В царстве живого божества
В царстве живого божества
Неудивительно, что иностранцы были удивлены, а то и возмущены такими представлениями московитов. Когда перед посольством Олеария разбегаются целые деревни, как от восставших из гроба вампиров, а царь моет после него руки, естественно несколько напрячься. Нет в их негативизме ни малейшей неадекватности.
Да и к обожествлению монарха на Западе привыкли намного меньше, чем в Московии. Подчеркну — не в России, потому что ни в Киеве, ни в Новгороде, ни в Великом княжестве Литовском и Русском ничего подобного не было.
А вот в Московии, начиная с Ивана III, московские монархи становятся объектами вполне натурального поклонения, о чём и свидетельствуют решительно все иностранцы, побывавшие в Московии в конце XVI — начале XVII века.
Исаак Масса полагал, что московиты «считают своего царя за высшее божество»[14]. С ним согласен Г. Седерберг: московиты «считают царя почти за бога»[15]. И Иоганн Георг Корб: «Московиты повиновались своему государю не столько как подданные, сколько как рабы, считая его скорее за бога, чем за государя»[16].
Иван Грозный вполне серьёзно считает себя Богом, спрашивая у Курбского: «Кто убо тя постави судию или владетеля надо мною?.. Про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити?»
Переведем? Царь вполне серьёзно считает, что его подданный (раб? Слуга? Холоп? Холуй? Не знаю, как точнее передать, что имеет в виду Иван Грозный) должен страдать и принять смерть по воле царя. Так же, как должен принять судьбу, даваемую ему Богом. Для подданного он, Иван IV, — то же самое, что Бог.
Сам способ изображения царя, способ писать о царе в Московии свидетельствует об обожествлении — и совсем не в каком-то переносном смысле.
Изображения царя в настенных росписях, на фресках производятся по тем же правилам, что и изображения святых.
На Московской Руси писание титула Царь в официальных текстах производится по тем же правилам, что и Бог. Писец не различает Царя Небесного и земного царя — человеческую личность, сидящую на престоле. По-видимому, для всего общества эти две личности перестают сколько-нибудь различаться.
По крайней мере в эпоху Московской Руси, вплоть до Петра I, умерших в «государевой опале» хоронили вне кладбища — так же, как казнённых преступников, опившихся, самоубийц, утопленников. То есть как людей, умерших не христианской смертью. «Отлучая» от своей особы и от службы себе, царь тем самым отлучает от церкви и ввергает преступника в ад (то есть проявляет власть, равную власти Бога).
А «отлучаемый» от службы впадает в смертный грех, сравнимый с грехом самоубийства.
На царя даже переносятся самые натуральные литургические тексты. Феофан Прокопович встречает появившегося на вечеринке Петра I словами тропаря: «Се жених грядет во полунощи», — относимыми к Христу. И никто не выражает возмущения, не останавливает Феофана — в том числе и сам Пётр. Видимо, согласен отождествить себя с Христом.
В «Службе благодарственной… о великой Богом дарованной… победе под Полтавою», написанной в 1709 году по заданию Петра Феоктилактом Лопатинским и отредактированной лично царем Петром, Пётр прямо называется Христом, его сподвижники — апостолами, а Мазепа — Иудой[17].
Самый яркий, самый наглый памятник царебожия отлично известен каждому из моих читателей… Он прославлен в культуре, он стал своего рода символом Петербурга… Этот памятник стоит посреди Санкт-Петербурга, без него просто немыслимо представить себе ансамбль набережной Невы, Сенатской площади, окрестностей Адмиралтейства и Исаакиевского собора. О нём писали стихи, рассказы, поэмы, причём добрая половина из них так и называется: «Медный всадник».
Огромный Медный всадник, дар «Петру I от Екатерины II», изображает русского царя в обличии Георгия Победоносца — то есть святого русской православной Церкви. Вы можете вообразить себе, читатель, более наглое и циничное кощунство? Я — не в силах.
Сама же Екатерина II о своём путешествии по России писала воспитателю Павла Петровича, Никите Панину: «В одном месте по дороге мужики свечи давали, чтобы предо мною их поставить, с чем их прогнали»[18]. Видимо, для крестьян императрица была своего рода живой иконой, а может быть, и живым божеством. Зря их прогнали: не стоило обижать этих добрых людей, их так воспитывали.
После Екатерины II, особенно после Наполеоновских войн, многое изменяется в русской культуре. Но и тогда русскому царю и императору после благословения священник целовал руку… Вообще-то православные, получив благословение от священника, целуют руку священнику, как благословляющему. Византийский император тоже целовал руку священнику. А в Российской империи набожный Александр I поцеловал руку священника в селе Дубровском, поднесшем ему крест.
Всё общество восприняло поступок царя как нечто совершенно особенное и экстраординарное. Священник так изумился «поступком благочестивого христианского царя, что он до самой смерти своей ни о ком более не говорил, кроме Александра, целовал руку свою, которой коснулись царственные уста»[19].
Так кто же кого благословил? Священник царя, или вовсе даже царь — священника?!
Архимандриту Фотию Александр тоже поцеловал руку.
Но когда Фотий, благословив уже другого императора, протянул свою руку для поцелуя Николаю I, тот велел вытребовать его в Петербург, «чтобы научить его приличию»[20]. То есть поцелуй руки священника — все же некая блажь Александра… А приличие в том, что благословляет император.
И в XX веке М. Н. Катков прямо заявлял, что «Русский Царь есть не просто глава государства, но страж и радетель восточной Апостольской Церкви, которая отреклась от всякой мирской власти и вверила себя хранению и заботам Помазанника Божия»[21].
Павел Флоренский прямо заявлял, что «в сознании русского народа самодержавие есть не юридическое право, а проявленный самим Богом факт, — милость Божия; а не человеческая условность»[22].
«Истина самодержавия царей православных… возводится некоторым образом на степень догмата веры», — говорится в брошюре «Власть самодержавия по учению слова Божия и Православной Русской церкви», вышедшей в 1906 г. в Москве.
Интересное суждение высказал Всероссийский поместный собор 1917–1918 годов для императорского периода: «Надо говорить уже не о православии, а цареславии».
Ну и в чём же так уж неправы иностранцы? Мифы они распространяли или говорили о довольно-таки диких обычаях московитов?