Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ

Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ

Включив как-то в поисках вечернего выпуска новостей наугад телевизор, я наткнулся случайно на программу Виктора Ерофеева "Апокриф" (впрочем, она уже шла, так что в отношении названия я могу и ошибиться), в которой он беседовал с поэтом Юрием Кублановским о том, почему сегодня падает рейтинг толстых литературных журналов и можно ли их как-нибудь спасти от полного краха. Поудивлявшись самому факту того, что отплясывавший еще недавно джигу на могиле советской литературы Ерофеев сегодня вполне серьезно рассуждает, как вернуть писательскому слову былой авторитет, я обратил внимание на высказывание Юрия Кублановского о том, что литература сегодня во всем мире становится хуже и что с этим практически ничего невозможно поделать.

Сказанное показалось мне довольно близким, я и сам последнее время не раз говорил о том, что уже просто невозможно не замечать столь откровенного измельчания как мировой, так, к сожалению, и нашей родной словесности, из которой, как из волейбольного мяча, словно бы дух выпустили. Куда-то вдруг исчезло из литературы стремление к глубоким темам, анализу язв современного общества, почти совсем не стало в ней гражданственной смелости, выветрились психологизм и социальные мотивы, а художественная форма либо застыла до превращения в омертвевшие известковые панцири, либо, наоборот, оторвалась в своем саморазвитиии от содержания и живет теперь, как костюм без тела... И за примерами не надо даже далеко ходить — лучше всего высказанная Кублановским мысль видна по публикациям того самого "Нового мира", в котором он как раз и работает! (Хотя, должен признать, что от перечисленных выше недостатков не свободны также и другие журналы, в том числе и патриотические.)

Анализируя причины падения авторитета сегодняшней литературы, неизбежно наткнешься на давно уже известную всем из школьных учебников истории формулу популяризаторов революции о том, что "верхи не могут, а низы не хотят", расшифровываемую в применении к литературной ситуации наших дней в том смысле, что нынешние писатели еще не могут писать свои стихи и романы по-новому, а их читатели уже не хотят читать то, что написано ими по-старому. Кажется, любому думающему над путями развития литературы писателю должно быть понятно, что настоящие искры искусства быстрее всего способны высечься именно на стыке традиционного для русской классики погружения в глубины исследуемых в произведении проблем и — привносимой авангардными направлениями тяги к модернизации художественных приемов. Однако на практике две эти тенденции (консервации духа и обновления формы) стыкуются очень неохотно. Модернисты всеми своими силами стараются навязать литературе единственно допустимую для нее задачу — развлечения читателя, изгоняя тем самым всякую возможность ее участия в духовном водительстве народа и вытесняя существовавшие ранее жанры романов и повестей какими-то, пускай даже и любопытными в формальном отношении, но выхолощенными до скукоты "текстами", а традиционалисты или же так называемые "почвенники" — шарахаются от каких бы то ни было мистических или фантастических (не говоря уже о ненавистных им постмодернистских) опытов, оставаясь, точно мухи в янтарь, вмурованными в форму уже давно поднадоевшего читателю поступательно-повествовательного изложения реалистического материала, от чего не исчезает впечатление, что все это уже было читано-перечитано и только переписывается каждым новым автором, как школьное сочинение через плечо впереди сидящего одноклассника. Вот, к примеру, передо мной восьмой номер редактируемого Иваном Евсеенко воронежского журнала "Подъем" за этот год. Начинают его — добротные, но какие-то страшно провинциальные рассказы Алексея Варламова, населенные почти "распутинскими" стариками да старухами, далее идет Надежда Середина с историями про деда, который не хотел ложиться в больницу, да про старую ветеранку, которой снится товарищ Сталин; потом — рассказ Владимира Селиверстова "Евпраксия" про следственные кульбиты титулярного советника Борщевского, роман Юрия Беличенко "Лермонтов" и так далее. Всё аппетитно и вкусно, как холодные третьеводневные макароны.

И такая картина, к сожалению, характерна не только для воронежского "Подъема", но можно сказать, что и для большинства наших патриотических изданий по всей стране. (Хотя, добавлю, журналами демократической ориентации сегодня тоже не зачитаешься. Ну достойно ли, в самом деле, уважающим себя поэтам еще и до сего дня, "задрав штаны", бежать со своей музой за мертворожденным синтаксисом Иосифа Бродского, как это делает в № 9 журнала "Октябрь" за 2001 год Игорь Вишневецкий? Читаем: "Ястреб перелетает крича / мерзлую реку, скрываясь в мглу / лилового пара; если сплеча / рубишь лозу и в уголья золу // костра невысокого — едко дымит — / бросаешь в сосульках прутья, едва / ли можно надеяться, что прогорит / каждый из них, дав тепло. Голова // увенчана шапкой..." — и так далее, я прерву цитату, ибо делать то, что делает он, можно километрами, но только какое это имеет отношение к настоящей поэзии, непонятно...)

Наверное, в силу именно этой вот неудовлетворительности литературы художественной, самыми запоминающимися из прочитанных в осенних номерах журналов материалами показались мне мемуарные и эссеистические страницы. На первом месте здесь наверняка стоило бы назвать опубликованные в девятом номере "Роман-журнала, ХХI век" отрывки из воспоминаний Сергея Яковлева о времени его работы в руководимом Сергеем Залыгиным журнале "Новый мир" и ведущейся членами его редакции подковерной борьбе за власть, но мы уже говорили об этой вещи, когда она была впервые напечатана в полном объеме в журнале "Нева" № 1-2 за этот год. А потому самое сильное впечатление осталось у меня от помещенного в журнале "Слово" (№ 5, 2001) мемуарного эссе Олега Шестинского "Тайные игры лжецов", целиком посвященного раскрытию подлинного облика "серого кардинала" ленинградских радикальных писателей Даниила Гранина и его роли в жизни (а точнее, в интригах) Ленинградской писательской организации. С не меньшим интересом прочитал я и короткие воспоминания Бориса Никольского о послевоенном Литинституте (москвичи вспоминают о Питере, а питерцы — о Москве), помещенные в десятом номере журнала "Нева" за текущий год, начинающиеся с рассказа о том, как молодые писатели сочиняли письмо Сталину о своем голодном положении, а также воспоминания Владимира Крупина "Родные половицы" в № 8 "Роман-журнала, ХХI век". Много воспоминаний о конкретных писателях Казахстана публикуется также в выходящем в г. Астана на русском языке журнале "Нива", но особенно запомнилось мне в нем эссе Юрия Таракова "Память слова" ("Нива", № 7, 2001), в котором автор пытается расшифровать значения таких слов, как Русь, Нева, Волга, Киев...

Могло бы быть интересным интервью Нины Красновой с поэтом Виктором Боковым в журнале "Наша улица" (№ 7, 2001), если бы оно было как следует вычищено от всяких залетевших на диктофон междометий, а рассуждениям Бокова о природе песенного жанра не мешали то и дело врывающиеся в текст пассажи о том, что Зыкина "не заводила шашни с поэтами", поскольку у нее были свои увлечения, и что композитор Пономаренко не был ее мужем, потому что "он на другой сексуальной дороге работал", и что у самого Бокова с Зыкиной "как-то сразу так возникло... возникло так, что я с ней, а она со мной".

Намного интереснее должны показаться читателям публикующиеся в "Нашем современнике" (начиная с восьмого номера за этот год) воспоминания Василия Ивановича Белова "Невозвратные годы" (хотя, я думаю, им и можно было придумать хоть немного более оригинальное название).

Все это говорит о том, что, пока не появилось достойного осмысления действительности на художественном уровне, самым эффективным жанром литературы становится голая ПРАВДА, которая ярче всего проявляет себя в дневниках, воспоминаниях, эссе да в переписке. Хотя иногда она прорывается и в стихах, как, например, это видно по подборке Владимира Шемшученко в том же девятом номере "Роман-журнала, ХХI век": "Пения ангелов мы не услышим / и громогласно не грянем: "Ура!" / Мы пропищим, как церковные мыши, / и дезертируем — во вчера. // Плач о погибели просто умора. / Где уж нам смерть принимать на миру? / Ждем своего приговора / на сатанинском пиру. // Господи! Люди-то были какие. / Песни о них распевают ветра: / град на Днепре — под десницею Кия! / Град на Неве — под десницей Петра!" Помню также, в том самом номере "Невы", где были опубликованы воспоминания Сергея Яковлева о "Новом мире", напечатаны замечательные стихи поэта Виктора Брюховецкого: "Ленина сменивший на Петра, / город вымыт, вылизан с утра... / Прибываю в Питер из Самары. / Тополя шумят над головой. / Из вагонов — лица-самовары, / пахнущие скошенной травой, / пахнущие медом, степью дикой, / ветром, обжигающим виски, / Родиной несчастной и великой, / и родной до боли, до тоски — / от сознанья — каждый что-то значит, / от обиды: упади — сотрут... / Гибнет "Курск", в толпе никто не плачет, / "Сторонись!" — носильщики орут. / Сторонюсь... / А день — что плащ в накрапах, / в серой дымке, питерский вполне. / И вокзал, как зверь на сытых лапах, / нас глотает. / И не страшно мне! / В пасть вхожу. Как гулко в этой клети! / Жулики! Ментов — ни одного. / Русский царь пустым зрачком из меди / смотрит и не видит никого".

Понятно, что поэзия быстрее реагирует на требования времени, она — жанр мобильный, более оперативно перестраивающий и свою образность, и свою символику. Но хочется верить, что вслед за стихами рано или поздно пойдет и новая интересная проза. А темы для нее, как показывают публикуемые эссе и мемуары, время и жизнь всегда предоставляют в изобилии.

Николай ПЕРЕЯСЛОВ