17 марта, среда

17 марта, среда

В спецстоловой заканчивали с подачей обеда, накрывали на две персоны. На обед председателю Президиума Верховного Совета предлагался протертый фасолевый супчик, затем отварная белуга с пюре, а на закусочку салатик «Мимоза», приготовленный из печени трески, тертой картошечки и, само собою, мелко нарубленного отварного яйца. В «Мимозе» главное — помельче перетереть отварную картошечку, тщательно измельчить яйцо и не жалеть майонеза — кстати, в столовой Верховного Совета майонез готовили исключительно свой. Не обошлось во время обеда и без бутылочки «Столичной», которую, впрочем, не выпили и до половины. К водочке организовали малосольную селедочку, спрыснутую подсолнечным маслом и присыпанную зеленым лучком.

— Приподнимем! — с придыханием сказал председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов, и потянулся в сторону гостя.

— Твое здоровье! — чокаясь, ответил Молотов.

— И твое, и твое! — затряс седой головой Климент Ефремович.

Ворошилов осторожно поднес рюмочку ко рту и одним махом опрокинул. Молотов последовал его примеру.

— Кхе! Селедочкой ее, Вячеслав Михайлович! — тыча в лоснящуюся рыбку вилкой, рекомендовал председатель Верховного Совета. Он первым подцепил аппетитный кусочек. — Жирненькая! У-у-у-у!

— Мировая! — похвалил Молотов.

Официант разложил по тарелкам воздушную «Мимозу» и удалился. Напольные часы с жужжанием пробили два.

— Ни на минуту не отступил от расписания, — отметил Вячеслав Михайлович.

После смерти Сталина он старался не нарушать режим питания, мечтая дожить до ста лет.

Нежнейшую «Мимозу», чтобы не рассыпалась, приходилось придерживать на вилке кусочком пшеничного хлебушка, зато кушалась она — превосходно!

— Обычно я диетически питаюсь, — указывая глазами на водку, объяснил Климент Ефремович. — Это с тобой, Вячеслав, рацион нарушил.

— Рюмка-другая — это не нарушение, — промакивая салфеткой рот, возразил министр иностранных дел. — Помнишь, как у Сталина пили? До зеленых чертей. Там никто о рационе не думал.

— У Сталина пока со стула не брыкнешься, тебя домой не отпустят, — закивал Ворошилов.

— Как столько спиртного в организм влезало? — передернул плечами Молотов.

Готовясь выпить следующую рюмку, Молотов положил себе очередной ломтик селедки.

— Пили тогда так, что мозги набекрень, а умудрялись ничего лишнего не ляпнуть, — продолжал вспоминать Вячеслав Михайлович.

— Да-а-а… — протянул Ворошилов и потянулся за бутылкой.

— Жданов со Щербаковым вконец спились.

— Спились, — разливая, подтвердил Климент Ефремович. — Сталину нравилось смотреть, как упиваются. Он над всеми, мягко говоря, подтрунивал.

— Издевался! — уточнил Молотов. — Когда Щербаков помер, помнишь, как сказал? «С женой захотел покувыркаться и окочурился!»

— Сталин недолго горевал, новым стал наливать.

В комнате снова появился официант, убрал тарелки из-под салата, который съели подчистую, и подал фасолевый суп.

— Жижа, а не суп! — помешивая ложкой однородное месиво из протертой фасоли, определил Вячеслав Михайлович.

— Жижа, зато полезная. Сметанки положи, — рекомендовал Ворошилов. — Только много не ложи, а то фасолевый вкус потеряешь. Пол-ложечки можно.

Вячеслав Михайлович послушно взял сметаны.

— Как Полина Семеновна?

— В себя приходит. Она, словно зверь подстреленный, на каждый шорох озирается, всякого человека разглядывает. Страшные вещи, Клим, рассказала, что в тюрьмах творится.

— Да-а-а! — передернул плечами Ворошилов. — Передай ей мой поклон.

— Передам, — пообещал Молотов. — Все могут переломать в человеке — руки, ноги, голову, а вот душу не переломают, не исковеркают. Душа, она точно святая.

Климент Ефремович доел суп, утер рот и отставил тарелку в сторону.

— Ты что не ешь? — глядя на гостя, спросил он.

— Не могу твою похлебку хлебать, не обижайся, не суп, у тебя, а бурда!

— Не ешь, я не заставляю.

Председатель Верховного Совета нажал на кнопку звонка. Официант с перекинутой через руку белоснежной салфеткой, появился тотчас.

— Подавайте второе!

На столе появилась фарфоровая посудина с отварной белугой. Официант стал любовно раскладывать рыбу по тарелкам. В другой фарфоровой емкости находилось картофельное пюре.

— Мне пюре не клади! — предупредил Молотов.

— А мне побольше, — пожелал Ворошилов. — Еще можно, вот так! — подсказывал он.

Когда официант в очередной раз вышел, хозяин снова разлил, и они опять выпили.

— У Никиты, — начал Молотов, — в следующем месяце юбилей.

— Знаю, семнадцатого апреля.

— Шестьдесят лет исполняется, — министр иностранных дел со значением взглянул на товарища. — Будет правильно особо отметить его заслуги. Думаю, надо присвоить Никите высшую награду Родины — звание Героя Социалистического Труда.

Председатель Президиума Верховного Совета с полминуты сидел не шевелясь. Бок о бок с Молотовым они прожили самые гремучие годы, не ожидая от жизни ничего хорошего, выучили друг друга наизусть.

— Я не возражаю, — наконец отозвался Климент Ефремович.

Хотя Ворошилов и произнес это с привычной интонацией, однако он все еще прощупывал посетителя. Почему Никите героя? Почему с этим пришел Молотов?

— Не зазнается наш Никита Сергеевич?

— Надо ему звезду, Клим, надо! Получив от нас звезду, Хрущев ручным сделается, он благодарный, — изложил свое видение Вячеслав Михайлович.

— Хотелось бы верить, а то Никита порыкивать стал. Закреплять авторитет надо делами, а не криком. Ходит, рассуждает на разные темы и пробует командовать.

— Главное, чтоб он нас с тобой держался, — потрясал вилкой Молотов.

— Мне казалось, что вы с Кагановичем Никиту недолюбливаете.

— Разногласия, конечно, имеются, но в целом Никита не б…дь и не пакостник. А вот с Маленковым мы поспешили, уверен, что поспешили. Когда обсуждали германский вопрос, мне это окончательно ясно стало, — высказался Вячеслав Михайлович.

— С Маленковым не мы поспешили, — отозвался Климент Ефремович. — Берия так решил. Тогда, если не забыл, он приказывал. Они с Маленковым, как два неразлучника, друг без друга никуда, и Хрущев на полусогнутых рядом.

— Было!

— Когда Сталин без сознания валялся, Егор пальцем не шевельнул, а ведь его слово после сталинского стояло!

— Сговорились, — протянул Молотов.

— Сговорились, не иначе. Другое дело, что этот сговор оказался всем на руку. Сталин каждого истрепал, только и ждали: что будет, что будет? Никто от сталинского коварства застрахован не был, даже Берия с Маленковым.

— Безусловно, сговор, если не сказать крепче!

— И все промолчали, даже обрадовались.

— Маленков председателем Совета министров оказался, потому как для Берии был свой.

— И нам место оставили, что греха таить! — высказался Ворошилов.

— Маленкову свезло, что вслед за Сталиным, Лаврентия на тот свет сплавил, от удавки освободился.

— Теперь Маленков на себя одеяло тянет.

— Это и не нравится, не советуется, все сам да сам.

— А чем Хрущев лучше? — спросил Климент Ефремович.

— Лучше, потому что нету маленковских амбиций, и здесь, — Молотов постучал по лбу, — соображалка простецкая, а не заумные мыслищи, как у Егора.

— Кто его знает! — покачал головой Ворошилов. — Я бы про Хрущева выводы делать не торопился. Давай-ка, брат, еще по одной, а то вкус водки позабыл.

— Наливай!

— А как Маленков на хрущевскую звезду отреагирует? Уж точно не обрадуется?

— А что тебе Маленков? Мы с тобой за, Каганович с нами, Суслов, Первухин, Поспелов, Сабуров и Шверник, проголосуют, как мы, а Булганин, Фурцева и Микоян будут за своего кумира Никиту Сергеевича. Вот тебе весь расклад. Значит, и у товарища Маленкова должна появиться радость за нового героя.

— Радость у Никиты будет несказанная! — улыбнулся Климент Ефремович. — Звезда для него — фанфары! Он на седьмое небо взлетит. Давай вместе к нему поедем, о решении сообщим, — попросил Ворошилов.

— Давай, — согласился Молотов.

— Только Кагановича не бери, он все испортит.

— Договорились, вдвоем поедем.

— Никита Сергеевич молодой, он точно нас переживет. Может, и вспомнит когда-нибудь это событие, как мы первые ему весть о Звезде Героя принесли.

— Я умирать не собираюсь и в холуях у Хрущева разгуливать не намерен, — огрызнулся Молотов.

— Не кипятись, Вячеслав! — миролюбиво успокоил Ворошилов. — Ты же сам ко мне с этим делом пришел, чего хорохоришься?