судьбы, которая фигурирует в романе, и… Превратить Руку Судьбы — ну, скажем, в процесс эволюции. Ведь эволюция тоже совершает очень странные, совершенно непредсказуемые, абсолютно непонятные действия с жизненным материалом. И если подумать, то для того, чтобы мы с вами вот сейчас могли сидеть на мягкой мебели и говорить в странное микроскопическое устройство, называемое диктофоном, которое аккуратно записывает все издаваемые нами звуки… ну, если подумать, то природе для этого пришлось пройти путь от первичной молекулы через чудовищных динозавров, уничтожить этих динозавров, заметьте, потому что если бы природа динозавров не уничтожила, вряд ли бы мы сидели сейчас на этих мягких диванах, жизнь пошла бы по совсем другому пути — должны были произойти тысячи совершенно неуправляемых, казалось бы, совершенно неучитываемых случайностей для того, чтобы возникла сегодняшняя ситуация. Это полная аналогия с нашим героем. Наш герой живет в поле случайностей, определяемых не им, определяемых — чем? — роком? эволюцией?..

— Или сверхцивилизацией?

— Сверхцивилизацией — в конце концов, можно припутать и ее, почему бы и нет. Понимаете? Так что это все чистая условность. Почему? Что именно происходит с героем? (В чем сходство, кстати, с «Миллиардом лет».) Что именно происходит — на самом деле не суть важно. Важно то, как он относится к происходящему. Важна его человеческая реакция на происходящее. Важно, как он сам строит свою судьбу в рамках данного поля случайностей. Вот ведь что важно. Мне кажется чрезвычайно важным вывод, который я боюсь сформулировать ясно, но который… для того, чтобы его сформулировать, надо написать роман. Ведь, по сути дела, это роман о том, что человек не должен возноситься в гордыне, что человек должен сохранять скромность. Четко понимать скромное положение свое при любом раскладе событий. И даже когда тебе кажется, что тебя судьба вознесла на неописуемую высоту, что ты король, что ты владеешь необычайными способностями — на самом деле ты не только Бог, но ты еще и червь. Ты не только царь, но ты же еще и раб. И любая из этих граней твоего существа может в любой момент проявиться. Вот это вот в каком-то смысле итоговое ощущение от прожитой жизни, вот оно нашло отражение, видимо, в этом романе. И вот эта вот атмосфера, вот это вот ощущение — оно мне очень важно.

— Что, кстати, подчеркивается финалом, который, с одной стороны, больше ушел в сторону научной фантастики, потому что описывается близкое будущее, с другой стороны — стал каким-то даже нарочито сюрреалистичным. По сравнению с предыдущими частями, которые очень сильно сделаны по-бытовому, реалистично…

— Ну, это понятно, потому что все-таки первые две части романа основаны на абсолютно реальных событиях, и описаны совершенно реальные человеческие характеры. Там произведено только очень маленькое смещение, необходимое для организации сюжета, но фактически все, что там описано, на самом деле было. Третья часть — дневник кэгэбэшника — по сути дела, она написана тоже о совершенно реальном человеке, который занимается, может быть, немного фантастическим — но на самом деле не таким уж фантастическим, если подумать, делом. А вот, конечно, четвертая часть — она должна была резко отличаться и от третьей и, в особенности, от первых двух просто потому, что там действие происходит в будущем. Четвертая часть условна по своему определению, понимаете, в чем дело? Должен уверить вас — если бы мне захотелось перенести действие не в завтрашний день, а в сегодняшний, она получилась бы гораздо менее сюрреалистичной. Пришлось бы, конечно, пожертвовать какими-то элементами, но тем не менее… ведь те же самые события могли происходить и сегодня.

— Вы не находите, что все-таки этот роман… конечно, у него очень глубокая идея и интересный подход… но что роман немножко переусложнен? Во всех этих своих событийных и идейных слоях? Мы тут, помню, беседовали об этом романе с Вячеславом Рыбаковым довольно долго, и выяснилось, что я, когда я его прочитал, дошел максимум до второго слоя, а он дошел до третьего.

— Вы, наверное, правы. Потому что я разговаривал с самыми разнообразными читателями… и, в общем, очень немногие из них — скажем так: один из десяти — сумели этот роман понять на том уровне, на котором понимает его автор. Для большинства людей, конечно, энное количество нюансов — и смысловых, и эмоциональных, каких угодно — ускользает. Тут уж ничего не поделаешь. Но, видите ли, я не мог писать иначе — я хотел писать именно так. Понимаете, этого можно было бы избежать, разжевывая, объясняя, растолковывая, умножая количество слов и эпизодов, но мне не хотелось ничего этого делать. Я знаю, что там происходит. Мне кажется, что этого достаточно. В этом смысле вспоминается повесть братьев Стругацких «Жук в муравейнике», которая написана, по сути дела, по этому же принципу, который братьям Стругацким очень нравился: читатель знает ровно столько же, сколько герой. И этот роман написан по этому же принципу. То, чего не знают читатели, — герои не знают. То, чего не знают герои, — не знают читатели. Другое дело, что читательское восприятие устроено таким образом, что мы зачастую воспринимаем все, что написано в романе, за чистую монету. Кто-то из героев врет, а мы воспринимаем это как правду — нам и в голову не приходит, что герои врут. Понимаете? А на самом деле это так. И когда ты начинаешь разбираться, вдруг сталкиваешься с какими-то непонятными для тебя вещами — как это бывает и в жизни, к сожалению. Так что я согласен с вами: это, по-видимому, сложное чтение, рассчитанное, по крайней мере, на двухкратный подход к книге. Я думаю, что люди, которые прочтут эту книжку один раз, — они получат, конечно, какое-то впечатление от нее, и я вполне допускаю, что им будет интересно читать, потому что все необходимые элементы хорошей фантастики: чудо, тайна, достоверность, — все это там есть. Другое дело, что они снимут только верхний слой и не поймут сути этой вещи. Ну что ж, просто так устроена книга.

— Хорошо. И последний вопрос: есть еще какие-то новые планы, условно говоря, у писателя Витицкого на какие-то новые книги?

— Конечно, есть. У писателя Витицкого всегда полно всяких планов, другое дело — как их удастся реализовать? Это другой вопрос. От того, что написана одна книжка… Всем хорошо известно: первая книга еще ничего не значит. Мы знаем огромное количество авторов, которые написали одну книгу и больше не сумели написать ничего. Риск такой ситуации остается и у писателя Витицкого. Но будем надеяться на лучшее. Конечно, будем стараться еще что-нибудь сделать.

— Спасибо за беседу.