23 декабря, среда

23 декабря, среда

Успехи советской науки решили триумфально отметить. Закрытым Постановлением правительства ученых-ядерщиков представили к государственным наградам, в очередной раз улучшили их бытовое и материальное обеспечение. В 1949 году, когда была испытана первая советская атомная бомба, на ученых пролился золотой дождь. В 1951-м, после взрыва куда более мощного ядерного устройства, награждения и похвалы утроились, однако, сегодня ситуация была кардинально другая — во главе государства не было Сталина, а это означало, что и без Сталина водородную бомбу сделали!

В Кремле собралось человек под сто. Руководству атомного проекта были присвоены звания Героев Социалистического Труда. Курчатов, Духов, Ванников, Щелкин и Харитон, получили Золотую Звезду в третий раз. Сотни инженеров, технарей, контролеров, снабженцев, смежников, словом, весь второй эшелон, отмечали скромнее и не в Кремле. Их тоже осыпали орденами, подарками, денежными премиями.

Такого мощного взрыва невозможно было вообразить, даже те, кто находился в укрытии, ополоумели от ужаса — многотонные перекрытия казались хлипкими, ненадежными, ходили ходуном, угрожая развалиться от неистовой силы взрывной волны. Разумнее было расположить бункер командного пункта дальше и глубже врыть в землю.

— Так е…нуло, — вспоминал маршал Неделин, — думал, пи…дец!

— Пронесло, слава Богу! — вздохнул зампред Совмина Малышев, в правительстве он отвечал за военную технику. — Я, когда из укрытия выбрался, от счастья запел.

— Хорошо не запил! — хлопнул его по плечу Хрущев. Именно Хрущев в тридцать пятом углядел на ремонтном паровозном заводе в Коломне шустрого инженера.

— А как после такого не выпить? Сидишь на волосок от смерти и ощущение полной беспомощности.

Первухина, Малышева, Завенягина, Зернова, тех, кто осуществлял верхнее руководство ядерным проектом, так же представили к наградам.

Слегка кашлянув, Маленков дал понять, что церемония началась. Зал затих. Председатель правительства, не торопясь, развернул сложенный листок, надел очки в толстой роговой оправе и, не повышая голос, начал читать. Он перечислял достижения коллектива ученых, поименно отмечая каждого присутствующего. Маленков огласил Постановление о передаче в дар ядерщикам выстроенных в Подмосковье каменных дач. Ученым передали в собственность автомобили «Победа», предоставили квартиры в центре столицы. Не обошлось и без денежного вознаграждения. Академики получили невообразимую сумму — по одному миллиону рублей!

Напоследок, уже без бумажки, премьер сказал:

— Сердечно благодарю за неоценимый вклад в дело мира!

Хрущев и Булганин переглянулись. Про дело мира при испытаниях бомбы говорить было как-то неуместно. Под аплодисменты товарищ Маленков свернул бумажку с текстом и запихнул в боковой карман френча. Он, как и Сталин, носил этот незамысловатый полувоенный наряд.

— Враг не дремлет! Враг не успокаивается! — взяв слово, потрясал руками Хрущев. — Враг подкрадывается со всех сторон, не желает мириться! Недавно на подлете к Владивостоку сбили американский истребитель. Что он там делал? Шпионил, вот что! Любая наша слабость, любой просчет на руку врагу, но не тут-то было! Теперь у нас есть не просто мощная армия с танками, с пушками, с неустрашимыми бойцами, у нас появилось грозное оружие — водородная бомба! — отчеканил Первый Секретарь. — Это броневой щит государства! Щит и меч! — Никита Сергеевич выставил перед собой кулаки. — Но не только в создании сокрушительного оружия заслуга наших талантливых ученых. Без мирного атома, без подчинения атомной энергии воле людей человек так и будет пребывать в первобытном состоянии, потому как силы природы будут ему неподвластны. Подчинив себе атом, подчинив разуму гнев и ярость самой природы, человечество семимильными шагами пойдет вперед, и в авангарде будет наша великая страна — Союз Советских Социалистических Республик!

Хрущева прервали аплодисменты.

— Вчера было принято решение о строительстве первого в мире ледокола-атомохода, который проложит советским судам дорогу через Северный ледовитый океан. Исполинское, выносливое судно, атомный ледокол с гордым именем «Ленин», начнет жить в стране вечных льдов!

В зале снова зааплодировали.

— С познанием атома станут доступны далекие планеты! — предрекал Хрущев. — Всмотритесь в звездное небо, скоро мы потрогаем звезды! И все это — атом! Его немыслимая сила, которую смогли обуздать наши чудо-умы! Электричество у нас пока в дефиците, но и тут с помощью науки справимся! Мы осветим дома, дороги, на все хватит света и тепла! — сиял Никита Сергеевич. — Электростанций, работающих на основе атомной энергии, будет построено великое множество. Представляете, пятьдесят станций на страну! Сто! Вот заживем!

В зале опять раздались хлопки. Первый Секретарь поднял руку, призывая к тишине.

— Важнейшие шаги в науке изменят ход мировой истории! Всем, здесь собравшимся, и особенно вам, Андрей Дмитриевич, — обращаясь к академику Сахарову, проговорил Хрущев, — особая похвала! Я рад, что товарищ Курчатов собрал в кулак столько неустрашимых людей, как вы, как академик Щелкин, как все в этом зале. Я рад, что познакомился с такими умами, как профессора Духов, Кикоин, Тамм, Харитон, Доллежаль, Зельдович. Мир и война должны держаться на наших крепких плечах, никому не позволим раскачивать равновесие! Поздравляю с победой, товарищи!

Председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов стал вручать Звезды и ордена Ленина. Булганин стоял сразу за Ворошиловым и, как только Звезду Героя и орден Ленина Климент Ефремович закреплял на пиджаке, военный министр жал орденоносцу руку. Когда подошла очередь Сахарова, Булганин произнес:

— Значит, ты тут самая светлая голова? Дай я тебя расцелую! — и заключил молодого ученого в объятья.

Малышев последовал его примеру и тоже облобызал Сахарова.

— Знаете, товарищ Сахаров, — отозвав в сторону академика, проговорил Хрущев, — бомбы для нас, прежде всего, сдерживающий фактор, пусть все знают — Советский Союз не тронь! С вашей помощью мы всему миру продемонстрировали стальные мускулы, но важно направить атом и в мирное русло, нацелить на службу людям. Не знаю, что сегодня важнее — мирный атом или атом войны.

Никита Сергеевич поманил пальцем Малышева.

— Иди, послушай, о чем мы тут говорим!

— Настоящие они мужики! — поддакнул стоящий за Хрущевым маршал артиллерии Неделин и поспешно отодвинулся в сторону, пропуская ближе к Первому Секретарю величественную фигуру министра Вооруженных Сил, который решительно переместился от Ворошилова к Хрущеву. Хрущев лукаво смотрел на Булганина.

— Я его уже целовал, Никита! — пробормотал военный министр.

— Так еще целуй!

Булганин вторично заключил Сахарова в объятия.

— Успокаиваться не надо, Андрей Дмитриевич, совершенствуйте оружие. Мы во всем должны быть первыми — и в защите, и в нападении! А теперь прошу к столу, за такое дело положено выпить, — и Хрущев увлек компанию за собой.

На широких столах лежали угощения.

— За великих мужей русской науки! — воскликнул Никита Сергеевич.

— Ур-а-а-а! — пронеслось по залу, обстановка сделалась непринужденной, домашней.

К Хрущеву приблизился Серов:

— Можно на два слова?

Первый Секретарь и министр государственной безопасности отошли в сторонку.

— Кончили, Никита Сергеевич! — прошептал генерал.

— Лаврентия? — обомлел Хрущев.

— Когда приговор зачитали, он прямо бросился на военных. Не верил, что дадут ему смерть.

— Другого не оставалось, Ваня!

— Оттолкнули его к стенке и прикончили. Все на пленку сняли.

— Выкини.

— Что?

— Фильм этот. Тут геройства нет.

В последнем письме Берия умолял бывших товарищей разрешить ему повидать новорожденную доченьку. Не разрешили.

— Хоронить где будем?

Хрущев наморщил лоб:

— Заройте подальше, чтобы ни одна собака не нашла.

Никита Сергеевич стоял бледный. «Объявили Лаврентия врагом, но был ли он до такой степени враг? — размышлял Хрущев. — Безусловно, был!» — отбросил сомнения Первый Секретарь, но почему-то, как не стало его, появилась жалость к несчастному маршалу, слезливая, человеческая. Никита Сергеевич глубоко вздохнул, заморгал.

— Гадкая жизнь, — устало произнес он. — Чем больше живешь, тем она гаже. Дети рождаются чистые, безгрешные, подрастают, и с годами все больше пачкаются. Так к концу жизни по уши в дерьме и сидим!