Юрий Павлов ВЛАДИМИР ЛАКШИН: ЗНАКОМЫЙ И НЕОЖИДАННЫЙ…

Юрий Павлов ВЛАДИМИР ЛАКШИН: ЗНАКОМЫЙ И НЕОЖИДАННЫЙ…

11 МАРТА 1967 ГОДА ТВАРДОВСКИЙ записывает в рабочей тетради: "основная точка — Лакшин". Назначение его своим замом Александр Трифонович рассматривает как условие и гарантию дальнейшей жизни "Нового мира". Более того, В.Лакшина А.Твардовский прочил в свои преемники, а в самый сложный период 1969 года готов был жертвовать практически всеми сотрудниками журнала, кроме Владимира Яковлевича.

В статье В.Лакшина "Четверть века спустя" немало точных суждений о критике, которые опускаю. Приведу одно, вызывающее вопросы, быть может, только у меня: "Критик лишен обольщающей надежды. Он весь в современности, в нынешнем виде и часе литературы, и если его голос не прозвучал в полную силу для читателей-современников, то, наверное, не будет услышан уже никогда. Оттого, кстати, нельзя представить написанной "в стол" критической статьи".

Как определить, прозвучал голос в полную силу или нет? По какой реакции, по востребованности, издаваемости?.. Тогда, конечно, В.Белинский и Н.Добролюбов в XIX и большей части ХХ века были "услышаннее", чем ранние славянофилы Н.Страхов, К.Леонтьев и многие другие. Однако востребованность Белинского и Добролюбова в конце 80-х годов прошлого века иссякла и, думаю, навсегда. Что есть благо для русской мысли и критики, ибо их статьи (Белинского — большинство, Добролюбова — все) мешают пониманию русской и мировой литературы, истории. Услышанность К.Аксакова, А.Хомякова, Н.Страхова и других критиков (слово, конечно, узкое) возрастает и будет возрастать по мере выздоровления русского народа. (Хотя нет никакой уверенности, что оно произойдет.) Эти авторы "вели" себя так, как должен поступать любой русский критик. Он не должен быть "весь в современности", как считает В.Лакшин, в "нынешнем виде и часе литературы", у него должны быть только "ноги", "голова" же должна находиться в "вечности". С позиций тысячелетней истории и вечных — православных — ценностей русский критик оценивает современную литературу.

По поводу утверждения, что "нельзя представить написанной "в стол" критической статьи", лишь замечу: я 20 лет пишу преимущественно "в стол"…

В ЗАПИСИ ОТ 5 ДЕКАБРЯ 1971 года дается совершенно неожиданный диагноз разгрома "Нового мира", который не встречается в статьях и мемуарах самого Лакшина, его единомышленников и противников. Главным виновником случившегося называется не власть, не Ю.Мелентьев, не "молодогвардейцы", не авторы известного письма (привожу наиболее расхожие версии), а либеральная интеллигенция, предавшая журнал: "Новый мир" и в самом деле был пригашен вовремя. Либеральная интеллигенция, напуганная в 68 году, уже отшатнулась от него, с раздражением смотрела, как мы все еще плывем, будто в укор ей.

Совершился общественный откат, "Новый мир" стал лишним не только для начальства, он и интеллигенции колол глаза и не давал заняться своими тихими гешефтами — "распивочно и навынос".

Интересны и точны индивидуальные портреты представителей этой интеллигенции, от преуспевающего Е.Евтушенко (который просит у Л.Брежнева журнал, получает дачу и рассказывает очередные байки о собственном героизме), до "балаболки" О. Чухонцева, упрекающего "Новый мир" Твардовского в том, что журнал занимался не литературой, а политикой.

ЧЕРЕЗ 18 ЛЕТ ПОСЛЕ АНТИЛИБЕРАЛЬНЫХ дневниковых выпадов В.Лакшин в самый разгар журнальных сражений времен "перестройки" выдвигает принципиально иную версию разгрома "Нового мира", совпадающую в главном с расхожей "левой" трактовкой событий. Виновниками называются обиженные "Новым миром" писатели, критики и цензура. Под их давлением брежневско-сусловский аппарат "вынужден был" "решать вопрос" с журналом.

Версия эта опровергается, в том числе, многочисленными дневниковыми свидетельствами тех же "новомировцев", Твардовского, Лакшина, Кондратовича. Во-первых, "обиженные" писатели тут ни при чем. Предложения об уходе и реформировании журнала начали поступать Твардовскому еще до появления "письма одиннадцати", которое имеется в виду в данном случае.

По версии Алексея Кондратовича, мысль о разгоне возникает в феврале 1969 года, а 24 марта в разговоре с Воронковым поднимается вопрос о реформировании редколлегии, что называется "первым приступом к разгону". 14 мая 1969 года Воронков предложил Твардовскому подать заявление об уходе. Авторы же письма, опубликованного 26 июля, достигли, по словам А.Твардовского, обратного результата: "таскают камни для памятника "Новому миру". А по словам В.Лакшина, "вся эта шумиха сделала только то, что сейчас уже Твардовского снять стало совсем невозможно".

Во-вторых, среди цензоров были и новомировски настроенные работники. Например, цензор 4-го отдела Главлита Эмилия Проскурнина и начальник Главного Управления при Совете Министров СССР по охране государственной тайны в печати Павел Романов. Более того, Эм или Эмилия, как называют Проскурнину Кондратович и Лакшин, информировала руководство "Нового мира" о тех или иных готовящихся акциях, публикациях и т.п. Например, в дневнике Владимира Яковлевича от 24 июля 1969 года и 18 февраля 1970 года читаем: "Эмилия звонила мне и рассказала о статье, которая готовится в "Огоньке" в воскресенье"; "Света приехала специально с работы, чтобы передать информацию, полученную от Эмилии. Это результат ее воскресных прогулок в пансионате с Альбертом Беляевым". Знаменательно и то, что Эмилия Алексеевна ушла с работы после разгрома "Нового мира", и еще более знаменательно, что ушла в "Юность", в "филиал" "Нового мира".

В-третьих, в сусловско-брежневском аппарате, который называет В.Лакшин, были и сочувственники, и единомышленники журнала типа А.Яковлева, И.Черноуцана, Ю.Кузьменко. Приведу записи из рабочих тетрадей А.Твардовского, которые свидетельствуют о разных уровнях "контактов" с названными товарищами: "Черноуцан дал мне понять, что письмо, на чье бы имя я его ни послал, читать будет Мелентьев. И докладывать будет он"; "зашел к Бакланову … , бутылки, закуски. Это у него был Кузьменко из отдела (под Беляевым), о котором я слышал от своих, что хороший, хотя и безвластный парень".

Естественно, что в подобных свидетельствах многое остается за кадром. Но их достаточно для понимания того, что у "новомировцев" были "длинные руки". Они были отнюдь не небожителями, как часто их представляют, у них была и крепкая хватка, и связи, вплоть до выходов на Брежнева. В подтверждение приведу записи из дневника В.Лакшина от 9 января, 3, 6, 27 февраля 1970 года: "Стало известно, что два дня помощник Брежнева — известный Голиков, запросил у Романова материалы о задержанных в цензуре за последний год материалах "Нового мира"; "Стало известно через знакомых людей из Иностранной комиссии и Секретариата, что есть такое указание: снимать Твардовского … "; "Виноградов прибежал вдруг с известием, что есть способ передать письмо в собственные руки Брежнева"; "Стало достоверно известно, что Секретариат ЦК, утвердивший Косолапова, состоялся лишь во вторник 24-го. Не было ни Брежнева, ни Суслова, ни даже Демичева".

В ДНЕВНИКЕ В.ЛАКШИНА ЗА 1971 ГОД не раз возникают имена Михаила Бахтина и Сергея Аверинцева — кумиров московской интеллигенции, и не только московской. Владимиру Яковлевичу неприемлемо — и это здоровая реакция — наукоблудие, возросшее на почве увлечения Бахтиным и Аверинцевым, все эти "полифонии", "открытые структуры", "структуры мысли" и т.д. Данный феномен Лакшин объясняет так: "Бахтин для них бог, потому что идея "полифонии", многоголосия Достоевского ведет к той же неопределенности. Добро и зло — равнозначны … , цели и смысла нет. И пусть Достоевский бьется головой о стену и сгорает от внутреннего ужаса и тоски — они видят лишь многоголосие".

Конечно, следует отличать М.Бахтина и С.Аверинцева от их последователей и якобы последователей, от всех тех, кто, как омела, паразитирует на их творчестве, выдавая на гора многочисленные публикации, не имеющие никакого отношения к ним. В.Лакшин о подобной градации не говорит. Его же замечания в адрес Бахтина по смыслу совпадают с тем, что позже говорилось Владимиром Гусевым, Михаилом Лобановым, Сергеем Небольсиным.

ЕСТЕСТВЕННО, ЧТО В РАЗМЫШЛЕНИЯХ Владимира Яковлевича о Бахтине, Аверинцеве, Достоевском, современных либералах и т.д. встречаются мысли ошибочные, утверждения, требующие коррекции разной степени. Например, Ирина Роднянская, слушательница упомянутой лекции о Достоевском, почему-то попала в разряд либеральной интеллигенции. Если и "выходила из себя от злобы", как утверждает Лакшин, Роднянская (правда, интуиция подсказывает мне, человеку, знающему Ирину Бенционовну только по работам, что слово "злоба" к ней неприменимо), то, предполагаю, от суждений Владимира Яковлевича о "Вехах", Боге, Достоевском и т.д. Так, привязка либерализма, неверия к "Вехам" — подтверждение точности свидетельства Александра Солженицына о том, что "Вехи" Лакшин изучал по Ленину, то есть долгое время не читал их вообще, доверясь Ульянову. Или как без возмущения воспринимать мысли Лакшина о Достоевском из работы "Солженицын, Твардовский и "Новый мир" (1975)? Не исключаю, что нечто подобное звучало и на лекции: Достоевский — эгоцентрик, он "бранил евреев, грубо льстил Победоносцеву…".

НЕМАЛО МЕСТА В ДНЕВНИКАХ ЛАКШИНа 1969-1971 годов отводится медленной агонии "Нового мира", тому, как сдавали позиции, предавали, приспосабливались многие сотрудники, авторы, соратники журнала: Ю.Буртин, Е.Дорош, А.Марьямов, И.Борисова, Н.Бианки, С.Залыгин, В.Жданов и т.д. Владимир Яковлевич сознательно фиксирует различные мелочи, ибо они-то, с его точки зрения, и проясняют ситуацию. Два свидетельства в данном контексте, думаю, заслуживают особого внимания.

Во-первых, в происходящем для Лакшина нет ничего неожиданного: ситуацию, от которой ему противно и стыдно, "следовало ожидать".

Во-вторых, по мнению некоторых сотрудников "Нового мира", всему виной — сам Лакшин, который хотел только печатать свои статьи и не думал о журнале. Владимир Яковлевич так реагирует на данную версию: "Я всегда им был чужой, и даже когда они меня ласкали и хвалили, знали в тайне души, что я презираю их московский либеральный кружок, всех этих благодушных Цезарей Марковичей … и что мы из разного леплены теста".

Об этом журнальном резус-конфликте в статьях и воспоминаниях Владимира Лакшина, и не только его, — ни слова…

В связи с действительно бесславным поведением многих в узком и широком смыслах "новомировцев", "шестидесятников" вспоминается прогноз спецкора "Правды" Н.Печерского, зафиксированный в рабочих тетрадях Твардовского. На предположение Александра Трифоновича, что соредакторы "Нового мира" уйдут вместе с ним, спецкор ответил: "Никуда они не уйдут, покамест их не погонят, и то не всех, лишь тех, которые не сумели приспособиться…". Твардовский Печерскому не поверил, объяснив диагноз спецкора его принадлежностью к иному миру.

Если в комментариях В.Твардовской к рабочим тетрадям отца и в ее большой статье "А.Г.Дементьев против "Молодой гвардии" (Эпизод из идейной борьбы 60-х годов)" нет и намека на недостойное поведение "новомировцев", то в дневниках В.Лакшина им достается "по полной программе". Вот только несколько примеров.

Публикацию в девятом номере "Нового мира" за 1970 год "Деревенского дневника" Дороша Лакшин оценивает как "поступок, равноценный предательству", и характеризует Ефима Яковлевича с позиций верности "старому" "Новому миру", соответствия слова и дела: "И ведь как красно говорил об "исторической роли журнала" — в феврале витийствовал и резонерствовал пышнее, торжественнее всех, даже неловко становилось от его "высоких" слов. А сейчас, когда А.Т. погибает, Дорош украшает своим именем журнал Косолапова…".

Через год после увольнения Твардовского, Лакшина и других Л.Озеровой и А.Берзер предложили подать заявление об уходе. 16 февраля 1971 года Лакшин записывает в дневнике следующее: "И жалко, и противно. Все сбылось, как по нотам. Из них выжали все, что хотели, и теперь выбрасывают вон — достойная сожаления участь".

Неожиданной для Владимира Яковлевича является занятая по отношению к "Новому миру" Косолапова позиция В.Тендрякова, В.Некрасова, Ю.Трифонова, В.Жданова, В.Огнева и многих других. В.Огнев, например, к которому Лакшин всегда относился с симпатией, высказывается за сотрудничество с новым главным редактором, дает ему согласие стать членом редколлегии журнала и обвиняет Владимира Яковлевича в максимализме.

Уже после смерти Лакшина в мемуарах Огнева, вышедших в 2001 году, эта ситуация выглядит так: узнав об отрицательной реакции Твардовского и Лакшина на предложение Косолапова, Огнев отказывает ему. На самом деле, как уточняет в "Попутном" к дневнику Владимира Яковлевича его супруга, Владимир Огнев не отказался, а его не утвердили в Союзе писателей…

В НЕПРОСТОЙ СИТУАЦИИ, когда Лакшин лишился трибуны в "Новом мире", Владимира Яковлевича огорчала реакция коллег из дружественных журналов на его статьи. Те, кто помогал, например, Ст.Рассадину в "Юности" и "Вопросах литературы", В.Лакшина встречали, мягко говоря, прохладно. Из записи, сделанной 25 июля 1971 года, следует, что работа о Достоевском, предложенная в "Вопросы литературы", вызвала у главного редактора Лазаря Шинделя глубоко спрятанное недоброжелательство.

Из замечаний Шинделя приведу лишь то, которое является иллюстрацией либерального высокомерия, пустопорожней претензии на ум, научности и т.п.: "Но 1-я часть слишком популярна для такого высоколобого журнала, как наш". Вывод же, к которому в результате общения с главным редактором журнала пришел В.Лакшин: "Как будто приличные люди, но я не "свой" для них", — перекликается с мыслями Алексея Маркова о кастовости уже "Нового мира" Твардовского-Лакшина: "Как правило, приди ты окровавленный, упади на лестницу "Нового мира", — но ты чужой, не свой — тебя и не заметят!"

О "ПЬЯНСТВЕ" ПАТРИОТОВ — РЕАЛЬНОМ И МНИМОМ — ходят легенды, с которых часто начинается и заканчивается разговор о них. Что, дескать, с этих алкоголиков взять. "Левые" же — это якобы совсем другое дело: и пьют красиво, и пьют, задавленные "тоталитаризмом"…

"Новомировцы" пили, мягко говоря, много. Александр Твардовский в рабочих тетрадях и Алексей Кондратович в дневнике предельно редко говорят об увлечении "зеленым змием", Владимир Лакшин в дневнике — очень часто, как будто составляет досье на Твардовского, Дементьева, Кондратовича, Саца, Закса и т.д. или является представителем натурализма в литературе. Что стоит за таким пристрастием к фиксированию нередко неприятных подробностей, которые опускаю?

Владимир Лакшин как умный человек понимает: данный вопрос возникает неизбежно у читателей его дневников, поэтому он сам его задает и сам отвечает: "Иногда думаю: хорошо ли, что я пишу обо всем этом, ничего не скрывая о бедственном положении Александра Трифоновича, его несчастной слабости? Вдруг эта тетрадь попадет когда-нибудь в руки чужого, равнодушного человека и он использует во зло откровенность этих записей. Но нет, Трифоныча ничего не может уронить и унизить. Разве он пил бы так сейчас, если бы видел для себя хоть лучик надежды? Он уже трижды, четырежды вышел бы из запоя, если бы хоть что-то светило ему. А сейчас он боится возвращаться в реальность, нарочно замучивает себя, почти сознательно добивает". Подобную аргументацию использует Лакшин, когда 18 ноября 1971 года фиксирует в дневнике, что Кондратович допился до белой горячки.

В том, что Владимир Яковлевич, как и все "новомировцы", прилежный ученик В.Белинского и Н.Добролюбова, последователь "реальной критики", духовного спида XIX-XX веков, руководствовался логикой "среда заела", нет ничего удивительного. Также естественно, что логика эта не срабатывает, о чем свидетельствует прежде всего признание самого Александра Твардовского. 16 декабря 1968 года он приводит запись 25-летней давности: "Третьего дня в результате глупейшей и пошлейшей попойки в беспамятстве разбил лицо, нос, лоб — так что невозможно показаться на люди. Кажется, что это недвусмысленный подсказ: кончай. Все дурное, пошлое, вредное, нечистое, что бывало со мной, все, что мешает мне жить достойно, — от пьянства, распущенности, если не алкоголизма".

Понимаю, что пьяный Твардовский был "приятнее" и умнее многих в трезвом состоянии. Однако "максималисты" В.Лакшин и А.Солженицын правы: эта "слабость" Твардовского губила "их" дело. Эта "слабость", добавлю от себя, губит и "наше" дело: большая часть русских писателей, критиков и т.д. пропила Россию…

В РАССКАЗЕ ЮРИЯ КАЗАКОВА "Старый дом" авторское "я" выражается через мысли героя — композитора, живущего в России XIX века: "Если что-нибудь на свете стоит преклонения, стоит великой, вечной, до слез горькой и сладкой любви, так только это — только эти луга, только эти деревни, пашни, леса, овраги, только эти люди, всю жизнь тяжко работающие и умирающие такой прекрасной, спокойной смертью, какой он не видел нигде больше".

Подобное видение крайне чуждо "левым", ибо герой обретает свою веру, находит точку опоры в мире, который, в самом мягком варианте, называется ими "оплотом косности и животных страстей" (Г.Белая). И все же некоторые "левые" периодически прозревают, в первую очередь, сердцем. Так, 4 мая 1969 года В.Лакшин записывает в дневнике: "Я впервые испытал такое резкое, подлинное чувство любви к нашей природе, к полям этим и березовым рощицам, к каждому сарайчику, крытому почерневшей от дождей щепой".

И вполне возможно, что именно это проснувшееся чувство любви к русской природе, помноженное на страшные реалии либеральной современности, незадолго до смерти проросло во взглядах Владимира Лакшина неожиданными всходами. Он в статье "Россия и русские на своих похоронах" (1993) выступает против несправедливой критики всего "русского", против того, что "понятие "русский" мало-помалу приобрело в нашей демократической и либеральной печати сомнительный, если не прямо одиозный смысл. Исчезает само это слово. Его стараются избегать, заменяя в необходимых случаях словом "российский", как несколько ранее словом "советский".

Юрий Селезнев еще в 70-е годы обратил внимание на то, что в кратком этимологическом словаре русского языка отсутствуют слова "родина", "Россия", "Русь", "русский". Владимир Лакшин в 1993 году говорит о сходном явлении: в библиографических списках "Книжного обозрения" раздел "Русская художественная литература" заменен на "Общенациональная художественная литература". Критик не только ставит справедливые, естественно возникающие в этой связи вопросы, но и в духе Ю.Селезнева — М.Лобанова — В.Кожинова отвечает на них.

Один из ответов, если бы он был озвучен названными авторами, точно квалифицировался бы "левыми" как антисемитский: "И пока мы стесняемся слова "русский" (точнее, не хотим, потому что ненавидим — Ю.П.), американцы спокойно употребляют его для обозначения поселенцев из России на Брайтон-бич".

На схожее российское явление В.Лакшин указал еще в 1971 году. 17 марта этого года он записал в дневнике: "Пропала, рассеяна, почти не существует русская интеллигенция — честная, совестливая, талантливая, которая принесла славу России прошлого века.

Нынешняя наша интеллигенция по преимуществу еврейская. Среди нее много отличных, даровитых людей, но в существование и образ мыслей интеллигенции незаметно внесен и стал уже неизбежным элементом дух торгашества, уклончивости, покладистости, хитроумного извлечения выгод, веками гонений воспитанный в еврейской нации. Очень больной вопрос, очень опасный, но не могу не записать того, о чем часто приходится думать в связи с житейской практикой".

Опуская спор об "исторической" интеллигенции, отмечу то, что звучит неожиданно в устах В.Лакшина и в чем он, несомненно, прав. Идея о сущностных изменениях, привнесенных евреями в образ мысли и облик русской интеллигенции, сродни многочисленным высказываниям Василия Розанова. Понимаю, что такое утверждение покоробило бы и оскорбило бы Владимира Яковлевича, находившегося в плену "левых" стереотипов в восприятии Розанова, якобы "антисемита".

Показательно, что еврейский вопрос В.Лакшин определяет как "очень больной, очень опасный". И невольно, а может быть, вольно (ведь сам он говорит о частых раздумьях на эту тему, которые, правда, в дневниках не запечатлены) Владимир Яковлевич приведенным высказыванием впервые дает повод зачислить его в разряд "антисемитов", то есть беспристрастных и смелых мыслителей.

Свидетельством поправения взглядов Лакшина в конце жизни является его отношение к высказываниям Льва Аннинского, Александра Иванова, Михаила Берга, Дмитрия Галковского о русском народе, отечественной истории и литературе. Эти высказывания, которые убедительно оспаривает Владимир Яковлевич в указанной статье, — общее место в перестроечных "левых", русофобских изданиях, где он не только печатался, но и трудился. Значит, в той или иной степени, данные взгляды разделял.

Удивительно-неудивительно, что оценки и аргументация В.Лакшина совпадают с оценками и доказательствами "правых" второй половины 80-х годов: Вадима Кожинова, Анатолия Ланщикова, Михаила Лобанова, Владимира Бондаренко и других. Так, Майя Ганина, отталкиваясь от романа В.Гроссмана "Жизнь и судьба", одна из первых указала на следующую неприемлемую закономерность: "Не слишком ли часто русскому народу с легкостью приписывают грехи грузинов Сталина, Берии, еврея Кагановича, русских Хрущева, Брежнева? Перекладывают на него ошибки и преступления власти". Власти, уточню от себя, которая, начиная с февраля 1917 года, никогда не была и не является сейчас выразительницей идеалов и интересов русского народа.

Владимир Лакшин, полемизируя с Львом Аннинским, который, как и многие до и после него, видит корни большевизма в русском мире, говорит о западной интернациональной родословной его, что во многом созвучно пафосу нашумевшей статьи Вадима Кожинова "Правда и истина" ("Наш современник", 1988, № 4).

Критик в отличие от "левых", которые в таких случаях говорят о чеченских, татарских, украинских и т.д. жертвах "имперской" политики, делает упор на первую и главную жертву социального эксперимента — русских. К тому же В.Лакшин, как и многие "правые", уточняет, что большевики — дети разных народов. "И хотя я не придавал бы решающего значения тому, что среди идеологов и вождей большевизма русские не оказались в большинстве, утверждать противное вряд ли было бы честно".

В своем развитии Владимир Лакшин по сути повторил путь основателя "ордена русской интеллигенции" Виссариона Белинского. Если в последний год его жизни друзья-западники упрекали своего лидера в "тайном славянофильстве", то Владимир Яковлевич Лакшин итоговой статьей "Россия и русские на своих похоронах" дал повод "левым" для многих обвинений. Русофильство — самое мягкое из них. Скажем спасибо критику за его прозрение на краю жизни.