Валентина Ерофеева ЧЕТВЁРТАЯ ВОЛНА

Валентина Ерофеева ЧЕТВЁРТАЯ ВОЛНА

Александр БОНДАРЬ. Ночной кабак. Повести и рассказы. Издательский дом "Кленовые листья". Монреаль, 2004.

"Ночной кабак" — это уже из новой литературы русского зарубежья, четвёртой волны эмиграции. Именно эмиграции, а не свободного гражданства — "Фигаро здесь, Фигаро там", с тремя паспортами в кармане. Истинная эмиграция — всегда боль, некая ущербность, смута души, которую, по Леониду Леонову, "надо устраивать" прежде всего, "а там всё остальное устроится".

"Четвёртая волна обозначила собою конец краснозвёздного молоткасто-серпастого… — пишет Александр Бондарь в одной из повестей сборника, — когда-то располагавшегося на одной шестой части земного шара. В Канаду плотной уверенной толпой повалили солидные и уважаемые люди… Здесь были проворовавшиеся чиновники, бывшее советское начальство, не сумевшее найти себя в постсоветской действительности, скороспелые бизнесмены, удиравшие из страны тогда, когда дома на них уже заводили уголовные дела. Всё это высшее общество тащило за собой на свою новую родину чемоданы, упакованные добычей, — всё то, что удалось прихватить на родине старой. Кроме них в приоткрытую канадцами узкую щель просочилось также… известное количество разной мелкоты: всякие там программисты, инженеры, математики, журналисты, писатели, художники и прочая, подобная им, никчемная и безнадёжная шушера". Вот об этих, "никчёмных и безнадёжных" — авторские размышления и авторская боль.

"Ночной кабак" Александра Бондаря заселён плотно. В антураже местных "солдаток любви", стыдливых гомиков, "коробейников", у которых можно приобрести и пучок травы, и "колёса", и вообще всё, что захочешь, действуют его персонажи: опытный карманник Дима, его подельник Коля, "не-оканадившаяся" и этим гордящаяся школьница Катя, несостоявшаяся лжеголливудская (для кровавых одноразовых съёмок) Лена и иная — никчёмная и безнадёжная — публика. Они воруют, убивают друг друга в нечаянном пылу разборок; в аффекте же, по ходу действия, убивают и обидчиков со стороны: хитро"умного еврея" Сеню — за бесплатных работников, ежемесячно увольняемых им за придуманные провинности; Майкла, "всегда пахнущего анашой", — за растление дочери; "сытого, наглого, блатного" Артура — по неизвестному "приговору", но скорее всего тоже за какую-то пакость. Нет, это не отморозки, которым всё равно, кого убивать. Эти — избавляют мир от "нелюдей", очищая тем самым "воздух для людей нормальных", — так оправдывает себя один из них, самый старший, годящийся всем им в отцы, — Дмитрий Степанович, бывший московский инженер.

Это "очищение" мира многими из "действующих лиц" прозы Александра Бондаря начато ещё на родине, в России. Солдатик Андрей, замученный мерзким издевательством командира-чеченца с характерной фамилией Радуев, в отчаянье самозащиты страшно расправляется с ним и бежит из воинской части (рассказ написан в начале 90-ых). Но одна кровь притягивает к себе другую: месть и жажда "очищения" от "нечисти" кажутся теперь нескончаемыми в его судьбе и — труп за трупом — устилают его жизнь к финалу. Неужели "человек, вообще, — скотина"? И это его природа, как утверждает другой персонаж Александра Бондаря. И здесь обертоном наплывает фантасмагория полубреда-полуяви, преследующая героя иного русского романа зарубежья —"Венерина волоса" Михаила Шишкина, героя, измученного работой переводчика в пересыльном пункте для русских эмигрантов. Только уже в Швейцарии, не в Канаде. Может, от этих страшных мыслей, от этих страшных подозрений о скотстве человеческой природы вообще и бежали, куда глаза глядят, из клокочущей беспределом начала девяностых годов России многие эмигранты четвёртой волны — все эти "инженеры, математики, журналисты, писатели, художники"? Но не поднимается рука ни у автора, ни, я думаю, у читателя бросить камень в этих людей, у многих их которых "за спиной не оставалось ничего, на что можно было бы опереться, ничего, что привязывало бы их к прошлому". Но ощущение "грязи и неуюта" не покидает их даже во вполне благополучной Канаде и в той же ультраблагополучной Швейцарии. И здесь мы попадаем на обнажённый нерв, видимо, вот какого поколения — поколения семидесятых годов рождения (сам Александр Бондарь, эмигрировавший в 95-ом году, к ним и принадлежит). Поколения, на хрупкие подростковые ещё, а затем и юношеские плечи которого свалилась тяжесть неимоверная — тяжесть слома формации, тяжесть слома эпохи. Мечтавшие о том, что "май месяц" наступает не только в природе, но и вся жизнь может сложиться, как этот весенний месяц, они получают обратное — ощущение "грязи везде", "недостатка воздуха" для дыхания, отсутствие опоры, которую выбили из-под ног их родителей и их самих всевозможные плюрализмы и крутые, на 180 градусов, перестройки, более походящие по силе воздействия и конечному результату на последствия десятибалльных землетрясений. В этом состарившемся раньше времени поколении надломилось что-то, и оттого они — либо спокойно-равнодушно безразличные, либо растерянно-психопатически агрессивные. Налицо очередное потерянное поколение, плоды жизни которого придётся ещё расхлёбывать и пожинать миру, если он когда-то встанет с колен и отряхнётся. (И последующее — поколение восьмидесятых-девяностых — поколение пепси, сексуально озабоченное, с голыми животами и вытаращенными глазами всё время куда-то рвущееся оттянуться, — тоже даст миру ещё великие проблемы: неизвестно, каких монстров оно породит…)

Из уст Иоанна Златоуста (от лица Христа) вот какие странные слова однажды пролились: "Для чего ты гордишься отечеством, говорит Он, когда я повелевал тебе быть странником всей вселенной, когда ты сможешь сделаться таким, что весь мир не будет тебя достоин?!" Что это такое? — та самая тяга к объятию и приятию в себя всего мира, от которой, наверное, никуда и никогда уже не деться? Или то самое бесконечное, благодатное стремление к Совершенству, которое является движителем всей жизни (наравне с неблагодатным…)?

Вот к таким непростым размышлениям подталкивает читателя проза Александра Бондаря — русского эмигранта четвертой волны.