САПОГ И БАШМАК
САПОГ И БАШМАК
Мой оппонент украинский публицист Александр Боргардт как-то выдвинул довод, на который я не нашелся, как отреагировать; он заметил: имперские люди, лишенные корней и обреченные шататься по перепутьям, наследуют имя оказавшихся не у дел римских солдат; русские калики перехожие — это, так сказать, жалкая память о солдатах-калигах, которые некогда наводили страх на жителей «империи», а с развалом оной превратились в посмешище.
Нырнув в старые словари, я убедился, что мой собеседник семантически недалек от истины и допустил разве что маленький сдвиг: caliga по латыни не «солдат», а всего лишь «солдатский сапог». Что, конечно, никак не колеблет строя мыслей и чувств, это сравнение породивших.
Более скажу: сопутствующие значения латинского слова способны просто добить. Знаете ли вы, что такое по-латыни caligo? Туман, мрак. А соответствующий глагол? «Темнить». А ближайшее переносное значение? «Умственный мрак», «помрачение». И даже так: «мрачные времена». «СМУТА». Более чем достаточно, чтобы раз навсегда «заткнуться» на предмет имперских сил, координирующих, объединяющих, сплачивающих и т. д. края и осколки. Кому в самом деле охота влезать в «сапоги оккупанта»?
Разумеется, наш интерес к тому, как там живется бывшим «братьям» среди разлетевшихся «осколков империи», при этом не исчезает. Только неловко спрашивать напрямую: ну, как вы там в «отделенности» (или в полуотделенности, если брать Российскую Федерацию, которая ведь еще не развалилась?). И каково будущее, которое строится на «осколках»? Прикрылись мы как-то в редакции одного журнала из тактичности анкетой: старым добрым жанром советских времен (позднего, усталого, либерального периода). Разослали.
Самый красноречивый ответ — отсутствие ответа. Мало кто откликнулся. Заняты самоидентификацией, а тут бывший старший брат лезет с расспросами, мешает сосредоточиться.
И однако то немногое, что можно считать откликами, знаменательно и достойно внимания читателей. Независимо от того, ближнее ли это зарубежье или круг российских народов, рубежами еще не рассеченный.
Российский грек проклинает «русификацию» и озабочен болгарскими претензиями на македонское наследие. Хотя живет наш грек во Владикавказе (бывшем Дзауджикау, бывшем Орджоникидзе) и историческую родину посещает наездами.
Осетин российский проклинает «русификацию» и радуется, что его народ, загнанный когда-то татаро-монголами в горы, в ХIХ веке вернулся, наконец, в долины. Хотя не вполне ясно, вернулся ли бы он, если бы в ХIХ веке горы и долины не оказались в пределах одной державы (угадайте какой).
Украинец незалежный проклинает «русификацию» и напоминает Москве (и Питеру), что было время, когда более культурная и образованная Украина поставляла России государственных деятелей, художников и мыслителей.
Все правильно. Все правы. Я готов понять их всех. Я тоже, натыкаясь на русские «осколки» в мировом «хаосе», чувствую себя неисправимо русским. «На что ни взгляну, все про них думаю». То есть про русские корни Алехо Карпентьера и Диего Риверы, и даже белорусские — Гийома Аполлинэра. Совершенно нормальные чувства.
Вопрос в том, чтобы нормальные чувства ложились в нормальный контекст. Мне бы в голову не пришло, вспоминая о происхождении Разумовского, Гоголя или Феофана Прокоповича, скорбеть об «украинизации» русской культуры или истории. Я изначально и твердо воспитан в убеждении, что без Коста Хетагурова обеднеет РУССКАЯ поэзия (его томик я обнаружил в библиотеке моего отца, который вовсе не был специалистом по «литературам народов СССР», а был нормальным «красным профессором», добровольно пошедшим в 1941 году умирать за родину). И мне совершенно неважно, грек или не грек будет избран сегодня мэром Геленджика или Анапы… Кстати, грекам мы можем спокойно смотреть в глаза с тех пор, как их соплеменник был избран мэром аж самой Москвы, а если перестал им быть, то не потому, что грек, а потому, что был более склонен к латанию демократической теории, нежели к латанию столичного асфальта, покореженного демократическими танками.
А насчет того, что «евреи, грузины и латыши» являлись, наряду с русскими, «ударной силой большевизма» и теперь должны каяться перед другими народами Федерации, в частности, перед осетинами, — скажу так, что если бы я был способен вести подобные разборки, то напомнил бы уважаемому Камерлану Бязарти, кем был по национальному происхождению товарищ Сталин. И спросил бы: на кого более походил характером этот стальной товарищ: на грузина или на осетина? И независимо от ответа на этот вопрос сказал бы, что покаяние как общенациональная акция — дело скользкое и опасное; покаяние может быть делом только личным, да и не очень громким, иначе оно превращается в очередное «госмероприятие», из тех, в коих прохвосты преуспевают значительно больше, чем обыкновенные мучающиеся граждане.
И насчет того, какой мир возникает теперь на «развалинах империи», среди «осколков» великой державы.
Опираюсь на свидетельства наших авторов.
Слава богу, говорят они, теперь можно пресечь гигантоманию и перестать громоздить этаж на этаж, топтаться на маленьким пятачке. Кому вообще взбрело в голову это вавилонское возведение башен? Известно же, что приусадебный участок дает впятеро большую урожайность…
Тут я уточнил бы: дает, пока он — приусадебный участок. Надо еще ухитриться раздать участки и чтобы люди удержали их в этом качестве. Когда это дело срывается, мы говорим: «не дают!» А что, если «не берут»? Если рискнувшие «взять» — разоряются через два сезона? Если их жгут и калечат соседи? И погорельцы идут по миру калеками, каликами, а то и калигами, потому что заработать фермером нельзя, но можно — наемником.
А дороги, дороги-то, по которым туда-сюда ходят, они что, тоже «от соседа к соседу» торятся, с нуля? Или все-таки их надо строить и защищать государственным образом?
Но ведь это — «имперский хомут»! Это, так сказать, русификация. Интересно, что при этом вы ждете, когда же «федеральные власти» станут отвечать за «порядок на местах». Сбрасываете хомут? Сами и отвечайте. Но и готовьтесь: в одном месте будет один порядок, в другом месте — другой.
На Украине — четыре церкви… и все дерутся. Да еще этот бермудский треугольник: либералы — националисты — коммунисты. Да еще коммунисты теперь — все разные. Черт ногу сломит. «Хаос»! Как в «хаосе» взаимодействовать? Тут и объясниться-то — проблема.
А не сделать ли — как в Швейцарии? Двадцать три кантона, и всем хорошо.
Хорошо-то хорошо… да в Швейцарии — сколько государственных языков? Три. А сколько должно быть в Российской Федерации, если делать все «по-швейцарски»?
В Осетии «нет ни одного ученого или писателя, который знал бы адыгский, армянский или аварский язык». Чего же удивляться, что и «деятели русской науки, чьи интересы были „нацелены на Осетию“», не умели объясниться по-осетински? Слишком много языков «смешалось» на просторах родины чудесной. Тут тремя, по швейцарской системе, не обойдешься.
«Ну и что? — полагает К. Бязарти. — В многонациональном государстве „все (все! — Л. А.) языки должны быть языками межнационального общения“». Хорошо как образ, но смутно как образ действий. Сколько языков способен выучить средний человек, живущий в нашем «хаосе»? Не логично ли предположить, что практически установится один (ну два, максимум три — как в Швейцарии). Не вследствие «лингвистической экспансии» а в силу лингвистического здравомыслия и ограниченности человеческих возможностей.
Вовсе не обязательно это должен быть русский. Русскому было не на роду написано «межнациональное общение». Просто исторически так вышло. И русский язык не так уж хорош для такого общения: труден, эмоционально заражаем и в то же время архаичен. Хорош для художественного самовыражения, но не для протоколов и параграфов. Английский, наверное, более практичен в качестве «вездехода»… хотя и это не факт: латынь, может, еще лучше; недаром же эсперантисты во время оно плясали не от английской, а от новолатинской печки. Но я ведь не о том, какой язык станет языком общения на этническом чресполосье. Я о том, что какой-то все равно станет. Потому что иначе всем придется сделаться толмачами. А мы ведь хотим, чтобы человек выращивал еще и помидоры на приусадебном участке и не лез в «стандартные многоэтажки». В Вавилонской башне языки, положим, все равно смешаются. А «при усадьбе» придется уж какой-то один, «межнациональный», освоить плюс к своему кровному.
Естественно, и «калига», пристроившийся к месту, должен будет местный язык освоить плюс к своему «имперскому», «римскому» (номер Рима не важен; второй, третий или десятый — законы естества едины).
Это, конечно, верно, что «империи всегда распадаются». Но верно и другое: на месте распавшихся конгломератов и союзов рано или поздно («всегда») возникают новые. И они опять распадаются. Иначе не пришлось бы присваивать порядковые номера тому или этому Риму. Разумеется, ничто никогда не повторяется в истории точно, а попытки что-либо повторить оборачиваются карикатурой и фарсом, и тогда, по известной формуле, человечество смеясь расстается со своим прошлым. Чтобы в будущем использовать его как точку отсчета или отталкивания. Ощущение того или иного общего культурного контекста все равно неизбежно — для любой нации, хоть трижды титульной, независимой и суверенной. Мы все зависим от контекста, в котором созданы, и все являемся наследниками того общего, что создали мы и что создало нас.
Если речь о России (и о Российской Империи, и о Советском Союзе), то никакой исходно «чистой» русской субстанции, которая навязала себя племенам и народам, не было — разве что пара варяжских конунгов, спустившихся по Днепру и окрестивших место, до которого доходил в скифские времена знавший Христа палестинский рыбак Андрей, именем своей дружины: «Русью». Не было никакой «прарусской» имперской идеи (если не считать того, что идея «вселенскости» вообще носится в воздухе то в татарском, то в тевтонском, то в славянском исполнении), а то, что называется «Российской империей» и даже просто «русской сверхнацией», усилиями и волей разных племен и народов сложилось, это результат общей драмы и общих попыток выбраться из драмы, а какой национальный ярлык оказался закреплен на «империи»: русский, литовский или татарский, — это с точки зрения вечности вопрос почти частный. Я не знаю, какой «ярлык» выдумается для этой общности в будущем, но без общности не выжить никому.
Хотя, конечно, всякая «общность» драматична по отношению к «малой родине», к историческим корням и национальному (региональному) самоощущению. Грек, живущий в Новороссии будет разрываться душой между Гомером и Пушкиным, а Владикавказ никак не дождется мэра-грека. И это нормально. Осетин, получивший высшее образование в Москве или в Ленинграде, будет раздваиваться чувствами между тем, что ему пришлось получать это образование на неродном языке, и тем, что Осетия так и не закрепилась на европейских высотах. Украинец же будет решать головоломку: если именно Россия когда-то помогла собраться Украине воедино (под имперской эгидой), то как теперь ухитриться сохранить эту часть имперского (и советского) наследия и избавиться от всего прочего?
И если завтра «более культурная Украина» пошлет в Россию «государственных мужей и деятелей культуры», — что мы сделаем? Да примем как родных. Будем считать, что блестящий экономист, прибывший к нам из Львова, просто продолжает традицию, взращивая свое «яблоко» на наших политических подзолах. Как почитатель Явлинского я, конечно же, претендую на него как на «украинское наследие» и с полной уверенностью его себе «присваиваю». «Странствующий экономист» лучше «солдата», гуляющего по дорогам «империи». Да дороги-то те же самые.
И калика, может быть, вовсе и не из латыни к нам пожаловал. Может, он из тюркских сфер, где kalyk означает «народ».
Народы торят дороги друг к другу. По дороге, конечно, может пойти и солдат. А может — «архангельский мужик», учиться в Славяно-греко-латинской академии. А может — горец: учиться в университете «Северной Пальмиры». Варяг пойдет в греки, грек — в варяги. Пойдет не только солдат, но и вероучитель, паломник, просветитель. В башмаках.
А все — калика.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.