18 января, понедельник
18 января, понедельник
Нина Петровна лежала с закрытыми глазами. Стараясь не шуметь, Никита Сергеевич на ощупь нацепил пижаму и тихонько нырнул под одеяло.
— Как прошло? — не открывая глаз, спросила Нина Петровна. Она не поехала с мужем на торжественное заседание, посвященное трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.
— Бездушно прошло, — отозвался Никита Сергеевич, натягивая выше тяжелое стеганое одеяло. — Маленков выступил кисло. Я сразу за ним, как мог зал расшевелил, историю вспомнил, Богдана Хмельницкого. Сказал о кровной близости народов. Сразу за мной хохлы зачастили, четверо, один за другим, глаз от бумажки оторвать не могли. Совершенно не подготовленные к выступлениям люди оказались, особенно женщина-животновод, словно автомат, выпалила и тикать. А ведь какой праздник — Россия, Украина! Величайшее дело!
Хрущев заерзал на постели, укладываясь удобнее:
— Словом, все как обычно, много хлопали.
— У нас завсегда хлопают, — прошептала Нина Петровна.
— Потом концерт устроили, — зевнул Никита Сергеевич.
С минуту супруги лежали тихо.
— Который год, Нина, беда с урожаем! Что это, злой рок, бесхозяйственность? Что?! — муж сел на постели. — В начале декабря проводил совещание работников тракторных станций, вглядываюсь в лица, а сердце разрывается. Что говорить им — не знаю, упрашивать или сразу бить? Кто виноват, что урожаев нет, природа или человек? Кричу, ругаю, наказываю — впустую! Только и слышу в ответ, мол, война, разруха, работать некому, в следующий раз соберем, а следующего раза никак не наступает!
— Немыслимо это! — изумилась Нина Петровна.
— Немыслимо, а пятый год беда.
Жена придвинулась к мужу:
— Пропадем без хлеба, вымрем от голода!
— Богатство наше — деревня, — размышлял Хрущев, — земля родимая, кормилица. А мы эту кормилицу под корень режем.
— И в людях, Никита, богатство, не забывай про людей! Люди у нас хорошие.
— Хорошие, а урожая нет!
— Как же быть, Никитушка? — спросила Нина Петровна. Она помнила, что такое голод, знала, как картофельные очистки казались несказанным лакомством.
— Земли Алтая распашем, захватим Урал, Дальний Восток. Вот где чудо случится! Но перво-наперво путь в Казахстан лежит, там просторы немыслимые!
— Там же нет ничего! — изумилась Нина Петровна.
— Будет, Нина, будет! Поднимем целину! Комсомол поднимет! Юноши и девушки в степь жизнь вдохнут, и жизнь и любовь! Мы на новых местах в бой пойдем и победим!
— Уж очень страшно, Никитушка!
— Глаза боятся, руки делают!
— Смотри, не наломай дров! Никто еще до такого не додумался.
— Царские агрономы про то говорили, но пало самодержавие. Значит, нам первыми быть! Молотов с Кагановичем бубнят — инфраструктуры нет, на сотни километров степь, кто работать будет? А я им — не это, ребята, главное, главное — решиться, в атаку пойти! Ну, рассуди, Нина, — ожил супруг, — распашем мы миллионы гектаров, а там чернозем, точно масло, хоть на хлеб мажь! И молодежь — на штурм! Мы на целинных землях такой великий урожай возьмем — враги ахнут. А сегодня зерна на посевную не хватает, приходится чужое закупать. С целины сразу отдача пойдет!
— Смелый ты у меня! — погладила мужа Нина Петровна. — Только, не спеши, со знающими людьми посоветуйся, ведь огромный риск!
— Риск сиднем сидеть!
Жестикулируя, супруг сбросил с себя одеяло.
— Не осталось, Нина, на селе кадров, одни пьяницы да забулдыги! Мой план — городскую молодежь к делу привлечь. И ведь знаю — поедут, поставят степь на колени!
Хрущев пытался в темноте разглядеть жену, ее глаза. Через эти родимые глаза он прочитывал верное, любящее сердце.
— Кто же там командовать будет? Неужели нам в Казахстан собираться? — насторожилась Нина Петровна.
— Я ехать не могу. Как из Москвы уеду, считай, назад мне дороги нет. Молотов спит и видит, как бы от меня отделаться. Может, Леню Брежнева?
— Леонида можно, он свой.
Никита Сергеевич лег на спину, сон не шел, да какой сон, если так разволновался!
— Сегодня ко мне Шелепин приходил, комсомолец хренов. Хочет Ленинский комсомол переименовать.
— Как это?! — изумилась Нина Петровна.
— Предлагает Ленинско-Сталинским назвать. Сталин даже мертвый покоя не дает! — проворчал Хрущев.
— А ты что?
— Одно только слово произнес — забудь! Раньше, при жизни Иосифа, такие заходы Каганович исполнял, — начал вспоминать Никита Сергеевич. — Сидим на «ближней», ужинаем, тут, Лазарь встает, а он каланча — видный, и заявляет: «А, что, собственно, сделал для страны Ленин? Ленин с двадцать третьего года при смерти лежал. Все наши победы — заслуга товарища Сталина, а мы — Ленин! Ленин! — заладили. Хватит паясничать, давайте смотреть правде в глаза!» — и прям на меня уставится, будто не Сталин, а я за столом главный. Иосиф не перебивает, слушает. Нравились ему такие речи. С подачи Кагановича Царицын Сталинградом сделали, Юзовку в Сталино переименовали, Душанбе в Сталинабад, Сталиногорск появился, Сталиниди, Сталинсвет. Было, было! — промямлил Хрущев, глаза у него слипались, он пытался привстать на постели.
— Ты поспи, поспи! — попросила Нина Петровна.
— И Шелепин туда же! А целину возьмем… — сквозь сон бормотал муж.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.