«Любите ли вы Брамса?»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Любите ли вы Брамса?»

В компании друзей я совершила поездку в Нормандию, где хотела снять дом на следующий месяц. Выбирать пришлось между большим обветшалым и уединенным домом, окруженным полями и рощами, и комфортабельной виллой на пляже, оснащенной современным оборудованием. Разумеется, выбор пал на первый вариант. Я уже неоднократно, раз двадцать, наверное, рассказывала, как в последний день перед наймом дома выиграла его в карты. Он до сих пор принадлежит мне, это единственная реальная собственность, которой я владею на земле (так же, как «Мерседесом» семнадцатилетней давности); и несмотря на бесчисленные залоговые обязательства, которые мне достались вместе с домом и до сих пор еще не погашены, я очень надеюсь дожить до конца дней, не потеряв его.[2]

Так на чем же я остановилась? Судя по хронологическому перечню моих книг, представленному на авантитуле моего последнего романа, мы добрались до «Любите ли вы Брамса?».

Критика

«На этот раз мадам Саган, судя по всему, услышала наши упреки. Книга „Через месяц, через год“ отличалась нестройностью и небрежностью, которые были нами отмечены. В романе „Любите ли вы Брамса?“ мадам Саган, впрочем, как и мы, определенно любит красивые названия, – с первых страниц представлены все герои, их встречи неизбежны и вполне мотивированы: тридцатидевятилетняя Поль – по-видимому, таков возрастной предел неотразимости, с точки зрения мадам Саган, – двадцатипятилетний Симон, красивый молодой человек, влюбленный в Поль, и Роже, неверный любовник Поль, которую он мучает своими вечными обманами и беспорядочной жизнью. Впрочем, Роже – наименее удавшийся герой из этого трио. Успех мадам Саган объясним с первой главы. Интрижка, которая завязывается между зрелой женщиной и незрелым молодым человеком, оказывается историей любви, далекой от порока, более того, она убедительна и волнующа. Короче говоря, большая удача. Остается лишь поздравить мадам Саган и помолиться за ее творческое исцеление (которого многие после неудачи с предыдущей книгой уже не ожидали, а другие, напротив, втайне на него надеялись)».

«Прелесть этой книги объясняется тем, что сюжет строится вокруг трех персонажей, заставляющих друг друга страдать, но не теряющих обаяния. И хотя возраст Поль, об этом уже было сказано, представлен в романе как обстоятельство, чреватое неизбежной катастрофой (при том, что терзания героини могли бы показаться несовременными даже самой мадам Саган), хотя страсть, поражающая героев, как гром небесный, – вещь сегодня редкая, а Роже с его романами-однодневками наводит скуку, само описание героев – абсолютно классическое и вместе с тем захватывающее. Короче говоря, мадам Саган рассказывает нам об одиночестве в любви с искренностью и целомудрием, которыми пренебрегает большинство ее собратьев по перу. А мы этими качествами восхищаемся».

Неудача романа «Через месяц, через год» в какой-то мере выбила меня из седла, тем более что она усугублялась сочувственными минами моих собеседников и шепотком: «Как жаль» – за моей спиной. А иногда приходилось слышать и такие высказывания: «Клянусь вам, я залпом проглотил „Здравствуй, грусть“, но тут, конечно… О, я уверен, что вы воспрянете в следующей книге, во всяком случае, когда-нибудь… Видите ли, подобное происходит так часто, фейерверки гаснут сами собой…» Я улыбалась, шутила, но была вне себя от злости, и это задевало мое самолюбие, подрывало душевное спокойствие.

Помню, как однажды в Гассене под вечер или после бурной ночи я проснулась – голова на столе, волосы свисают на глаза, так что в первую секунду не могла даже понять, кто я такая. И мне пришлось читать и перечитывать последнюю страницу рукописи, чтобы добраться до слова «Конец». Я поднялась, затем присела на ступеньку. Рядом не оказалось никого, с кем можно было поделиться моим счастьем, и, чтобы утешиться, я стала смотреть на виноградники и безлюдную площадку для игры в шары; а где-то вдали – совсем серое, уже сбросившее свой повседневный синий наряд – море. Его мне как раз и не хватало, но до моря было слишком далеко, чтобы я могла слышать ритмичное и радостное его дыхание, подобное урчанию огромного кота, лижущего своим шершавым языком песок на пляже. Друзья куда-то разошлись, оставив меня одну, – я успела лишь сказать им, изобразив из себя вдохновенный, но опечаленный неизбежным одиночеством «синий чулок»: «Предстоящее вам освежающее купанье очень соблазнительно, но я подошла к самому концу книги. Сегодня вечером она наверняка будет завершена». – «Ах, ах! – ответили мне. – Не так уж и быстро ты ее написала! Верно? Я даже подумал, не отказалась ли ты от своих прелестных коротких романов ради длинной и нудной трилогии…» – «Нет, будьте спокойны, – ответила я сухо. – Чтение моей книги займет не более полутора часов вашего времени». Короче, я почувствовала себя очень одинокой, один на один со своим ненужным талантом и ежедневными усилиями заработать на жизнь себе и нескольким бездушным эгоистам. У меня даже слезы навернулись на глаза, когда я описывала для вас такую свою судьбу, а ведь некоторые читатели так завидуют мне! Если бы они видели, как я, проработав три или шесть месяцев над книгой, пишу слово «Конец», и это абсолютно неинтересно, безразлично моим лучшим друзьям… Да, воистину «слава – это сверкающий траур по счастью», как писал… кто же это написал? Мадам де Сталь или Шатобриан?

Во всяком случае, если призадуматься, то вовсе не слава угнетала меня, а скорее работа, которой она требовала… и если мои друзья казались безразличными, почти жестокими, значит, им надо было за что-то отомстить мне.

И действительно, совсем недавно, прекрасным ранним утром я, проработав всю ночь, примерно в семь часов утра обошла дом и перевела часы Боба, Софи Литвак и Бернара Франка на пять часов вперед. То же самое я проделала со стенными часами, поставив стрелки на полдень. Затем весело обежала их спальни, восклицая: «Завтрак! Завтрак готов! Уже полдень! Пора на пляж!» И, дрожа от радости, прислушивалась к их комментариям: «Господи… какая я усталая…» – говорили они. «Я тоже, а мы ведь вернулись не так уж поздно…», «Небо какое-то белое…», «Да, странная атмосфера. Тишина… Ни одного звука…» и т. д. В конце концов мы уселись в машину и, резвясь, высыпали на пляж (владелец которого только начинал раскладывать матрацы на песке). В этот момент я без лишних слов улизнула, так как оторопевшая хозяйка прокричала нам с южным акцентом: «Да как же это… Вы что, с постели свалились, бедняги?.. Что тут делать в такой час?.. Даже море не прогрелось…» Мои глупые шутки, беспорядочная натура, страсть к детским забавам – все это обсуждалось и осуждалось после моего возвращения. И хотя ряд загорелых спин демонстрировал мне свою обиду, я не могла удержаться от смеха. У меня в ушах все еще звучало: «Небо какое-то белое… Да, странная атмосфера…»; и эти простофили постукивали по своим часам, будто они были виноваты в их легковерии.

Я только что назвала как нечто само собой разумеющееся имя Бернара Франка – читатель, конечно же, узнал журналиста из «Обсерватер» (работавшего прежде в «Монд» и многих других изданиях) – и сделала это потому, что после нашего знакомства мы редко расставались. Флоранс представила мне его на одном из коктейлей в год выхода романа «Здравствуй, грусть». Это был неприветливый молодой человек с густыми бровями, приятным голосом, красивыми руками; в обращении с малышкой Саган он всегда был ироничен, но с первого дня – несколько любовных приключений не в счет – не покидал ее, так же как она его. Он уже написал потрясающую «Всемирную географию», был близко знаком с Сартром, а для меня явился самим воплощением интеллектуала. Мы часто жили вместе, насколько позволяли наши дома, наши разные браки, и разошлись лишь по вине быстротекущего времени – других причин не было. Конечно, у него на сей счет могло быть иное мнение, мне кажется, он скорее упомянул бы о своем долготерпении, о моих дурацких книжонках (в то время как я, нисколько не насилуя себя, относилась с неизменным уважением к его книгам). Флоранс, Бернар и я колесили на моих красивых машинах по улицам Парижа, по дорогам Юга и заснеженным шоссе, и все трое были счастливы и веселы. После некоторых перипетий, о которых мы никогда не говорим, потому что по-прежнему встречаемся так, будто познакомились лишь накануне, мы оказались в одинаковом душевном состоянии… все трое развелись и, будто странные раки, навсегда прицепились к одному и тому же утесу литературы.

Если говорить о дружбе, следует вспомнить, что в 54—55-м годах я познакомилась с танцовщиком Жаком Шазо, самым смешным человеком в Париже. Мы с ним не расставались вплоть до его смерти, очень любили друг друга и вместе много смеялись. Нет, я не смогу долго рассказывать о нем. Даже о живых друзьях говорить трудно – из деликатности, но о покойных вспоминать в десять раз тяжелее и, на мой взгляд, в десять раз бестактнее. В душе я говорю себе: «Как бы это понравилось Х! Как бы У над этим посмеялся…» Я не верю ни в вечную жизнь, ни в реинкарнацию, я атеистка с четырнадцати лет, но все равно не могу смириться с тем, что никогда их не увижу, потому что воспоминания неожиданно сдавливают вам горло, вы упираетесь в стену, закрыв глаза, и произносите то или иное имя. Какого жестокого и бесчувственного бога можно упрекнуть в этом?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.