РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИЯ!

РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИЯ!

Сергей Шаргунов

Сергей Шаргунов

РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИЯ!

"Главное, ребята, сердцем не стареть", — просветленно пели эстрадники. "Молодость проходит электричками — восемнадцать, девятнадцать, двадцать..." — выкрикнул один неизвестный поэт и через год попал под электричку. Две эти цитаты исчерпывают тему молодежности.

Главное не возраст.

Главное, ребята, сердцем говорить!

Они появились внезапно со всех концов страны, новые художники слова, мои ровесники и те, кто постарше, и даже совсем малыши. Они — идущие врозь, но словно бы стремятся в одну точку. На Красную площадь. Это какое-то интуитивное прозрение, но все мы спешим на Красную. Спешим к сердцу. Зачем? Что-то вспомнить. Найти неподдельное. Заглядевшись в круговые небеса, прикоснуться к тайне смерти и написать с чистого листа — будет и истовое богоискательство, и обидчивый нигилизм. Или, нащупывая стопами брусчатку, услышать гром золотых часов, написать о родном и великом — и будет добротный реализм. Или, скользнув глазом по граниту Мавзолея, древне обжечься, опознать себя свирепым солдатом, и, вопя "Ура!", ринуться к воротам, штурмом взять наше священное животное — Кремль. И сбросить нечто серое с зубчатой стены. Чтобы серые воды Москвы-реки всплакнули и сомкнулись, поглотив кремлевского присоска. А литература получила повести и поэмы о революции.

То новое, что наступает, — отклик на десятилетие глума. Тогда литераторы (талантливые и слабые), смеясь, прощались с советским прошлым. Крушение гигантской системы, исполненной идеологического пафоса, выдвинуло вперед книги, отменявшие всякий смысл, — смысл истории, смысл подвига, смысл жизни. Синхронно с отвязными "палачами смысла" упорствовало гетто "серьезной литературы", трогательно пестуя толстые журналы, где печаталось сплошь милое и скучное.

Теперь приходит третья сила.

И начинает с очерков. Это первый шаг к очищению, к обретению чувства яви. Ослепительные казино, туберкулезные тюрьмы, бомжовые вокзалы, бои в чеченских предгорьях — весь мучительный опыт современности, не сговариваясь, фиксируют новые летописцы. Очерковость — первый признак, роднящий нижегородского омоновца Захара Прилепина и репортера из "Коммерсанта" Олега Кашина, сумрачного Романа Сенчина и румяную Аню Козлову. Второй признак — широта, вольнодумство, отказ от мертвых схем, да, жажда субъективной правды, да, страсть к дискуссии, но преодоление искусственных барьеров, ибо пасхальной стихии таланта узко в склепе идеологии.

Что мешает новым писателям, всей душой возжелавшим наследовать золотой школе словесности?

Мешает серая власть.

Как ни крути, литература отражает общество.

Новая линия в литературе заявила о себе именно с наступлением нового века, когда в Кремль въехал новый человек. Въехал спекулянт. Серьезность, твердость, возвращение смыслов, отказ от грызни, объединение страны на основах справедливости — таковы, если верить придворным, задачи его правления. Увы, всё это издевка, ловкая игра с надеждами миллионов, ибо редкие лучики "державной воли" тонут в туманном месиве шизофренического бессилия.

При отсутствии исторического импульса, под треск спекулянта, среди хлопьев тумана сочинять не хочется. В огромной степени поэтому новая литература так и топчется на тропке очерковости, вне сюжетных находок и стилистических красот.

Нужен прорыв к свободе и смыслу.

Выбираем революцию!

Тут тоже признак нового поколения — храбрость. Мятеж.

Революция будет следствием экстравагантных союзов, рискованных тактических поворотов, рассудочных мер и отчаянных выпадов, всех тех приемов, которые обозначают талант в художественном произведении и на поле истории. Революции присягают сотни моих сестер и братьев, ныряя в каменные мешки тюрем. Их жесты отваги — и есть ренессанс творчества, опровержение домыслов о конце истории и усреднении человеческой особи. Они мистически отвоевывают нашему битому пропитому опущенному человеку право на слово живое.

Право на сердце молодое.