Борис Сиротин СВИРИСТЕЛЬ
Борис Сиротин СВИРИСТЕЛЬ
БЕЛАЯ НОЧЬ ПОДМОСКОВЬЯ
Полночная июньская аллея,
Мир крепко спит, и, значит, он — ничей,
И рощица берез была белее
И мягче стеариновых свечей.
Чуть виделась Небесная Повозка.
Вся ночь твоя, не думай о жилье.
И лишь вдали тончайшая полоска
Была как щель в иное бытие.
Пел соловей так нежно и негромко,
В каком-то упоении святом,
И эта неразгаданная кромка —
Не наше ли зовущее потом?
Душе, как соловью, негромко пелось —
Ведь эта песнь с рождения в крови,
И на земле побыть ещё хотелось
Подольше — чтобы думать о любви,
Жить радостно, Природе не переча...
В таких ночах творится мир с азов,
Во здравие — берез светлеют свечи;
Лишь издали чуть слышен грустный зов.
2003
***
— Пропала Россия, пропала! —
И бомж, и крутой эрудит, —
Пропала! — мне кто ни попало
Во самое ухо твердит.
И в слове сквозит умиленье
И вместе — живая слеза,
А я, хоть и в здравом сомненьи,
Крещусь всё же на образа.
И вдруг в нашем нынешнем лихе
Услышал, сколь уши смогли,
Что плач этот долгий и тихий —
Из тысячелетней дали.
Там, кажется, нет и прогала
Большого, чтоб мира вдохнуть... —
Пропала Россия, пропала! —
И бьют себя в гулкую грудь.
Но ведь поднималась из пепла,
Опершись на твердую власть!
И быстро мужала и крепла,
Чтоб... снова в отчаянье впасть.
Но это ли доброе дело
С хмельною умильной слезой
Живое закапывать тело,
Заваливать тяжкой землёй!
2003
***
Каркает ворон, нормальная птица,
Ищет, где падалью всласть поживиться.
Только я, ворон, покамест живой,
Ты не кружись над моей головой.
Только я, ворон, покамест живой,
Хоть и давненько расстался с женой,
У телевизора плачет жена,
Ворона-врана не слышит она.
Я же, бредя подмосковною дачей,
Тоже — у ели — вот-вот и заплачу:
Слышала ель, как лет десять назад
Я о любви бормотал невпопад.
К женщине, чья окаянная сила
Мне новый почерк в стихах подарила,
Только о ней столько яростных дней
С болью писалось мне, только о ней.
Так же кружился сей ворон картавый:
"Ты не гонись за любовью и славой:
На протяжении века сего
Всё это живо, пока не мертво".
Вот и сейчас тот же ворон кружится.
Что ныне скажешь, зловещая птица?
Ты прожил триста загадочных лет...
Сытое карканье слышу в ответ.
2003
***
Свиристель свою дудочку уронил,
Подхватил её на лету,
И воспел, сколь хватило маленьких сил,
Леса зимнего красоту.
Он запел о том, что солнце взошло,
Ну а то всё снега, снега,
Что на ветке ему хорошо, тепло,
Что не видно вблизи врага.
Он запел о том, что жизнь коротка,
Но зато всё вокруг своё,
Коротка — лишь и сделаешь полглотка,
Но на песнь хватает её.
2003
***
Вряд ли мне снова приснится,
В полный покажется рост —
Девица, дева, царица,
Лик ее ясен и прост.
Но и достаточно ныне
Видеть живые глаза
В каменной этой пустыне,
Где лишь визжат тормоза,
Где истекают рекламы
Желчью и кровью сырой...
Что-то в том лике от мамы...
Матерь, покровом укрой!
Силу вложи мне в десницу,
Сам смахну тени у глаз!
...Больше Она не приснится,
Это бывает лишь раз.
2003
***
Москва — провинциальный город
В своём незримом существе.
Навешали реклам на ворот,
На ворот — да не той Москве.
Её сокрыта сердцевина,
И зреть не каждому дано
Уютное нутро овина,
Где просто сушится зерно,
А по ветру летит полова
Различных изысков — тоска!
И каждое второе слово
Нам произносит не Москва.
И молвит церковка-жар-птица,
Коли прислушаться, то вслух:
"Я никакая не столица,
Я — русский подзабытый дух..."
И, посмотрите, — как ни странно,
В нахлынувшие времена
В высоком куполе Ивана
Сейчас не Русь отражена.
Но есть, друзья, Москва другая,
Первопрестольная Москва,
Что, под второй изнемогая,
Ещё жива, ещё жива.
Та, где по правде Божьей голод,
И каждый гений в ней — простак,
Она — провинциальный город,
И слава Господу, что так!
2002
***
XXI — век разноцветных мельканий
И серой, обыденной жизни,
Он полон подмигиваний и намеканий
И весел даже на тризне.
Что нового в нём? — департаменты, мэрии
Или на улицах бляди?
В высоких креслах на остатках империи
Раскачиваются грузные дяди.
И тащат Россию в разные стороны,
Придают ей блеск заграницы,
А над Россией каркают древние вороны,
Самые чуткие русские птицы.
И русский батюшка над убиенными
Читает молебен, и слёзы катятся,
И умирает девочка с разрезанными венами
В коротком и легком ситцевом платьице.
А я разучился писать свои книги,
Словно в цепях, в разноцветном мелькании.
Бреду средь офисов, а в них — барыги,
И что-то нету к ним привыкания.
2002