Харт Крейн МАРТИН ИДЕН АМЕРИКАНСКОГО МОДЕРНИЗМА

Харт Крейн МАРТИН ИДЕН АМЕРИКАНСКОГО МОДЕРНИЗМА

В начале 70-х годов прошлого века в одной из антологий американской поэзии мне попалось стихотворение Харта Крейна (позже узнал, что это вступление к его поэме "Мост"), заворожившее меня причудливой цепью ассоциаций и ажурной гирляндой рифм. Перевод мой кочевал в "самиздате"; помню, что он сильно нравился Парщикову, с которым посещали литинститутский семинар Ал. Михайлова; доходили смутные слухи, что он понравился Бродскому; в конце концов, перевод с неизбежными опечатками был опубликован уже в конце 70-х в журнале "Памир", где находила приют тогдашняя изгойская зарубежная поэзия.

Многие годы собирался увеличить свой корпус переводов из Крейна, сначала были проблемы с элементарным поиском его книг, но вот, пожив в Лондоне пару недель два года тому назад, приобрел и несколько книг загадочного американца, и свежевышедшую его биографию. Сейчас остаётся вопрос времени и сил.

Крейн родился в июле 1899 года в штате Огайо в семье фабриканта. Отец оставил семью. У юноши в свою очередь тоже семейная жизнь не сложилась.

Первый стихотворный сборник "Белые здания" вышел в 1926 году, знаменитая поэма "Мост", посвящённая Бруклинскому мосту как самому яркому символу тогдашней американской цивилизации (наподобие Эйфелевой башни в Париже), была опубликована в 1930 году. Призрачные видения и неотчётливые аллегории и сегодня будоражат воображение. Надо бы, наверное, сравнить строки поэмы со стихами Маяковского, посвящёнными этому же мосту, только вот тоже руки не доходят.

Не дожив до возраста Христа, в конце апреля 1932 года Харт Крейн, словно Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона, покончил жизнь самоубийством в Карибском море. Вскоре был канонизирован отечественной критикой в качестве одного из важнейших мэтров модернистской поэзии. Предлагаю вниманию читателей свою давнюю работу и два совершенно свежих перевода.

Виктор ШИРОКОВ

БРУКЛИНСКОМУ МОСТУ

Как много рассветов помнишь, как много ночей холодных,

Крылья бессонных чаек роняют перьями шум,

Над скованной сизой гладью зарёванных вод Свободы

Металлическим мозгом захлёбываешься, тугодум.

Взмываешь ажурным телом, глазу недосягаем,

Как призрак, как наважденье свободной от плоти души,

Как букв перегруппировавшихся неожиданное слиянье;

Сверхскоростным лифтом из будней нас вырвать спеши…

Я думаю о киношках, о панорамных трюках

С толпами, искривлёнными простынями зеркал,

В которых, себя не видя, торопятся в пропасть рухнуть,

Предсказывая соседям на тех же экранах провал.

И Ты — через гавань — вытянувший серебряные ходули,

Как будто солнце роняло слитки твоих шагов,

Энергию не растративший в тяжеловесном гуле,

Свобода — твоё призвание, свобода — твоя любовь!

Подземка к тебе выносится, гадая — чердак или клетка,

Сумасшедшие скорости заучили парапеты твои,

Здесь металл бессмертию молится, тлеющей сигареткой

Шутка вываливается из губ скоростных шутих.

Стены Рассвета спрессованы из полдня и скрещенных балок,

Зубы последние скалит небесный ацетилен;

Всё утро летящую тучу ворочал подъёмный кран, балуясь…

В твоих кабелях Атлантический неожиданно присмирел.

И неясно, как это иудейское небо

Тебя наградило… В рыцари, посвятив не с руки,

Неизвестным временем орудуя, как неводом:

Отмена смертного приговора превратилась в спектакль для реки.

О алтарь и арфа, взбесившаяся электросварка,

(Как можно было пытаться выровнять струны твои!).

Ужаснейший миг экстаза, измученная весталка

Не сдерживает восторга, и молитва парии —

Снова трагическим светом твои отливают скорости,

Как дыхание звёзд, неразделимо сожительство идиом.

Твой путь — конденсат вечности: скрижали новой истории,

И мы на твоих плечах совершаем ночной подъём.

Под тенью железных свай я длю своё ожидание;

Всегда твоей чистой тенью была одна темнота.

Петарды ночного Города уже прекратили мерцание,

Лишь ледяные годы трутся об опоры моста.

О Бессонница, как река, перепрыгнувшая

В море — под тобой — землю изрыв,

К нам, невидным, смятённым, смущенье ещё не отринувшим,

Чтоб лекалом корабля дать взаймы Богу миф.

ЛЕГЕНДА

Такая же безмолвная, как зеркало, верное

Реальностям, погружённым в молчание…

Я не готов ни к раскаянию,

Ни к равновеликим сожалениям. Для мотылька,

Изогнутого, не более чем тихо

Умоляющее пламя. И судороги

Белых падающих хлопьев,

Целующихся —

Такова цена всех дарений.

Для узнавания —

Этого рассекания и этого горения,

Но только одним тем, кто

Израсходует себя вновь.

Дважды и дважды

(Снова дымящийся сувенир,

Кровоточащий фантом!) и еще раз вновь.

Пока блестящая логика не победит

Неслышимо, как зеркало,

Достоверно.

Тогда, капля за едкой каплей, идеальный крик

Свяжет некую постоянную гармонию —

Безжалостный прыжок для всех тех, кто шагает

Легендой юности в зенит.

ЧЕРНЫЙ БУБЕН

Соблазны чернокожего в подвале —

Знак приговора и угода злу.

Роятся комары в тени бутылки,

И таракан штурмует щель в полу.

Эзоп, устав от дум, освоил небо,

Зрил зайца с черепахою разлад;

В сени животных спит его могила,

И заклинанья в воздухе кипят.

Тот чернокожий одинок в подвале,

Его мечтанья королевски лгут

Меж дирижёрской палочкой и бубном,

И в Африке, где мухи вздымут труп.