ВВЕДЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВВЕДЕНИЕ

О будущем можно не думать, в представлении о будущем можно ошибаться. Будущее властно смешает любые карты, заставит колебаться любой компас — оно неотвратимо и неизбежно придет само. Прошлое никогда не превращалось в будущее плавным течением; будущее, как и все живое, рождается в муках. Самым жестоким образом оно застанет врасплох того, кто в политической злобе дня ограничивает свой кругозор набором проблем прошлого. Погруженность в споры о былом является своего рода интеллектуальной анестезией, миражом, отвлекающим от умственной работы над подлинно значимыми процессами, определяющими бесконечно более важное время — будущее.

Это будущее скрывается за горизонтом грядущих дней, и не стоит полагаться на прорицателей. Но мыслительная работа — изучение статистики, учет новых факторов, анализ проявляющих себя тенденций, экстраполяция проявивших себя сил, знакомство с прогнозами футурологов в других странах — позволяет составить карту процессов, увлекающих мировое сообщество в неизбежное будущее, в значительной мере позволяет обеспечить рациональное обсуждение того, что ждет человечество, в каком мире и какими заботами будет жить оно в завтрашнем дне.

Особенностью переживаемого ныне периода является константа флюидности — стабильность повсюду уступает место нескончаемым переменам. От Генриха Мореплавателя до майского (1940) вторжения немецких танков во Францию миром правила Европа — неполных пять столетий. А затем полстолетия противостояния двух сверхдержав — Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. А далее вперед вырвалась американская гипердержава, и ее век, думаем, не продлится и полстолетия.

Как признают сами американцы, «окончание «холодной войны» привело к сдвигу тектонических плит, но последствия этих грандиозных событий появились еще не до конца. Среди вопросов, вставших на повестку дня лишь в последние годы, — возникновение новых держав в Азии, новая расстановка сил в Евразии, ближневосточные проблемы и трансатлантические подвижки. Размах и скорость перемен, обусловленных глобализацией, вне зависимости от природы этих перемен, станут характерной особенностью в ближайшие 15 лет»[1].

Трудность предсказания ныне составляет не дефицит сведений, а напротив, их стремительно растущий поток. Встает вопрос не нахождения фактов и статистики, а отбора значимых явлений и цифр, определения важного, преобладающего, выходящего на первый план. Мы вступили в неведомый прежде великий век информатики. Прежняя эра газет и радио начинает отступать перед электронными видами информации, испытывающими качественный подъем на фоне формирующейся буквально на глазах многомиллионной глобальной аудитории Интернета.

Перед нами век фантастически растущего обмена идеями, концепциями, критикой и апологетикой различных явлений. Оценка будущего требует тщательного отбора реально значимой информации от заведомой апологетики, пропаганды, просто шумового фона. В новом мире определенно ясно лишь одно: самодовольство и успокоенность будут наказываться немедленно недремлющими конкурентами. Попытка изолироваться от перемен окажется самоубийственной. Любая изоляция наказывает себя сама — и весьма наглядно. Тотальная изоляция будет равнозначна тотальному поражению. Постоянный анализ, поиск новых, более эффективных путей становится попросту очевидной предпосылкой выживания, движения вперед, преодоления трудностей, процветания, сохранения земных ресурсов, избежания смертоносных конфликтов, собственно выживания на нашей планете.

В течение следующих 15 лет ряд стран продолжит свои программы по созданию ядерного, химического и биологического оружия, и некоторые из них смогут увеличить свои возможности. Страны, обладающие в настоящее время ядерным оружием, продолжат повышать живучесть своих сил сдерживания и почти наверняка улучшат надежность, точность и поражающую силу систем доставки, а также разовьют способность преодолевать противоракетную оборону. Открытая демонстрация ядерных возможностей любым государством будет еще больше дискредитировать нынешний режим нераспространения, вызовет возможный сдвиг в балансе сил и повысит риск перерастания конфликтов в ядерное противостояние.

Страны, не имеющие ядерного оружия, особенно государства Ближнего Востока и Северо-Восточной Азии, могут принять решение любой ценой приобрести его, когда станет ясно, что их соседи и региональные соперники уже работают в этом направлении. Помощь распространителей, включая бывших частных предпринимателей, таких как А.К. Хан со своей сетью, сократит время, необходимое другим странам для того, чтобы обзавестись собственным ядерным оружием.

По мнению американских разведывательных кругов, «страны, не имеющие ядерного оружия… могут принять решение любой ценой приобрести его, когда станет ясно, что их соседи и региональные соперники уже стремятся к этому»[2].

В то же время всемирная открытость дает особые возможности терроризму, как то со всей наглядностью показали события 11 сентября в США, взрывы в мадридских поездах, расстрел детей в Беслане, кровопролитие в Лондоне. Закрыть границы, установить полицейский режим? Уже в изначальном подходе к проблеме массового насилия две точки зрения интеллектуально и эмоционально разделяют футурологов.

Оптимисты верят в преодолимость грядущих неизбежных испытаний, в спасительную силу накопленного исторического опыта, в способность человечества в целом и человека в отдельности преодолеть все мыслимые преграды, осознать самоубийственность насилия, базируясь на своем здравом смысле и на благожелательности к нему мировой эволюции. Их вера покоится на каталоге уже преодоленных испытаний, на мартирологе святых, на спасительности рационализма, на бесценных основаниях науки, на вере в сдерживающие начала человеческой натуры, на силе гуманной идеи. Если две мировые войны, венчающие человеческое безумие, не погубили род людской, то и предстоящие испытания найдут свое разрешение. В 2000–2005 гг. мировой рост населения составил 4,7 процента — самый высокий после 1970-х годов. Впереди — стимулируемое «эффектом CNN», реактивной авиацией и Интернетом сближение народов, приязнь конфессий, вера в планетарный гуманизм. Люди, как и организации, становятся похожими друг на друга не только по признаку схожести одежды, наличия lingua franca — общепонятного языка, космополитической культуры, пищи, манер, пристрастий, развлечений, трудовых процессов, но и общего ментального и психологического кода. И, разделяя общие ценности, народы и цивилизации сближаются, превращаясь в единую планетарную деревню.

Оптимистическая точка зрения позволяет верить, что некогда в будущем исчезнут разделительные линии между «мы» и «они» — той губительной черты взаимонеприятия, которая, увы, пока составляла смысл мировой истории. А тем временем скажет свое спасительное слово наука: генная инженерия и клонирование, роботостроение и информатика радикально изменят привычный нам мир, обеспечивая и выживание, и прогресс. Всеобщая доступность информации ослабит насильственную функцию государства и таких его органов, как центральные банки и секретные службы. Подобно тому, как изобретение печатного станка фактически упразднило надобность в церкви для протестантов, коммуникационные технологии ослабят необходимость государства как посредника между индивидуумом и внешним миром. В страхе перед терроризмом (включая ядерный) нации сдадут свои суверенные права международным организациям, которые наведут жесткий и стабильный порядок. Возникнет транснациональное гражданское общество. Глобальный бизнес возьмет на себя ряд функций правительств. А на внутренней политической сцене исчезнет различие между левой и правой частями политического спектра, поскольку исчезнет не только классовое деление, но и классовое сознание. Главным будет различие между сведущими, готовыми к переменам, мыслящими глобально, и теми, кто стал жертвой тради ций, предубеждений, косности, ненависти к переменам.

Для футурологических изысканий этого толка характерна безусловная вера в глобализацию, в ее несказанно благодатные плоды для человечества. Певцы глобализации увлечены успехами коммуникационной технологии, делающей национальные границы прозрачными на пути глобального потока капитала, идей, культуры, популярных образов. Этот процесс решит проблему модернизации — это основное. Скажем, уже сейчас производственные мощности человечества позволяют выпускать 70 млн. автомобилей в год, и этот процесс сдерживается только потребностями рынка, нуждающегося лишь в 50 млн. машин. Как утверждают апологеты глобализации, «мировая политика будет вращаться вокруг глобальной экономики, сокрушающей все виды барьеров между нациями. А главные международные разграничительные линии будут проходить не между цивилизациями, а теми, кто либо отверг ее (как, скажем, Северная Корея), либо, по той или иной причине, оказался неспособным играть по ее правилам (как Россия или Египет, или Эквадор)»[3].

Миру предлагается согласиться на слом старых государственных границ, на предоставление права национального самоопределения практически всем желающим. Американский исследователь Р. Райт утверждает, что длительность переходного периода к будущему будет зависеть от того, насколько скоро «американские и европейские политические деятели поймут, что часто наиболее верным путем к стабильному миру является создание новых, небольших и гомогенных наций. Ведь войскам ООН гораздо легче охранять границы, чем общины[4].

Но не все сообщество футурологов любит розовый цвет бестеневых явлений. Большинство не столь наивны. Реалистическое начало, как и состоящая из бесконечных драм мировая история, заставляет усомниться в близости нового золотого века. Реалисты призывают отставить абстрактные грезы: на протяжении минувших тысячелетий природа человека не сформировала иммунитета в отношении безграничных по форме проявлений озлобления и насилия — свидетельством чему вся Голгофа истории, летопись злого насилия, не утихающего в веках, не воспринимающего в должном объеме мучительный (и ставший после августа 1945 г. самоубийственным) опыт человеческого выживания. Более пристальный взгляд в будущее заставляет усомниться в релевантности простых, механических рецептов разрешения человеческих проблем. И оказывается, что оснований для пессимистического взгляда на будущее отнюдь не меньше: человеческий разум может быть направлен на разрушение с такой же силой и убежденностью, как и на созидание. Сам гигантский объем перемен и их феноменальная скорость заведомо предполагают «восстание» обществ, тяготеющих к традиционным основам, этническим и религиозным началам, защищающим свою религию и ментальный код. Что бы ни говорили певцы естественного прогресса, перемены всегда воспринимаются человеком и человечеством жестоко болезненно. И порождали сопротивление. Культура отдельных стран противостоит быстрым переменам, а это означает, что людская память и традиции с великой силой инерции могут встать в оппозицию к «расколдованной» стерильной жизни космополитов.

Даже самые удачливые деятели нашего времени (такие, скажем, как финансист и филантроп Дж. Сорос) видят в будущем кризис рыночных механизмов, как не удовлетворяющих нуждам человеческого сообщества. Как и многие другие, Сорос сожалеет об излишней вере в «естественный прогресс», в «магию рынка». А не менее удачливый дипломат Г. Киссинджер видит угрозу в том, что государства будущего будут иметь интересы, но не принципы. А это ведет к торжеству постулата «войны всех против всех», выдвинутого англичанином Гоббсом. Отсутствие человеческой солидарности, гедонистическая самоуспокоенность одних и жестокие страдания других создадут нетерпимую ситуацию, когда кризис межчеловеческих и международных отношений наложится на легкую достижимость овладения средствами катастрофического массового уничтожения людских масс, как о том с поразительной иллюстративностью свидетельствует американский сентябрь 2001 г., Мадрид, Беслан и Лондон 2004–2005 годов.

А благотворен ли мировой рынок, исключающий из процесса международного экономического сотрудничества только половину населения Земли? Доклады ООН об экономическом состоянии мира поражают жестокостью оценок самое уравновешенное сознание. На фоне обозначившейся возможности экономической катастрофы сложившийся в англосаксонском мире своеобразный «рыночный фундаментализм» (основанный на «вашингтонском консенсусе» министерства финансов США, Международного валютного фонда и Мирового банка, направленный на всемерное понижение препятствий мировой торговле) представляет для будущего исключительную опасность. По словам президента Бразилии Ф. Кардозо, «рынок важен для производства товаров, достижения эффективности, но он не предлагает решений для всех проблем. Рынок подвержен маниям, панике и кризисам. Рынок не является решением там, где проблемы завязаны на фундаментальные этические ценности, такие, как мысль о том, что все люди рождены равными»[5].

Всякий, кто смотрит в будущее, просто обязан исходить из того, что на беднейшие 20 % мирового населения приходится лишь 1 % внутреннего валового продукта мира, что соотношение между богатой V мирового населения и V беднейшего населения Земли достигло 1:75. Честный наблюдатель не может впасть в ослепление новой технологией и раздвинувшимися рамками информационно-технологического обмена. Критическая степень неравенства в мире не может обещать ничего другого, как массовое стремление изменить статус-кво, то положение, которое ведет к глобальным катаклизмам.

Еще одним источником катастроф может стать прогрессирующий хаос в сообществе суверенных государств. Может ли безболезненно рушиться ткань традиционных социальных организмов — то, что происходит ныне повсюду? «От Индонезии до Шотландии, от прежнего Советского Союза до Южной Африки, — пишет профессор истории М. ван Кревельд, — наиболее характерным процессом нашего времени является политическое расщепление, децентрализация и даже дезинтеграция современных государств. Едва ли месяц проходит без того, чтобы новое государство не появилось на карте. И политические трансформации происходят помимо воли государств: каждый раз, когда новый пользователь покупает телевизионную тарелку или подключается к Интернету, природа политики подвергается изменению. Каждый раз, когда возникает новая международная организация, все большее число государств чувствуют себя попавшими в тенета этих организаций. Процесс расщепления идет в ущерб государственным структурам, способствуя огромному росту значимости этих организаций — многонациональных корпораций, неправительственных организаций и средств массовых коммуникаций… Этот процесс отбрасывает нас в Средние века. Место императора начинает занимать президент США, а место римского папы — Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций. Как и в Средние века, президент владеет военной силой, а секретарь желает властвовать над общественным мнением. Возможно, самым важным является то, что президент испрашивает у секретаря право вести войну в Косове, Сомали и Кувейте… Впереди, как в Средние века, массовые перемещения населения»[6].

Суровые суждения слышны отнюдь не только из мира академической науки. Общемировые интересы вовсе не равны интересам верхушки меньшинства — благополучной части человечества. Часть представителей западного бизнеса видят в происходящем не модернизацию, а попадание в орбиту влияния США. Не будем заблуждаться, говорит президент одной из крупнейших коммуникационных компаний мира англичанин М. Соррел, «мир не глобализируется, он американизируется. Во многих отраслях индустрии на Соединенные Штаты приходится почти 50 % мирового рынка. Что еще более важно, более половины всей деловой активности контролируется (или находится под влиянием) Соединенными Штатами. В области рекламы и маркетинга эта доля доходит до 27 %. И посмотрите на сферу инвестиций. В ней доминируют огромные американские компании: Меррил Линч, Морган Стенли Дин Уиттер, Голдмен Сакс, Соломон Смит Барни и Дж.-П. Морган»[7]. Все остальные американские и европейские фирмы либо поглощены этими гигантами американского делового мира, либо находятся в зоне их критического влияния.

Но эти феноменальные по силе стороны американского могущества, увы, не гарантируют позитивных черт лидерства-гегемонии. Как раз напротив. Даже те на Западе, кто полагается на «просвещенное руководство» Соединенных Штатов, начинают терять уверенность: «Соединенные Штаты оказались увлеченными собственным успехом, они не могут усмотреть надобности в подчинении своих интересов неким абстрактными общим принципам. Соединенные Штаты ревностно охраняют свой суверенитет и поведут себя как единственный арбитр, отделяющий правое от неправого. Для того чтобы вести за собой открытое общество наций, Вашингтон должен претерпеть подлинный внутренний переворот»[8]. Признаков такого поворота пока не наблюдается. Соединенные Штаты еще способны вмешаться в дела будущих Сомали, Косова и Афганистана, но они не смогут произвести глубоких структурных перемен, отчуждая Организацию Объединенных Наций. В будущем все более сложно будет отделить центр от периферии — столь усложненной будет глобальная конфигурация мощи и влияния.

Футурологи критического направления отмечают «измельчание личностей». Американский мыслитель Ф. Фукуяма не верит, что великое будущее могут создать люди типа Буша, Проди и Меркель. А деятелей ранга Рузвельта, Сталина и Черчилля, по его словам, на горизонте не видно. Гегелевская «сова Минервы», т. е. мудрость, навестит человечество только тогда, когда мир перестанет быть разделенным между странами, включившимися в глобализацию и отторгнутыми от нее. Не видится адекватным и силовой — типа иракского — «ответ» Америки: новый Ирак после марта 2003 г. стал значительно более мощным очагом терроризма, превращая Ближний Восток в поле жестокой битвы.

Пессимисты указывают на невероятную уязвимость мировой экономики и человечества в целом, проявившуюся в начале 21 века. Они требуют обратить первостепенное внимание на глобальные процессы, столь опасные по своим последствиям. Скажем, троекратное увеличение цены на нефть начиная с 2001 г. В прежние времена за таким подорожанием нефти следовала рецессия. Экологические катастрофы не менее опасны. Восемь миллиардов землян (минимум демографического роста к 2050 году) просто не смогут существовать, если уровень потребления земных ресурсов у бедных и модернизирующихся стран приблизится к современному уровню США. Ныне площадь и объем используемых земли и воды, приходящиеся на одного американца, равняются 10 гектарам, а в беднейших странах — одному гектару. Для того чтобы бедным достичь американского уровня, необходимы еще четыре планеты Земля. Одно из двух: либо богатые поймут опасность расточительства, либо богатые и бедные в своей модернизации быстро истощат богатства планеты.

Не лучше обстоят дела и в политической сфере. Представляется, что лежащие впереди десятилетия заставят нас думать о 90-х годах как об относительно спокойном десятилетии — несмотря на жестокие трагедии Югославии, Руанды, Таджикистана. В недалеком будущем мир должен будет решить гораздо более масштабные, роковые вопросы: как ему быть с вызовом международного терроризма, с непрошеной гегемонией Америки, как обеспечить региональный баланс сил в Азии и Европе, как удержать ядерное нераспространение, как остановить нерегулируемые силы глобализации, чтобы позволить целым регионам избежать судьбы Индонезии?

Спокойствия впереди не будет хотя бы потому, что единственная общемировая лига — Организация Объединенных Наций — безусловно, теряет силу, престиж и влияние. Попытки превратить в глобального полисмена военную организацию богатых североатлантических стран неизбежно встретят сопротивление. Отстраненные от участия в ней страны неизбежно будут искать альтернативу и, как показывает мировой опыт, найдут ее.

Грядущий мир еще будет содрогаться в конвульсиях от всех попыток единственной сверхдержавы закрепить то положение, когда на ее неполные пять процентов населения приходится более трети мировых ресурсов и богатств. Речь идет, прежде всего, не о силовом противостоянии, а о солидарности менее счастливо наделенных народов и тех, от кого история явно отвернулась. В ходе всей мировой истории лидер всегда встречал все более согласованное сопротивление остального мира, и история едва ли сделает исключение на этот раз. Такова логика истории, и этой логике будет трудно противиться стране, провозгласившей, что «все люди рождены равными». Все виды национальной противоракетной обороны и тому подобные проекты будут восприниматься как реализация особого статуса, как неравенство. При этом любая, даже самая благожелательная политика потребует от Соединенных Штатов той степени жертвенности (на которую они, похоже, уже не способны), для мобилизации которой американцы должны будут изменить систему ценностей. Раньше такую мобилизацию облегчал пафос борьбы против кайзера и Гитлера. Историческая самооборона как таковая, если американцы на нее еще способны (скажем в случае ответа самоубийцам из Аль-Каиды), может означать лишь односторонность действий, что так или иначе в конечном счете ведет к новой форме изоляционизма.

Сразу же встает вопрос: возможен ли американский изоляционизм в условиях глобализации мировой экономики? Громадная технологическая мощь дает Америке все шансы извлечь максимум из снижения таможенных барьеров между странами, но перемещенные в зоны более дешевой рабочей силы предприятия неизбежно нанесут удар по квалифицированным рабочим Америки.

Европейский союз и Китай предстают первостепенными претендентами на трансформирование однополюсного мира в более сложную галактику. ЕС уже примерно равен гегемону в торговой и валютной сфере. Ему предстоит проявить себя и в геополитике. Европейский союз посредством Финляндии уже имеет тысячекилометровую границу с Россией; членство Кипра вовлечет его в ближневосточные проблемы, а вхождение Турции создаст общие границы с Ираном и Ираком. И нет сомнений, полагает многолетний прежний директор лондонского Международного института стратегических исследований К. Бертрам, что европейская стратегия будет «очень отличной от американской». Нынешнюю констелляцию сил Бертрам считает очень краткосрочной: «Американская однополярность дышит самодовольством, и в этом таится зарок ее временности»[9].

Китай мыслит в рамках столетий. По китайским прогнозам, к 2050 году страна будет, как минимум, «средних размеров державой», но во второй половине века она раскроет свой глобальный потенциал. Действия Пекина в своем регионе будут зависеть от отношений с Соединенными Штатами в первую очередь, но также от политики Японии и партнерства с Россией. И есть все основания думать, что выход Китая на линию противоборства с Америкой произойдет значительно раньше — ведь рост КНР между 1978 и 2006 годами был феноменальным, самым быстрым в мире.

Разворачивающейся мировой истории придется дать ответ по трем пунктам: последует ли вслед за смещением производительных сил смещение в юго-восточном направлении центра всемирного идейного творчества, осуществится ли самоценное политическое самоутверждение на новой индустриальной основе, не отпрянет ли мир к традиционным культурно-религиозным основам? Ответ на эти три вопроса составит суть грандиозных процессов двадцать первого века.

* * *

Итак, между двумя крайностями — верой в спасительность разума и опыта и скепсисом в отношении грядущего развития стремительно меняющегося и ожесточенного мира — ищет путь в будущее современная футурология. Она не может не оборачиваться на опыт предшественников.

Картина мира в 2050 году радикально изменится. Китай, Индия, а возможно, и другие страны — такие, как Бразилия и Индонезия, способны в будущем упразднить привычные характеристики Запада и Востока, Севера и Юга, присоединившихся и неприсоединившихся, развитых и развивающихся стран. Традиционные географические группировки уже не будут иметь прежнего значения в международных отношениях. Мир, поделенный на государства, и мир мегагородов, связанных телекоммуникациями и торгово-финансовыми потоками, будут существовать параллельно. Борьба за союзников будет вестись более открыто, и сами союзы утратят свою традиционную прочность.

В январе первого года двадцатого века английский журнал «Двадцатый век и после» опубликовал «Наметки Бога на грядущий век». Одной из первых задач было отложить устаревшие военные игрушки всем — начиная с кайзера, поскольку война в век железных кораблей немыслима. Редакторы не могли помыслить о мировых войнах, столь скоро поглотивших британскую морскую гегемонию, богатство и империю. Зигмунд Фрейд писал о «постоянно увеличивающейся взаимозависимости, создаваемой коммерцией и производством, которые неизбежно влекут к моральности». Увы, такие футурологические просчеты, такие ошибки могут показаться малозначительными в век распространяющегося по всему миру ядерного оружия.

Многовекторность ускоряющегося мирового развития своей сложностью и непредсказуемостью способна поставить в тупик. Но современные футурологи склонны верить в свою способность очертить основные контуры будущего, увидеть возможности гипотетического будущего. «Эти возможности, — размышляет один из ведущих социологов нашего времени И. Валлерстайн, — многообразны. Самые различные силы воздействуют на траекторию разворачивающихся процессов. И все же мы можем определить наиболее реальный ход событий»[10]. Поверим высказанной надежде, присоединимся к этому выводу. Мы верим, что Россия останется на солнечной стороне истории.

Ключей от будущего нет ни у кого. Но мы можем мобилизовать наши знания и воображение, представить себе несколько возможных дорог. Вместе с нами о будущем думают сотни и тысячи людей, их мыслительная работа состоит в том, чтобы обнажить главные факторы перемен, экстраполировать эти факторы на грядущее и обозначить контуры на горизонте. Мы отправляемся в путь, где нашими попутчиками будут те, кто с самых различных позиций вглядывается вместе с нами в скрытую от всех взоров подлинную дорогу стремительной мировой эволюции наступившего века.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.