//- СРЕДА — //
//- СРЕДА — //
— Розы? Ты никогда мне их не дарил! — Девушка задумчиво втянула синтетический аромат осеннего букета. — Цветы от тебя я надеялась получить только на похороны. Красивые, правда, слегка мертвые. Можно я выкину их прямо сейчас, не хочу видеть их тлен? Ты ведь не обидишься? Правда?
— Как скажешь. — Насупившись, Никита полез за мусорным ведром.
— Котик, я же пошутила. Они будут жить еще дней пять, а может, вытянут и целую неделю. Если, конечно, от сердца подарены.
— Сегодня год, как мы познакомились. — Парень снова растаял.
— Ты не забыл. Умница! А я забыла. Помню только снежное небо и грязную голую землю. Я вся продрогла на этом митинге, но уйти не могла. А ты подошел и спросил: «Какое стихотворение этого бронзового товарища, под которым мы собрались, вам больше всего нравится?» Я тогда растерялась, как дура, и ничего не смогла вспомнить.
— Потом ты набралась глинтвейном в соседней кофейне и пыталась мне впарить Блока за Маяковского, — улыбнулся Громов. — Зашла в душу в тапочках, там разулась и назад вышла.
— Зато согрелась и даже не заболела, — не слушая Никиту, вспоминала девушка. — Знаешь, а я люблю розы, хотя, наверное, это пошло.
— Вы любите розы, аяна них ср.! Стране нужны паровозы, нам нужен металл!
— Фу, Котик! Зачем ты так?
— Это и есть Маяковский Владимир Владимирович.
— Поэтому он мне и никогда не нравился. А если тебе не нравятся стихи, то зачем их учить?
— А еще у меня для тебя есть подарок.
Никита достал из ящика кухонной тумбы аккуратную коробку, завернутую в бордовую фольгу, перевязанную золотистой лентой. Хлопнув в ладоши от счастья, девушка бережно развернула упаковку, внутри которой лежал словарь Ожегова, неестественно-тяжелый со странно-смещенным центром тяжести. Женя понимающе-одобрительно свернула губы в трубочку, хитро прищурив правый глаз. Она открыла книгу и пролистала первые страниц двадцать. Ожидания ее не обманули. Это был всего лишь тайник. Внутри словаря в прорезанной бумаге лежал вороненый наган 28-го года выпуска, а рядом с ним в отдельной секции был спрятан глушитель. Женя вытащила ствол, набитой рукой накрутив на него глушак.
— Я тебя обожаю! — Она страстно поцеловала парня. — Я бы прямо сейчас с радостью кого-нибудь грохнула.
— А сможешь из него двоих завалить? — Лицо Громова вдруг стало холодным и немного злым.
— Конечно, — Женя поняла всю серьезность вопроса. — Надо только немного к нему привыкнуть.
— Зай, как минимум одному надо попасть сразу в голову, — продолжал наставлять Никита.
— Это я смогу, одному-то точно попаду.
— А второго все равно добивать придется. Наган, он.
— Котик, я все смогу.
— В общем, по одному из планов, которые Леха сейчас готовит, один человек валит двух борзых дагов. Это будут бандосы, они на «Хаммере» два раза в неделю приезжают тренироваться в районе Академической. Адрес и время отработаны. Один из них чемпион мира по тайскому боксу, другой вольник. Дикая тварь из дикого леса. Поэтому там может быть все, что угодно. Я думаю, может быть, ты их исполнишь, а тебя громким стволом подстрахуют.
— Кайф! — в блаженстве вытянула девушка.
— Во-первых, тебя не заподозрят, — рассуждал Никита. — Во-вторых, мы же хотим, чтоб ты кого-то завалила. и лучше рисковать за понтовых зверей, чем за сраного дворника. Лучшими страховщиками в этом деле могут быть я и Леха. В-третьих, если ты это сделаешь, парни на тебя перестанут косяка давить. Справишься?
— Я уничтожу. Я с радостью кого-нибудь сейчас вальну.
— Тамне кого-нибудь. Зверь-то очень серьезный.
— Тем более за радость! — Женя прицелилась в телевизор. — Бах!
— Возможно, они будут сами заряженные.
— Не переживай, родной. Они же всяко расслабленные, а я девочка такая симпотная. Думаю, за «плетки» они схватятся в самую последнюю очередь.
— Нельзя так легко к этому относиться. Ты меня пугаешь!
— Наоборот все. Нельзя убивать сердцем. Солью их в лучшем виде. Ты мне главное основного покажи, а то попутаю рожи обезьяньи.
— Надеюсь, что нам с Лехой не придется их дорабатывать. Во-первых, шума будет много. Тихий ствол будет только у тебя. Во-вторых, на двух дагах спалить больше одного ствола слишком роскошно.
— Никакого уважения к чемпиону мира, — хихикнула девушка, доставая из холодильника пачку пельменей. — И ты хочешь сказать, что мне потом придется выкинуть мой наганчик? Это ж 28_й год! Наверное, им еще энкавэдэшники орудовали. Прикинь, сколько он мог видеть дрожащих затылков всяких уродов. А тут две дырки и на помойку. Давай оставим, Никит. Пожалуйста! Ну, хотя бы еще на пару раз.
— Зай, как пойдет. — Парень явно не был расположен к дискуссии.
— Знаешь, сегодня было какое-то дурацкое предчувствие. Шла домой и рисовала мультики всякие. Прихожу, а ты убит. И все. Давай через пару месяцев на Украину уедем, хотя бы на полгода.
— Я уже попросил ребят, чтобы с жильем порешали. Хоть нервы немножко поправить.
Третью ночь не сплю. Квартиру надо менять.
— Мне обещали через неделю сдать квартиру в Орехово. И от метро близко, и просят двадцать тысяч.
— Чем скорее, тем лучше.
Жене Хастовой было двадцать пять. Красивая, статная брюнетка. С узкой талией, балетной осанкой и высокой грудью. Черные, словно уголь, волосы, надменный взгляд со сверлящей иронией, налитые кровью восточные губы. Ее вырастила мать-инвалид, которая не сможет пережить ареста дочери. Их рано бросил отец, поэтому особым пиететом к собственной породе и фамилии она не отличалась. Трудно сказать, что стало смыслом ее жизни — русский национализм или любовь русского националиста. Она уже отдала ему свою жизнь, фанатично и без остатка.
— Мы должны убедить всю честную молодежь, что убийство гастеров — это ни хрена не национальная идея, — распалялся Громов. — Нельзя искать там, где светлее, нельзя убивать тех, кто под рукой. Нас слишком мало, чтобы разменивать наши силы на желтомордых рабов, которых здесь миллионы. А на смену одному трупу приезжают десять его дальних родственников. Удар надо направлять только по коррумпированным чиновникам, судьям, мусорам и фэбосам. Резать и взрывать только беспредельных зверей, еврейских олигархов и русских предателей!
— Ты сам-то в это веришь? — Она заглянула в глаза другу. — Они же все контролируют.
— Да. Все. Кроме собственного страха. А достать можно любого.
— Мы ничего не сможем сделать. Нас слишком мало.
— Да, нас мало. Но мы опасны и непредсказуемы. Нас невозможно просчитать. Кого ты больше боишься — армии НАТО или пьяного гопника с «розочкой»?
— Ха! Наверное, гопника.
— Медведей и крокодилов или пары червей у себя под кожей?
— Ладно, убедил. А давай храм Христа Спасителя заминируем.
— Не кощунствуй, Жень, — суеверно оборвал девушку Громов.
— А чего? Это же православная бутафория. Церетелиевская пародия на храм. Туда же Господь никогда и не заглядывал. А ты знаешь, что этот храм РПЦ даже не принадлежит. Там же под ним — сервис, мойки, гаражи. Снимем пару машиномест, загоним туда два микроавтобуса с гексогеном и рванем в пасхальную ночь, когда завскладом с айфончиком будут свечки мусолить — верующих отрабатывать. Там же кроме них соберется вся шерсть кремлевская, которую поодиночке мы за всю жизнь не переловим.
— Идея правильная. Надо думать. Будет много случайных жертв. А если главные цели выживут, а под раздачу попадут дети и женщины, то мы окажемся прокляты собственным народом, от нас все отвернутся. Мы всегда должны делать поправку на общественное мнение. Это земля, на которой мы стоим. Каждая акция должна иметь информационную подсветку, без которой мы быстро превратимся в голимых маньяков.
— А так ты думаешь, мы — герои? — Девушка недоверчиво качнула головой.
— Герои, как рыбы, на поверхность всплывают только мертвыми. Мне плевать на жизнь, мне плевать на героизм.
— Делай, что должен, и будь, что будет? — перебила Женя.
— Ты меня не понимаешь. Каждая акция должна сотрясать общество, страхом сковывая врагов, а удачей вдохновляя сочувствующих. Кстати, это прекрасно понимали народовольцы. Знаешь, что говорила Соня Перовская?
— А кто это? — Женя лениво поморщилась.
— Какая ты темная!
— Ну это же ты у нас историк. Вот, давай и рассказывай.
— Софья Перовская была дочкой губернатора Петербурга, отбилась от отцовских рук, ушла в революционный террор ив 27 лет организовала убийство Александра И. И даже махнула платком Гриневицкому, когда тому нужно было кидать бомбу в императора. За этот подвиг Соня вместе со своими подельниками и была повешена на плацу Семеновского полка. Самое примечательное, что сдал ее друг детства Коля Муравьев. Кстати, случайно там поубивало и женщин, и детей. Зато по всему бывшему Союзу в честь нее улицы, памятники, колхозы и совхозы.
— Она была замужем?
— Ее гражданский муж Андрей Желябов был повешен рядышком.
— Замечательно. — Поджав губы, Женя отвинчивала у нагана глушитель. — И что же говорила эта милая особа?
— Кидая бомбы в аппарат насилия, мы врываемся в сознание масс!
— Точно, но как-то по-марксистски кондово.
— Между прочим, Маркс одобрял политический террор, который называл «критикой оружием». Хотя был еще той сволочью.
— У тебя могло бы получиться неплохое историческое исследование, апробированное на практике!
— Если не убьют, то будет чем заняться в тюрьме.
— Дурак! Типун тебе на язык.
— По-моему, Канту принадлежат очень правильные слова: «Всего долее живут в том случае, если менее всего заботятся о продлении жизни». Поэтому считай, что мы просто стараемся продлить себе жизнь. Я сегодня с Илюшей по скайпу разговаривал. Он вроде как заболел, поэтому по девятому все придется отложить.
— Он забыл, что у нас нет больных, есть только живые и мертвые.
— Прекращай. Крест свой каждый несет по силам. Не придирайся к Илье. Он делает все что может, по крайней мере, он так уверен.
— Главное, чтоб не сдал.
— Он слишком амбициозен, спит и видит себя вождем нации. Илюша сможет продать нас, но только не эту волшебную мечту.
Ребята сели обедать. Угощались пельменями с майонезом. Женя готовить не любила, да и не умела. А Никита к кулинарии был равнодушен. Их убежище являло собой унылую однокомнатную коморку с неубиваемым никакой уборкой духом затхлости и хозяйской четы алкоголиков. По пузырящемуся коричневому линолеуму шныряли рыжие тараканы, неуютно прислушиваясь к хлорке, которой Женя уперто боролась с маслянистыми разводами, покрывавшими пол. На полкухни раскорячился холодильник, подтекающий и рычащий, словно тракторный дизель. Внутри его стояли какие-то склянки с химическими реактивами для производства взрывчатых веществ, открытое ведерко с майонезом, бутылка «Смирновской» водки, пять яиц и запасы пельменей. На подоконнике пылились банки с налетами разного и непонятного происхождения. В серой тюли чахло бледно_ зеленое растение с отвыкшими от воды сухими жилистыми корнями. Банки и «дерево» скрывали от постороннего глаза железный короб, приваренный с уличной стороны окна. То был своеобразный тайник, в котором хранился укороченный «Калашников», два ТТ и три гранаты. Это был «НЗ» на случай штурма. Сдаваться они не собирались.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.