2 июня, вторник

2 июня, вторник

К княжескому амбару, из которого получился приличный гараж, сделали деревянную пристройку. В пристройке разместили уборную, душевую и три комнаты для отдыха. В одну из комнат, ту, что побольше, после смены постоянно набивались люди. На этот раз за столом сидели два водителя, доктор, телефонист и дежурный офицер. Через полчаса служебная машина повезет сменившихся в Москву. На столе красовалась поллитровка, потненькая, только из холодильника, лежали зеленый лучок, редис, батон бородинского, порезанное толстыми ломтиками сало. В жестяной баночке белела соль, туда макали и лук, и хлеб, и редиску, да все, что требовалось подсолить, жаль молотого перчика в хозяйстве не нашлось, с перчиком, особенно сало, ох как идет, — за милую душу! А соль — что соль? — вот перец — это да, это перец! Рядом с бутылкой возвышалась наполовину початая трехлитровая банка томатного сока. Телефонист в компании был самым молодым, поэтому разливал.

— Опять пируем! — заглянув в служебку, недовольно проговорил Букин.

— Давай к нам, Иваныч! — отозвался худосочный офицер, исполняющий обязанности начальника смены, ему было далеко за пятьдесят.

Андрей Иванович прикрыл за собой дверь и уселся с краю. Ему сразу выставили стакан, телефонист тут же стал наливать.

— Хватит, хватит! — удержал его Букин.

Хотя у дачной охраны был собственный начальник, Андрей Иванович по положению стоял выше. Его приход внес некоторую сумятицу, не был Букин компанейским с ребятами, все сводил к служебным взаимоотношениям, всегда требовательный, официальный, хорошо не зазнался, когда майорское звание получил.

— Почему по половинке пьешь?! — промычал начальник смены. — Неправильно это, компанию нарушаешь.

— Компании скоро домой, а я работаю, — отозвался Букин.

— Не серчай, у меня день рождения, — объяснил доктор, — вот и проставляюсь.

Букин иронически улыбнулся. Был день рождения или нет, здесь пили обязательно.

Телефонист достал вторую бутылку.

— Так вот, — продолжал рассказ рыжий водитель, — я эту Аньку вчера до Усово на «Зиме» подвез. Кажись, на меня клюнула!

— Неизвестно, кто на кого клюнул, она на тебя или ты на нее! — причмокнул именинник, приподнимая двумя пальцами до верха наполненный водкой стакан.

— Я-то сразу запал, как в магазин за куревом пришел, — улыбался рыжий водитель. — Стоит за прилавком такая козочка: «Здрасьте!» Ну, я тоже: «Здрасьте!». «Вы с госдачи?» — спрашивает, я — «Ну!», — и завязался разговорчик.

— Это он про продавщицу из сельпо распинается, Дон Жуан херов! — пояснил Букину доктор. — Ну что, ребята, давай за нас, за мужиков!

— Нет, сегодня пьем за тебя! — перебил телефонист. — Твои сорок три отмечаем, будь здрав!

— Поехали! — выдавил рыжий водитель, поднося ко рту стакан. Выпили.

— Хорошо пошла! — выдохнул врач.

— Ну и дрянь! — заедая луком, кривился телефонист.

— Сам ты дрянь, лекарство!

— Люблю лечиться! — заржал рыжий водитель.

Только со второго раза, запивая водку теплым томатным соком, Букин осилил свои сто пятьдесят. Сок почему-то был жидковат или ему так показалось. Андрей Иванович отломил кусочек от черствой бородинской горбушки и потянулся к соли.

— Сало возьми! — посоветовал начальник смены.

— Наедаться вредно.

— Во Иваныч дает! — усмехнулся телефонист. — Сало вредно!

— Когда же вы интеллигентом заделались? — с издевкой поинтересовался доктор.

— Пойду, ребята, — не реагируя на иронию, сказал Букин, встал и направился к двери.

— Давай, Иваныч! — напутствовал его врач. — Как машина придет, мы уходим. Тебе ничего в Москве не надо?

— Как раз надо, — остановился Букин. — Матери деньги завезешь?

— Запросто.

— Дома неделю не был, передай, жив-здоров.

Андрей Иванович отсчитал триста рублей.

— Пятый этаж, квартира сорок, на Соколе.

Букин не уходил, наблюдая, как доктор засовывает деньги в нагрудный карман рубашки.

— Я этой Анечке говорю, может на выходные в кино сходим или на танцы? Она хихикает, отнекивается, — продолжал историю рыжий водитель. — Так и не согласилась!

— Вот бабы! — с отчаяньем проворчал врач. — Черт их разберет — хочет, не хочет, только лыбятся!

— Наш Колька точно хочет! — указал пальцем на рыжего водителя телефонист. — И я хочу!

Мужики загоготали.

— Без баб жизни нет! — подытожил доктор. — Давайте, что ль, за баб!

— С удовольствием! — подмигнул начальник смены.

Телефонист достал из шкафчика очередную бутылку, ловко отковырнул с горлышка металлический козырек и потянулся дорезать сало. Водитель, который весь разговор молчал, завладел поллитровкой.

— Стоп! Руку не менять! — заорал доктор.

Разливать снова принялся телефонист.

— За баб! — причмокнул начальник смены.

— Да ну вас на хер! Бабы, бабы! Вам бы только бабы! — зло проворчал водитель, которому не дали разлить. — Я за себя пью! — Он залпом опрокинул стакан, зло стукнул им об столешницу, с рычанием откусил бородинский с салом, отпихнул стул, и грязно матерясь, покинул пропахшее алкоголем и табаком помещение.

— Готов! — определил телефонист и сплюнул в окно.

— Он после второго стакана х…еет, — заметил рыжий водитель. Правда, и сам выглядел, мягко говоря, не блестяще.

— Я раньше тоже быстро съезжал! — икнул телефонист. — Зато теперь три стакана хлопну и еще дышу.

— Закусывать надо, а не занюхивать, — елейно улыбаясь, промямлил доктор.

— Я всегда заку… закусываю… — отозвался телефонист.

— Ну че, на выход? — глядя на часы, проговорил офицер. Машина уже стояла у ворот.

Телефонист прихватил со стола редис, лук и сало. Рыжий водитель, тот, что хвастался любовными подвигами, дремал за столом.

— Эй, жених, подъем! — толкнул товарища врач.

— Иди на х…! — не открывая глаз, выругался рыжий водитель.

— Шагай, транспорт подъехал!

Товарищи подхватили его под руки и потащили на улицу.

— Может, на реку проскочим, окунемся? Заодно это хилое тело освежим! — толкая рыжего, предложил доктор.

— Не-е-е, вода холодная! — отказался телефонист.

Рыжий очнулся:

— Не хочу купаться!

Букин проследил, как смена загрузилась в автобус.

Каждый день перед отъездом в Москву в гараже налегали на водку. Всегда так было заведено, только раньше, при Сталине, пили с оглядкой, схоронившись, заперев дверь на ключ, тихонько, как мыши. Теперь контроль ослабился, стали глушить не стесняясь, чуть ли не на рабочем месте. Кто у кого начальство — не ясно. Старшим в смене работал бывший прикрепленный Молотова, перед Новым годом уволенный в запас, но по каким-то загадочным обстоятельствам возвращенный в органы государственной безопасности и откомандированный на хрущевскую дачу. Он-то и распустил дисциплину, при нем ребята стали пить как лошади. «Видать задание имеет — про Хрущева информацию собирать, — решил Букин. — Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, так гад, рассуждает!»

Пьянство в России-матушке во все времена было повальное. Все лечилось водкой: и болезни, и невезение, ну, а радость — само собой с чаркой встречали! Ни один праздник не обходился без тоста, без дружеских посиделок, объятий, танцев с поцелуями, а иногда и мордобоя. Эта особая горячность русской души была столетиями проверена. Гостей с рюмкой встречали, с рюмкой провожали, и люди спивались. Старший брат Букина на заводе вкалывал. Там тоже пили, да еще как, похлещи, чем здесь, в охране. В обеденный перерыв в закутке соберутся, стакан водки одним махом, без закуски, жахнут, и второй вдогонку, чтобы как следует забрало. Засосал стакан, рукавом промасленной робы занюхал, и снова пошел гайки крутить, только гул в голове стоит, как будто рядом бульдозер работает. На заводе нет времени рассусоливать, не до тонкостей. На заводе, как на войне, бутылку распечатали, разлили и — хлоп! Что только начальники не делали, чтобы к работягам в рот водка не попала. И усиленную охрану ставили, и вторым забором с колючей проволокой производство обнесли, а между заборами волкодавов пустили, и обыскивали при входе, но ничто от пьянства не спасало. Ребята костей из столовки нанесут и собак злющих приманивают. Через неделю те хвостами виляют, ластятся, лизаться лезут. Семидесятилетний токарь, ударник труда, через забор за водкой сигает, а псы его с восхищением обнюхивают, и мордами в комбинезон тыкаются, мол, погладь! За молодыми на предприятии глаз да глаз, куда идешь, зачем? Молодежь, известно, по жизни самая бесшабашная, а на семидесятилетнего Петровича, председателя цехового профсоюзного комитета, кто подумает? Невозможно предположить, что он, седой, как лунь, дедушка пятерых внуков, на посылках за водкой бегает! И Толян, крановщик в будке автокрана ящик пития припрячет и на завод через КПП припрет. Разные способы доставки водяры придумывали. На заводе братишкином работяги так нажирались, что «мама» сказать не могли, только рычат и мычат, но ходят, работают. Брат Андрея Ивановича в таком состоянии даже наливать не мог. Соседи удивлялись: «Как ты пьешь, Вован? Ты откусываешь водку, грызешь ее что ли?» «Гры-зу!» — мычал фрезеровщик. Каждый день, аккурат, полторы бутылки в перерыве из горла заглатывал, но план давал. Вот они, люди старой закалки, — дело делают, а водочку пьют! Хороший парень Вован был, только помер рано. Сердце в трамвае остановилось, а все она, водка проклятая!

Вслед за автобусом Букин дошел до проходной, вышел за территорию и не спеша, зашагал вдоль забора в сторону деревни. Сквозь молодую поросль черемухи проглядывали низкие деревенские домишки. Черемуха только-только зацвела, а пахла как изумительно — терпко, сочно! Андрей Иванович с удовольствием втянул чарующий аромат.

Автобус притормозил у магазина. На дороге стояла девушка. Слегка протрезвевший рыжий водитель выпрыгнул на дорогу и, пошатываясь, стал предлагать подвезти. Девушка качала головой, садиться к подвыпившей компании не торопилась.

— Хватит базарить, поехали! — отругал кавалера визгливый докторский голос.

Рыжего затянули обратно и машина, ухая мотором, тронулась. Через пару минут Андрей Иванович поравнялся с незнакомкой.

— Здравствуй! — поздоровался он. — Не обидели тебя?

Продавщица усмехнулась:

— Клеятся. Твои дружки?

— Наподобие того. Меня Андреем зовут.

— Анюта.

— Я знаю, что Аня. Сегодня про тебя рассказывали, — кивнул на пылящую вдалеке машину Букин.

— И что?

— Расхваливали. Сказали, что ты самая красивая.

— А я некрасивая?

— Красивая, вижу.

Брюнетке было лет двадцать, не больше. В ситцевом, чуть выше колена голубеньком платьице без рукавов, Аня выглядела потрясающе. «Сама молодость», — подумал Андрей.

— Домой?

— На станцию. В Раздоры еду, к подруге. Я тут живу, — Аня показала на свой дом.

— Могу до станции проводить? — предложил Букин.

— Пошли, — не возражала продавщица и, посмотрев на Андрея, добавила: — Приставать не будешь?

— Почему надо обязательно приставать? — опешил Андрей Иванович. — Мужики всегда пристают. Хочу из магазина уходить, устала от прилипал. Кто не зайдет, так сразу — пошли гулять или в кино тащит, а как пойдешь, тут же щупать лезет!

— Зато не скучно, внимание! — заулыбался Букин.

— Посмотрела бы на тебя с таким вниманием. На станции хромой дед билеты продает, лысый, без зубов, и тот туда же: «Тебе билетик, кисонька?» Билет дает и губами — чмок-чмок-чмок! — «Какая ты сладенькая! Хочешь чаю с бубликом?» Так бы и залепила наглецу!

Андрей Иванович хмыкнул.

— Лет-то тебе сколько?

— Семнадцать.

— Думал больше.

— Школу в этом году кончила и сразу в магазин. Деньги нужны. Мать больная, отца немцы убили.

— У меня тоже отца нет, тоже немцы, — грустно ответил Андрей Иванович.

Анечка Залетаева хоть и с отличием окончила Барвихинскую среднюю школу, никуда поступать не стала: к весне больная сердцем мама совершенно слегла, и оставлять ее надолго одну не получалось. Вот и устроилась Аня в магазин по близости, Шура, тамошняя продавщица, забеременела и собиралась рожать. Сначала планировали Аню на подмену, а потом, за старание и обязательность, решили постоянное место дать.

Вечер был теплый. Луна светила неярко, точно старый подслеповатый фонарь. Они молча дошли до станции. Дед-билетер маслеными глазенками обшарил девушку, не удосужив вниманием провожатого, и, поплевав на кончики пальцев, выдал билет.

В одно мгновение ветер разогнал теплый воздух и дунул прохладой. Лето еще не вступило в законные права, а весна была долгой и холодной. На перроне стало свежо.

— Не замерзнешь? — забеспокоился офицер.

— Я закаленная.

Платформа почти пустовала: две бабули в платочках с плетеными корзинами полными куриных яиц; мальчуган, лет пяти, прижимающий к груди затасканного серого мишку, в сопровождении толстой мамаши; худосочный мужчина, в затертом костюме с большим портфелем; и три добродушных, совершенно не похожих друг на друга, разнопородных пса, беззаботно разгуливающих от урны к скамейке в поисках чего-нибудь съестного.

Букин смотрел на спутницу и радовался, столько в ней было задора, молодости, гармонии, красоты. Иссиня-черные слегка вьющиеся, почти до пояса, волосы — густые, непокорные; насмешливые карие глаза; розовые губки; непринужденная осанка, и конечно грудь, не заметить которую было невозможно. Букин чувствовал, что засматривается на девушку, она же совсем не смотрела на него, будто была совершенно одна. Где-то вдалеке гуднула электричка. Андрей не знал, о чем говорить и глупо молчал. Когда поезд остановился и двери открылись, он сказал:

— Я с тобой ехать не могу, я на работе.

— Тогда пока! — ответила Аня и, не оборачиваясь, шагнула в вагон.