Откуда?!
Откуда?!
Почему же катастрофические мифы у нас пустили такие глубокие корни? Эти опаснейшие мифы? Мифы, которые буквально выбивают из рук любой инструмент, не дают сделать никакого осмысленного дела? Мифы, которые убивают?
Читатель вправе не согласиться со мной, но похожее, началось после переворота Петра I. И связано это с одной особенностью православной исторической психологии.
… В первый век своего существования христианская церковь видела мир как арену столкновения добрых и злых сил. Не было в мире ничего, что не было бы или праведным, или грешным. Любое решение императоров, любое явление в природе было или хорошим, святым, или плохим, грешным. Животные, даже минералы, звезды, народы и отдельные люди жестко разделялись на «положительных» и «отрицательных», святых и грешных.
В XIII веке католики признали существование рая, ада и чистилища — особого места, где души проходят искупление мелких, не «смертных» грехов, и попадают потом все же в рай. В западном христианстве появилось представление о нейтральном — о личностях, явлениях и поступках, которые не грешны и не праведны. И пока не затрагивалась сфера грешного и святого, западное общество могло изменяться, не ставя под сомнение свои важнейшие ценности. Научившись у арабов делать бумагу и создавая горнорудную промышленность, западные христиане и не грешили, и не приближались к святости.
Восточное христианство продолжало жить в мире, где не было ничего нейтрального — такого, что не было бы ни грешным, ни праведным. Византийские ученые состоялись как невероятнейшие моралисты. Они тратили массу времени на объяснения того, как блаженны птицы, которые склевывают в садах насекомых, как они полезны для человека, и вообще, как хорошо, что они есть. Для них важны были не только, а часто и не столько факты, сколько их религиозно-морализаторское истолкование.
Русь и в XIII, и в XVII веках в представлении русских оставалась святой землей, в которой все было абсолютно священно и праведно. Любая мелочь, включая обычай класть поясные поклоны, спать после обеда или сидеть именно на лавке, а не на стуле, была священным обычаем; отступиться от него значило в какой-то степени отступиться и от христианства. Естественно, в эти священные установки нельзя было вносить никаких изменений. Начать иначе пахать землю или ковать металл значило не просто отойти от заветов предков, но и усомниться в благодатности Святой Руси.
А все остальные страны, и восточные, и западные, рассматривались как грешные, отпавшие от истинной веры. Даже в конце XVII века прикосновение к «инородцу» опоганивало; входить к нему в дом и есть его пищу было нельзя с религиозной точки зрения. Немцы оставались теми, кто используется, но у кого почти не учатся. А русское общество бешено сопротивлялось всяким попыткам его хоть немного изменить.
В такой системе ценностей невозможно учиться постепенно, вводя изменение за изменением. Для того чтобы учиться у Европы, нужно было все «перевернуть»: объявить плохое хорошим и хорошее плохим, грешное праведным, а всегда бывшее праведным — как раз грешным.
Петр это и сделал — перевернул систему ценностей. Святую Русь он объявил отсталой и дикой, несовершенной и грубой. Грешные западные страны, населенные чуть ли не бесами, объявил цивилизованными и просвещенными, источником знания и культуры. В такой перевернутой системе ценностей само собой получалось, что грешная, ничтожная Русь просто обязана перенимать мудрость у праведного ученого Запада.
Теперь как раз немецкая одежда повседневна на обритых дворянах, на свадьбе же бородатых шутов одевают в русскую народную одежду, а в гимназиях XVIII века русскую одежду будут заставлять надевать лентяев и двоечников. В НАКАЗАНИЕ — как столетием раньше надевали немецкую.
Петр I и не думал отменять противопоставление Россия — Запад; он только поменял знаки на противоположные. То что было со знаком плюс, стало восприниматься со знаком минус, и наоборот.
Более того….
Петр женится на Екатерине, крестным отцом которой при перекрещивании в православие был его сын Алексей (потому она и стала Алексеевной). И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, но еще и на своей духовной внучке…
Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо. «Отцом отечества» — только глава всей Русской православной церкви.
Петр I допускал называть себя богом и Христом, к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений, которые относимы вообще-то только к Христу. Так Феофан Прокопович приветствовал Петра, явившегося на пирушку: «Се Жених грядет во полунощи», а после Полтавской битвы 21 декабря 1709 года Петра встречали словами церковного пения, обращенного к Христу в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…»
Восставших стрельцов пытали и казнили с такой истинно сатанинской жестокостью, что невольно возникали некоторые вопросы… А кто же это с таким упоением, чуть ли не с сатанинским хохотом, истребляет православных, откровенно наслаждаясь их мукой?!
А священников из восставших стрелецких полков вешали на специальной виселице в виде креста, и вешал их палач, одетый священником.
Петр I основал Всешутейный и Всепьянейший собор, который мог восприниматься только как кощунственное и притом публичное глумление над церковью и церковной службой.
Доходило до удивительных совпадений, о случайности которых я предоставляю судить читателю…
Пришествие Антихриста ожидалось в 1666 году, а когда оно не исполнилось, стали считать 1666 не от рождения Христа, а от его воскресения, то есть в 1699 году. За несколько дней до наступления этого года, 25 августа 1698 года (следует помнить, что год начинался 1 сентября) Петр вернулся из своего заграничного путешествия. Вернулся и начал бороться с русской национальной одеждой, с бородами, перенес празднование Нового года на 1 января (как в неправедных западных странах).
Получалось, что Петр прекрасно вписывался в образ Антихриста, и ничего не имел против этого образа. Разве Петр не знал, как воспринимаются эти его действия? Не мог он этого не знать.
Своими поступками Петр провозглашал, что он Антихрист, так же верно, как если бы он это о себе заявлял! Понимал ли он, у кого, по представлениям его подданных, изо рта и носа исходит дым, когда с дымящейся трубкой шествовал по улицам Москвы? Если бы Петр шел по улицам Москвы и громко кричал: «Я Антихрист!» — и тогда эффект был бы не больше.
Да и сами офицеры и солдаты — в мундирах иноземного образца, с бритыми физиономиями… Ведь бесов на иконах изображали обритыми и в немецких сюртуках и кафтанах!
У современника Петра, даже предельно лояльного к царю, династии Романовых и к Российской империи, не мог не возникать вопрос: кого же мы защищаем и за кого в бой идем… А сами мы, получается, кто?! Защитник и слуга отечества оказывался, мягко говоря, в довольно сложном и весьма неясном положении.
Эта неопределенность сохранялась и в более поздние времена. И для широких слоев дворянства, и для русской интеллигенции. Мы — служилый слой, честные слуги государства. С другой — в самом этом государстве мы легко видим нечто сатанинское. Так чему служим, православные?!
С одной стороны, мы, русские европейцы — патриоты. Мы любим свою страну естественной сыновней любовью. Но считаем себя не частью народа, а чем-то отдельным и стоящим выше народа: интеллигенцией. Мы видим свою задачу в том, чтобы цивилизовать народ, приблизить к себе… Все замечательно и благородно, аж в носу пощипывает от умиления. Только получается, мы народ одновременно любим и презираем. Хотим ему служить и отрицаем его коренные духовные ценности.
На века стало хорошим тоном ругать эту «дикую» Россию, грубую и бородатую, не умеющую правильно жить. Стало чем-то нормальным находить в ней самые невероятные недостатки (даже и те, которых нет). Ведь «все знают» и «очевидно», что Россия отсталая и дикая, надо только показать — в чем именно на этот раз.
А теперь давайте оговоримся: возможно, все в православной культуре не так уж и страшно. Мне довелось писать о том, как весь XVII век шли заимствования. Первые Романовы организовывали новые производства, заводили «полки нового строя» и, нанимая немецких и шотландских инженеров и офицеров, ставили их над русскими рабочими и солдатами — просто потому, что они владели знаниями, которых у русских еще не было. Многие реформы, приписанные Петру, на самом деле проводились еще его отцом, а кое-что и дедом[44].
Мне близка гипотеза Лотмана — Успенского[45] о неизбежности «переворачивания» бытия в православных культурах. Опыт истории говорит, что история православных стран полна невероятных разрывов, катастроф, резких необъяснимых поворотов. Как будто все подтверждается.
Но, во-первых, не надо считать никакую гипотезу, то есть предположение, некой истиной в последней инстанции! В науке не бывает таких истин.
Любая, даже самая замечательная теория — только умозрительная схема, инструмент понимания. Ни одна теория не охватывает и никогда не охватит ВСЕЙ действительности.
При всей логичности сказанного Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским есть множество свидетельств совершенно другого… Например того, что в московитской культуре в XVII веке размывались традиционные границы «грешного» и «праведного», возникал устойчивый пласт «нейтрального». Порукой тому — непрестанно идущие реформы трех поколений Романовых, от Михаила Федоровича до Федора Алексеевича и Софьи.
Возможно, и во времена Петра можно было действовать совсем иначе, а не только в режиме катастрофы.
Во-вторых, и в главных: нам-то организовывать новые катастрофы совершенно необязательно. Гнуснопамятная «перестройка» состоялась как очередное «переворачивание»: СССР превратился в «империю зла», а Запад — в землю обетованную, где реки текут млеком и медом.
Такой был тогда принят миф… И 57 % россиян голосовали за Ельцина.
Но в любой момент мы можем принять другой миф!
СВОИ МИФЫ МЫ ДЕЛАЕМ САМИ!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.