Валентина Ерофеева -- Житные мы... Вани

Валентина Ерофеева -- Житные мы... Вани

Вероника Кунгурцева. Похождения Вани Житного, или Волшебный Мел. — М.: ОГИ, 2010, 481 с.

Так пронзительно и обострённо, на мой взгляд, о России последних двадцати лет её жития-бытия-выживания — никто ещё не писал. То ли оттого, что взгляд женский — пристальный, но отметающий все боковые ответвления, а оставляющий только прошедшее через оценочные испытания души. То ли оттого, что главный-то персонаж этой "современной сказки" (так уж сподобилась Вероника Кунгурцева обозначить свой роман, не признаю совершенно пустого слова текст, здесь — роман или повесть, с элементами глубоко народной, исторической по своей природе волшебной фантастики) — ребёнок, мальчик-найдёныш Ваня. Так и хочется одно это имя — русскую музыку, здесь оставить… Но ведь Ваня-то у Кунгурцевой — ещё и Ваня Житный. Ну, уж тут совсем симфония русского космоса — корневого, того самого, признайтесь себе, который лежит в глубине сердца каждого из нас, если ещё не задушена, не угроблена глубинная генная память об идеале, о той самой светлой дороге жизни — одной-единственной, истинной. Был ли он когда-то вживе, этот идеал? Был ли кем-то прожит и реализован? Наверное, всё же был, иначе не ощущали бы мы его так грозно-прекрасно дышащим где-то там, за нашей спиной, в патине веков ли, тысячелетий; не тянулись бы к его робкому весеннему прорастанию в нашу жёсткую, почти механическую уже действительность.

Вот и Ваня Житный — святой маленький человечек, подкидыш. Но с именем и фамилией, обозначенными в сопроводительной записке. И с обещанием — вернуться за малышом. Какая главная задача у маленького человека будет при такой родовой истории? Конечно же, ожидание и поиски мамы…

Вот такой стержень у романа. И на него нанизано всё остальное. Больница, приютившая ребёнка и державшая до первых классов начальной школы, когда весть о нём дошла до московского корреспондента, показавшего о нём телерепортаж. Внезапно проявившаяся после этого настоящая или лжебабушка, но всё равно — бабушка, забравшая его к себе в деревню. И мир, который постепенно стал открываться Ване через неё и новых друзей. Да, более чем странных, но друзей: домового Шишка и петуха-гиганта Перкуна. С ними Ваня путешествует по миру русскому начала (так и хочется сказать бандитских) 90-х годов. Территориально это, скорее всего, происходит в зоне (зоне!) Подмосковья. И события, и встречи — ирреальны, но… куда уж реальнее и шайка малолеток, регулярно отнимающих у мальца магазинные бабкины деньги, и другая шайка — пострашнее — призраков из Нави, готовящих ему гораздо более жуткое наказание. Призраков, которые впоследствии окажутся фантомами не рождённых абортированной мамой Ваниных же братьев и сестёр.

Самое мощное место романа, пожалуй, — вот это признание: "А мы бы … за один только день человечьей жизни всё отдали! Безрукими, безногими готовы жить... Безмозглыми, у которых слюна течёт, — готовы. В тюрьме, в одиночной камере, — это ж мечта сидеть-жить! Либо в лагере!.. На всё готовы... На всё! Да нету нам жизни…" Это кричит обвинительно Ване, которого родили, которому оставили жизнь, его навий брат Соловейко. Вдумайтесь — СОЛОВЕЙКО. Вот они генные корни всех Соловьёв-разбойников… И обвинительный этот вопль-крик не Ване — миру всему, жестокой бездушной несправедливости его.

И какая же это сказка, если в неё уместились и события расстрельного октября 93-го года, и борьба с напёрсточниками на улицах столицы, и посещение (в поисках проявившейся наконец-то на горизонте мамы) в ДК "Красные зори" конкурса красоты, который уже по природе своей — антикрасив, почти безобразен...

Даже сцены с лешими, с их блистательным новорожденным Младенцем, с водяным, утопленниками, русалками, колдуньями (родными сёстрами бабушки Василисы Гордеевны) — не столь уж и ирреальны, наполнены не испугом и жутью, а мягким притаённым юмором, приглушённым ощущением братьев наших меньших — порождения нашей фантазии, которое ближе к яви, нежели нави…

Юмор, лёгкая, с оттенком грустной мудрости, ирония. Мы забыли уже об этих прекрасных полутонах в литературе и искусстве последних лет. Всё выпукло, броско, обнажённо, хищно, с криком, с жаждой крови (не физического, так морального удовлетворения) теперь у нас. У Кунгурцевой — по-иному. Тебя с первой фразы и до конца романа обволакивает аура истинной русской речи. Даже Владимиру Личутину, признанному мастеру в этой области, почти вровень встаёт Вероника Кунгурцева своим "Похождением Вани Житного…" Да и у Личутина это часто по-мужски тяжеловесно, с надрывом. Кунгурцева же — рыбкой плавает в русской корневой речи. И сам поток этот и для читателя — целителен, светоизлучаем, умиротворён. Вот прислушайтесь…

"В стороне от тропы, впритык к стволу древней ели с разлапистыми ветвями жил старый камень, похожий на голову обернувшегося коня. Ваня мало что уже соображал. Камень так камень, конь так конь. Запыхавшаяся Василиса Гордеевна ссадила Ваню на землю, сама встала перед камнем и, поправив лямки котомки, забормотала:

— На море, на окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь. На том камне сидит красная девица, зашивает раны кровавые. Подойду я поближе, поклонюся пониже, — Василиса Гордеевна низко поклонилась, — бел-горюч камень, дай нам простору, не дай нам раздору, дай ужины, а посля ширины..."

И ведь даёт "бел-горюч камень" и простору, и ужины, и ширины. И высоты даже даёт — домчал-таки через пространство и время бабушку с больным внуком домой. По вере и даётся…

Вот так вот — с песнями, шутками, прибаутками, магией светлого колдовства, напоминающей наше детское, в которое на полном серьёзе и верили в сём возрасте: "Колдуй, баба, колдуй дед, — заколдованный билет…", — по жизни с крошечной пенсией, с приобретённым внуком-невнуком ли, не знает ведь до конца и сама, в скудеющей, сносимой "нечистыми силами" районной администрации с лица земли родной деревеньке, и живёт Русская Бабушка — та самая Россия наша светоносная, с брошенным, никаким на свете олигархам не нужным, да и, пожалуй, что вредным нерастраченной ещё чистотой и совестливостью своей природной, народом. В массе своей этим самым Ваней-подкидышем, которого заботливые вроде бы в последние годы старого народного "режима" власти-родители взяли вот так просто — и выбросили. За ненадобностью. На растерзание, загнобление волчьим законам рынка — дикого, капитала — бандитского. Выживешь в свободной конкуренции (ха-ха! где это вы её видывали, свободную?) — выживай. Сгинешь — не обессудь: рынок есть рынок, это тебе не базар колхозный…

Вере Галактионовой, пожалуй что, созвучна Вероника Кунгурцева… Но у Галактионой — на грани трагедии всё. Тяжкой почти беспросветности. Попытка света лишь в финале обычно. У Кунгурцевой же — мягче. Светоносно-щемящая драма...

Что спасает Кунгурцеву от безвыходности трагедии — глубина корней, уходящих в светлое язычество и, может быть, даже дальше? К арийской прародине. Об этом опять же мягкий и лёгкий штриховой намёк — побег дочери водяного с немцем-лётчиком (да, фашист, да со сбитого самолёта утопленник, но…) в Германию — по водичке русской к Эльбе-Лабе немецкой. Народ-то они водяной оба теперь уже стали…

Не из-за этого ли легчайшего намёка прямо-таки взвилась, как осой ужаленная, русскоязычная американка Юлия Беломлинская: "Эта книга — бомба, замаскированная под детскую игрушку!" И — потоки грязи слила ушатом рыночной, даже не базарной, лексики.

"Далее Беломлинская горюет, — пишет Исраэль Шамир в своём отзыве на роман, — почему Кунгурцева НЕ упоминает евреев в своих книгах. А то, мол, мы бы её подвели под расстрельную антисемитскую статью. У самой Беломлинской, что довольно типично, еврейская тема начинается с первой строчки её единственной книги ("Евреи очень любят своих детей")".

Ну надо же! Намекни полуфразой лёгкой кое на что — сожрут. Может, и не это хотела сказать Кунгурцева, а иное что-то — всё равно сожрут. Русский дух потому что, даже сквозь намёки. И ой-ёй из каких глубин полуневедомых идущий. Целительный для души народной истерзанной.

Да не из гоголевской "Шинели" мы вышли!.. Вани мы все… И последние лет двадцать — подкидыши-ненайдёныши. Но Вани...

И бабушка Василиса — то бишь Василиса Премудрая (помните такую?) — у нас есть! А отчество у неё, знаете какое? — Гордеевна. Вот так вот! Гордеевна — и всё тут!

А фамилия наша — Житные!..