«Прощай, печаль»
«Прощай, печаль»
Чего не скажешь о романе «Прощай, печаль»(принадлежащем тому же автору, изданном в том же издательстве). Написав довольно длинный первый вариант, я, в минуту замешательства, немного поспешно отправила его в свою любимую корзину. Потому что у меня дома есть ряд вещей, которые в совокупности полностью выполняют все функции компьютера: письменный стол, корзина для бумаг, пишущая машинка и т. д. То, что на этой машинке нельзя перенести параграф с одного места на другое, мне не мешает, вопреки утверждениям моих более продвинутых собратьев. Если я перемещаю целый параграф в любой из моих книг, то распадается весь текст, поскольку в основном я пишу в хронологическом порядке. Иными словами, мне очень нравятся эти большие машины, которые, кажется, олицетворяют собой будущее, – а в чем можно упрекнуть будущее, помимо того, что оно выглядит слегка угрожающим? – да, мне они нравятся, я бы сказала: с точки зрения рисунка, цвета… легко возникает ощущение, что ты – гениальный график, а искаженные цвета зачаровывают мой глаз. Прекрасно. Итак, роман «Прощай, печаль» полетел в корзину, но осталось еще несколько черновых вариантов книги. Их я тоже забросила, но два года спустя обнаружила один набросок и почти против воли вновь взялась за перо. Я прекрасно понимала, что не успокоюсь до тех пор, пока не разделаюсь с этим романом, как не могу успокоиться сейчас, пока не избавлюсь от моих сирот в снегах, которые мучают меня.
Хотя сюжет романа был вполне обыкновенный, писать его было неприятно, как и перечитывать. Однажды утром некий мужчина узнает, что он обречен, – рак, которым он болен, неизлечим, короче, жить ему осталось полгода. Я хотела описать один день из жизни этого человека, приятного мужчины, который нравился женщинам, а теперь столкнулся с перспективой самой отвратительной смерти. В этом наброске я сразу вспомнила окружавших моего героя персонажей, о которых, казалось, забыла, вспомнила с первой фразы, оставленной без изменений в новом варианте: «И давно вы курите?» – мои герои вновь овладели мной целиком, и набросок не понадобился. Итак, я рассказывала об обычном существовании счастливого и привыкшего быть счастливым человека, осознавшего вдруг, какой горький и драгоценный период жизни остается ему прожить, и потерявшего почву под ногами.
И в это же время, тяжелейшее в моей жизни, я открыла для себя Шумана. Сама переживая ад, я слово за слово рассказывала историю другого человека, ожидавшего своего конца. Говорят, что писатели описывают противоположное тому, что сами переживают, но я всегда писала веселые книги, когда была весела, и наоборот. Эта книга, разумеется, была грустной, с отступлениями, переоценкой прошлого и вариациями на тему. Трудно и на первый взгляд непозволительно описывать смерть другого человека. Однако роман «Прощай, печаль» вполне хорош, серьезен и смешон, горек и достоверен, эмоционален и чист. Между прочим, любопытно, насколько мои книги (если перечитать их подряд, как я это сделала) могут быть непохожими друг на друга, – это бесспорно, – но при этом все они чисты. Прочитав их, не испытываешь подавленности или отвращения, как иногда бывает; по крайней мере, такая литература не угнетает меня, не наводит уныния, хотя далеко не всегда приводит в восхищение.
После таких приятных похвал в собственный адрес я возвращаюсь к моему дорогому Матье и к тому, что он считает концом своей жизни. После выхода романа «Прощай, печаль» я получала письма, на которые мне нечего было ответить, впрочем, ответа никто не просил. Люди, ожидающие смерти, плевать хотели на автографы или банальные утешения. Они ограничивались тем, что признавали точность моих описаний, и посылали мне письма, даже если им не нравился конец книги, этот «хитрый ход» автора. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы они не хвалили меня за точность описания, потому что у меня складывается впечатление, будто я использовала их болезнь в качестве материала для книги. Один из корреспондентов поблагодарил меня за то, что «почувствовал себя менее одиноким», но он не указал обратного адреса. И это доказывает, что смерть воспринимается как постыдная вещь не только теми, кто болен СПИДом. По правде говоря, я, как ни странно, не предполагала, что эту книгу будут читать больные. Не думала, что они, возможно, купят роман, предположив, что в нем, как и в других книгах, будет рассказана одна из обычных моих любовных историй, способных развлечь читателя в первую очередь. Сюжет романа «Прощай, печаль» накрепко привязан к смерти, а конец слишком легковесен, несомненно, по моей вине: мне всегда нравилось изобретать банальные развязки драм, я всегда любила смешивать сладкое с соленым, холодное с горячим и т. д.
Но, признаваясь в этом, я испытываю бесконечное и безграничное сочувствие к некоторым моим читателям, и особенно к тем безнадежно чуждым мне людям, что присылают мне такие письма:
Уважаемая госпожа Саган!
Я читал Ваши книги всегда. И отношусь к Вам с большой теплотой и уважением. Вот почему считаю, что должен рассказать Вам о фантастическом – для Вас и для меня – проекте. Видите ли, я прожил бурную жизнь, настолько бурную, что Вы и представить себе не можете, как, впрочем, не сможет и никто другой. Я хотел рассказать о ней Вам непосредственно или записать этот рассказ на магнитофон, поскольку у меня не было времени научиться печатать на машинке. Вы же это умеете, и если поможете мне оформить мою историю и опубликуете ее (поскольку у Вас есть связи в литературном мире), мы разделим гонорар пополам. Мы даже можем поделиться славой, если Вам это важно (а если действительно захотите поставить на обложке только свое имя, мы всегда сможем об этом договориться: я человек честный, Вам это каждый подтвердит).
Жду с нетерпением ответа на мое послание.
С дружескими чувствами и наилучшими пожеланиями, Ваш преданный и верный читатель, а в скором времени, может быть, и коллега Жан-Пьер Дюбуа, Невер.
Я не отвечаю на такого рода письма. В них изначально заложена самоуверенность, которая мне претит. Но иногда я все же пишу горе-писателям, переживающим отчаяние оттого, что они действительно верили в свой талант и проработали над книгой полгода или больше.
Эти достойные люди увлечены литературой в большей степени, чем можно себе представить, и, не имея ни малейшего таланта или шанса на успех, страстно желают, чтобы их книги были опубликованы и прочитаны. Они живут этой мечтой и, витая в облаках, рано или поздно наталкиваются на рекламное объявление в какой-нибудь газетенке, одно из тысяч объявлений, единственная цель которых – польстить людям, жаждущим писать, и признать их право на существование; так, под заголовками типа: «Вы должны писать!» или «Почему не вы?» – рекламирует себя издательство «Ля плюм франсез». Бедняги сохраняют рекламу с адресом. И в конце концов, уступив соблазну, посылают в указанное «издательство» накопленные посредством жестокой экономии двадцать-тридцать тысяч франков, востребованных «издательством»: 1 – для издания книги; 2 – для оплаты услуг знаменитого писателя, который, прочитав ее, даст начинающему автору настолько ценные советы, что его гадкий утенок превратится в лебедя. После чего утенок ждет месяц, два, иногда больше, редко – меньше, во всяком случае, достаточно долго, чтобы при получении восторженного отзыва большого писателя кричать от радости, тем более что ему обещана встреча с ним во время предстоящего визита знаменитости в столицу. К сожалению, на организацию этой встречи и пребывание молодого человека в столице именно в тот период времени, что ему обещан, потребуется дополнительная сумма в двадцать тысяч франков. Наш уже разоренный герой разбивается в лепешку, но ухитряется собрать необходимую сумму, после чего взирает на своих скептически настроенных друзей с таким загадочным и торжествующим видом, что те просто поражены. Он ничего не рассказывает друзьям, потому что они высмеяли бы его и вновь попытались бы разрушить его мечту. Итак, в издательство «Ля плюм франсез» отправлен новый чек, и через две недели наш мечтатель получает по почте двадцать пять «еще горяченьких» экземпляров своей книги, размноженной, естественно, на ротаторе. А вот об этих двадцати страницах в газете «Эко дю Керси», например, была написана восторженная статья, копию которой ему пришлют отдельно. Наш герой ликует. Ему понадобится месяц, чтобы найти, заработать или занять необходимую сумму для поездки в Париж, где он встретит своего писателя-наставника, а также издателя, которому он должен оплатить две трети стоимости билета по маршруту Париж – Марсель, туда и обратно. Ну разве он не безумец? О чем размечтался! И все-таки страсть побеждает, он находит еще три тысячи франков. Но тем не менее встревожен. И не без оснований.
Ведь в течение этих трех, а может быть, и шести месяцев наш бесталанный писатель будет верить в свое призвание. Будет верить и следовать дьявольскому и вместе с тем творческому предназначению, соответствующему его подлинному «я». И кто мне докажет, что, любя или думая, что любимы, мы испытываем разные чувства? Наш герой искренен, но обречен; и тем не менее он испытает счастье борьбы с чистой страницей, смятение перед последним листом рукописи, скрип пера по бумаге, шорох перевернутой страницы, запах чернил и т. д. Будет работать ночами, узнает, что такое предрассветная усталость, и, счастливый, вытянется на еще не разобранной постели и пр. Он заснет, повторяя фразу, написанную ночью, и тут же подумает, что надо будет заменить в ней одно прилагательное. Затем десять раз встанет и ляжет опять, вылизывая написанное; эта ночь измотает его, но принесет удовлетворение и восторг, он так будет доволен собой… Вот оно, блаженство!
И какое счастье противопоставишь этому его блаженству? Как убедишь человека не верить в него? Это невозможно, если только вместе с похвалами от «Ля плюм франсез» он не получит хотя бы денежный чек, вместо того презрительного молчания, которым его «одаривают» сегодня. И я со слезами на глазах отворачиваю взгляд от этих сентиментальных неофитов, которых, между прочим, так часто, но безуспешно предостерегали от всякого рода «Плюм франсез», где иногда случайно попадается такой мошенник от литературы, умеющий подстегнуть энтузиазм одних и удвоить цинизм других.
Увы, помимо афер с мечтой, немало других бед подстерегает писателя-неофита. Например, проблема пунктуации, в которой все как будто разбираются, но это большая ошибка. Я прочитала немало книг на эту тему, написанных специалистами, страстно, безумно влюбленными в запятую и настроенными резко против точки, восклицательного и вопросительного знаков или нарочито присоединенных к ним других знаков препинания.
К точке относятся плохо, но все же уважают ее больше, чем точку с запятой, этот половинчатый знак, способный сделать все, что угодно, с вышеупомянутой запятой, подлинным знаком препинания. Я уверена, что серьезные люди в цилиндрах и со словарями дрались из-за изменений смысла, связанных с пунктуацией. Вы берете два, три милых слова, меняете их местами, и – гоп! – начинается война. Я уж не говорю о двусмысленности знака трема,[17] о рассеянности скобки, лживости многоточия, развязности крышечки (^), знака (/) или () над гласными, которые можно ставить везде, и тех двух точках (двоеточие), что являются близнецами в литературе. Просто воздадим хвалу непоколебимым защитникам пунктуации, людям чаще всего скромным, посвятившим себя любимому делу, и чаще всего – хочется отметить – проявляющим активность весной. Без сомнения, тем из моих читателей, что надеются узнать обо мне больше того, что мне обычно удается рассказать, это перечисление откроет нечто такое, чего нет во множестве моих книг.
Неужели я закончила эту изнурительную, увлекательную, но временами тяжкую работу? Достаточно ли внимательно я прочитала мои прежние сочинения? Вполне ли искренне говорила о них, чтобы это эссе чего-то стоило?.. Не знаю. Перечитывая свои книги, я то погружалась в трясину самоуничижения, то парила в облаках самодовольства. Два непроизвольных движения души, которые, к счастью, не превратились в ту или иную позицию. Надо сказать, что когда я писала эту книгу здесь, сейчас, то испытывала вполне ощутимое счастье: в деревне, расположенной в департаменте Ло, стояла прекрасная холодная погода, и всю ночь в изножье моей кровати потрескивали дрова. Надо также добавить, что из-за сломанной ноги я три месяца принимала лекарства, ходила на приемы к врачу, делала рентген, сканирование и, измучившись, очутилась наконец в краю моего детства, гостеприимном или не очень – в зависимости от настроения, которое приносишь с собой. Там все нравилось мне, все согревало душу. И я вновь открывала этот край для себя. Возраст не имеет значения, если учишься жить. Может быть, всю свою жизнь мы только это и делаем.
Снова отправляемся в путь, начинаем все сначала, дышим полной грудью: как будто никогда и ничего не узнавали о нашем существовании и лишь изредка обнаруживали в себе черту, неизвестную самим себе и нашим друзьям: выдержку, мужество, тонкость, нечто такое, что высвечивается в тяжелейшие минуты и чего мы от себя не ожидали… Когда этого не случается, увы, обнаруживаются, конечно, бессилие, трусость, бегство от всего.
И вот я возвращаюсь домой с книгой под мышкой, уложенной в красивую красную папку, с книгой, которую мне теперь предстояло препарировать, расширять или ужимать, словом – удовлетворять с ее помощью свою мазохистскую страсть к правке. Точно так же, как очень скоро, но несколько позже, я займусь своим новым романом и его новыми героями. Они ждали меня, нуждались во мне, чтобы начать жить, как, впрочем, и я нуждалась в них… Мне кажется, мои герои нужны были мне всю мою жизнь, о чем свидетельствуют названия книг, которые я теперь перечитала.
Перечитала в первый и, без сомнения, в последний раз.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.