"ЭТО СУЩАЯ ПРАВДА…"

"ЭТО СУЩАЯ ПРАВДА…"

Сергей Воронин

В июньском номере вашей газеты была напечатана статья Владимира Бондаренко: “Еврей — не жид, русский — не быдло”. Меня она заставила вспомнить многое, что было связано с так называемой “групповщиной”. А по сути дела с еврейским засильем в литературных кругах Ленинграда. Но об этом чуть позже, а теперь мне хотелось бы привести один любопытный случай во время моей работы в газете “Смена”.

Как-то в один из дней в нашу комнату вошел, как всегда, аккуратно одетый, при галстуке, в костюме Семен Розенфельд. В дверях он столкнулся с выходящим от нас высоченным, в черном длинном пальто, в штанах с налипшей коркой грязи на манжетах, Березарком.

“Зачем вы пускаете этого жида?” — возмущенно сказал Розенфельд, как только закрылась дверь за Березарком.

Мы, нас было трое — П. Зенин, Т. Богловский и я, — растерянно переглянулись меж собой. “Ничего себе, еврей об еврее!”

“А! — догадавшись о нашем недоумении, воскликнул Розенфельд. — Вы должны знать, есть евреи и есть жиды. Я еврей, а тот, который только что вышел, — жид! Жиды нас, евреев, так же ненавидят, как и вас русских!”

Это было в 1946 году. Я тогда был далек ото всяких разговоров о евреях, антисемитизме. И никакого особого значения этому эпизоду не придал.

Кое-что стало до меня доходить, когда я уже приобщился к литературе. Работая в “Смене” разъездным корреспондентом, я много ездил по Ленинградской области, бывал и на Карельском перешейке во вновь организованных колхозах, состоявших из переселенцев Ярославской, Вологодской, Костромской областей. Итогом наблюдений и уже некоторого писательского опыта (к тому времени у меня вышла первая книжка рассказов “Встречи”), стала повесть “На своей земле”. Она была напечатана в журнале “Звезда” в двух номерах и одновременно вышла в издательстве “Советский писатель”. В “Ленинградской правде” появилась положительная рецензия “Свежий голос” Золотницкого и, чего я уж никак не ожидал, пошел поток читательских писем, среди которых были и такие, где спрашивали адрес моего литературного колхоза “Новая жизнь”, чтобы туда приехать. Мало того, повесть была выдвинута на соискание Сталинской премии. И вдруг, как гром среди ясного неба, разгромное выступление на секретариате СП СССР критика Ф. Левина. Свое выступление он закончил словами: “Я бы не хотел жить и работать в таком колхозе”. Ему никто не возразил (В. П. Друзин, главный редактор “Звезды”, сидел пришибленный. Еще бы, времена-то были сталинские), потому что только Левину было поручено прочесть мою повесть и высказать свое мнение. На что председательствовавший Александр Фадеев сказал: “Ну, Воронин еще молодой, успеет получить.” Он не ошибся, я получил Государственную премию России, но только через тридцать лет после того дня.

Умер первый редактор журнала “Нева” А. И. Черненко. Его преемником стал я. Казалось бы, молодой редактор, надо бы поддержать, но куда там! Первое, что сделали групповщики, это объявили “голодную блокаду”, надеясь, что без их прозы я загублю журнал. В ответ я широко открыл двери редакции писателям с периферии, памятуя, что Русь талантами не оскудела. Прошло время, и журнал стал одним из самых тиражных.

В 1962 году была направлена в Китай туристическая группа, на правах как бы делегации. В нее входили железнодорожники, врачи, художники, ветераны труда — представители разных национальностей. В этой группе был и я. И вот как-то стоим мы у окна вагона, врач Эсфирь Давидовна Тыкочинская и я, и о чем-то говорим. А в это время передают по радио информацию о выносе тела Сталина из мавзолея. И к нам подходит молодой нацмен (никак не хочу принижать его, просто не знаю его национальности) и говорит что-то оскорбительное в адрес евреев. Лицо Тыкочинской пошло красными пятнами. Я почувствовал себя страшно неловко. “Нацмен” отошел, и Тыкочинская, утирая слезы, сказала: “Это все последствия процесса о врачах-убийцах”. И я вспомнил, как в то время, на моих глазах, выбросили из трамвая еврея. Темных сил в русском народе хватает. И не дай Бог будить их, провоцировать. А провокация определенно была, думал или не думал об этом Сталин. И как бесконечно прав Владимир Бондаренко, говоря: “Доводить этот вопрос до опасной черты не следует ни нам, русским, ни евреям, ибо закончиться все это может большой кровью”.

Работая главным редактором в “Неве”, я напечатал там свой рассказ “В родных местах”. И тут, как говорится, еще не успела высохнуть типографская краска на листах, грянула статья главного редактора “Литературки” С. С. Смирнова. Что любопытно, этому предшествовала его поездка в Ленинград и посещение нашей писательской организации. Статья называлась “Именем солдат”. С. С. Смирнов обвинял меня в реабилитации власовца. Заканчивал он статью так: “Хотел или не хотел того Воронин, но он запустил пулю в святая святых, в Коммунизм!” Будь это во времена Сталина, быть и мне, и всей редакции расстрелянными. Конечно, прежде, чем писать такую статью, надо бы С. С. Смирнову повстречаться со мной. Все же, как-никак, а я главный редактор известного журнала. Но нет, ему было достаточно контакта с лидерами групповщины, чтобы ошельмовать меня. Зачем? Да только затем, чтобы сбросить меня с поста главного редактора. Что и подтвердило на другой же день, после появления статьи, партийное собрание. Требовали исключить меня из партии, разжаловать в рядовые. Пытался защитить мой рассказ Кесарь Ванин, говоря о терзаниях души русского человека, но его высмеял ведущий критик А. Л. Дымшиц. “О какой душе идет речь? Бред какой-то!” В перерыв ко мне подошел Д. Гранин и сказал: “Учти, лежачих не бью!” Видимо, он считал вопрос со мной уже решенным. Но я был спокоен и никак не считал себя “лежачим”. Мне было известно мнение М. А. Шолохова: “Рассказ нормальный. Надо его защищать.” Было и мое выступление на этом собрании, где я расценил статью С. С. Смирнова как рецидив бериевщины. И привел ряд имен невинно репрессированных писателей, из которых некоторые погибли в лагере. “Вы что, этого хотите?” — крикнул я в зал. После меня должен был выступить Ю. П. Герман. Он отказался. В “Литературной газете” была информация об этом собрании. “Воронин отмел все обвинения в свой адрес”. “Отмел”!..

Что говорить, горячие были тогда денечки. К моей радости, бюро Ленинградского обкома КПСС признало неправильной статью С. С. Смирнова.

Я был защищен. Но горький осадок остался. Не только мне, но и моим сторонникам было очевидно непримиримо-злобное отношение групповщины к нашему журналу. И все чаще стали вызовы в обком (это уже после ухода замечательного человека, первого секретаря обкома Ивана Васильевича Спиридонова. Это он сказал мне по окончании бюро: “Не отдадим журнал на растерзание. И редактора не отдадим на растерзание”.). И все суровее отношение ко мне секретаря по идеологии Б. А. Покровского. И в результате двойной удар по журналу за публикацию очерка “Вокруг да около” Ф. Абрамова и статьи о генетике двух биологов Медведева и Кирпичникова. И вызов на “большой ковер”, на заседание секретариата ЦК КПСС. Этому способствовала еще и двухподвальная статья академика Ольшанского, правой руки Лысенко. Предполагалось мне вкатить “выговор”, а А. Чаковскому — гл. редактору “Лит. газеты” — за положительную рецензию о невской статье о генетике — “на вид”. Но в ходе заседания все изменилось. А. Чаковскому — “выговор”. А мне заключительные слова Ф. Р. Козлова: “Мы доверяем ленинградскому обкому, он на месте сам разберется с Ворониным”. (На бюро обкома мне “поставили на вид”, без занесения в личное дело).

Казалось бы, все в порядке. Но если раньше Горлит подписывал очередной номер журнала, почти не читая, на полном доверии, то после “проработки” то ли в силу перестраховки, то ли по спецуказанию, но из готового к набору номера слетели почти все материалы. Пустили запас. Но и запас постигла такая же участь. Из прозы оставалась только повесть Семена Бытового. И в другое время вряд ли бы напечатали, но поджимал типографский график, и мы, сократив ее более чем наполовину, закрыв от стыда глаза, послали в набор. Когда она была напечатана, инструктор отдела культуры Г. М. Смирнова сказала мне: “Вот такую прозу и надо печатать, Сергей Алексеевич”. И я понял — все! Надо уходить.

Время шло. Групповщина все больше набирала силу. Под “групповщиной” в то время все понимали “еврейское засилье”, но тогда не было принято называть вещи своими именами. Побаивались. Надо сказать, что не одни евреи были в групповщине, находились и русские — такие, как Михаил Дудин. Но я твердо знаю и то, что там не было таких евреев, как Израиль Друц, честный, принципиальный человек, осуждавший групповщину. Не случайно он в своем завещании просил, чтобы я был председателем комиссии по его литературному наследию. Работала в “Неве” С. Ф. Вайнтрауб. Ей не хватало каких-то месяцев рабочего стажа, чтобы выйти на пенсию. И я принял ее на работу в отдел публицистики. Она не раз с возмущением говорила о том, что меня называют антисемитом только за то, что я отклонял бездарные рукописи еврейских авторов. Так что не все были жиды, были и евреи. И о них у меня сохранилось самое теплое воспоминание. Может, и среди групповщиков были евреи, но не зря же опасается за свою жизнь Марк Рудинштейн. Жиды — это та же мафия, организованная, преследующая одну цель, — свою выгоду. Отсюда захват всех средств массовой информации. Что мы сегодня и наблюдаем.

А в то время постепенно, но неуклонно, уже перекрывался кислород русским писателям.

К концу 80-х годов все ленинградские журналы и издательства были в руках групповщиков. Русским писателям фактически доступа туда не было. Это я почувствовал и на себе, когда мой двухтомник из новых произведений был “зарезан” в “Советском писателе”. В “Неве” же, когда я принес туда рассказы, сказали: “Напечатаем, но не ранее, чем через два-три года. У нас большая очередь”. В ленинградских газетах стали появляться разгромные статьи. Так изничтожили книгу “Село русское” Михаила Шургина, вышедшую к его 50-летию, и книгу стихов талантливого поэта Юрия Красавина. Да и не только их. В то время, как “своих” авторов доводили чуть не до гениев.

Мириться с таким положением было невозможно. И я добился выступления в открытом эфире по ленинградскому телевидению. Я обо всем вышесказанном объявил прямо и откровенно. Обнародовав и такие цифры: из 420 ленинградских писателей только 84 русские. Гвалт поднялся страшный. Меня обвинили в антисемитизме. Из прокуратуры потребовали объяснение. Но я повторил то же, что и сказал в своем выступлении. “Если бы засилье было узбеков, я бы говорил так же об узбеках. Если бы захватили все татары, я бы говорил так же и о татарах. Но если это были евреи, то я сказал о евреях”. Прокуратура нашла обвинение в мой адрес необоснованным.

О положении русских писателей я говорил на пленуме СП СССР и на писательском съезде. Говорил от имени Валентина Пикуля, Петра Выходцева, Вильяма Козлова о необходимости выхода из писательской организации, возглавляемой В. Арро, и создания своей русской писательской организации, которая и была создана при поддержке Валентина Распутина и Василия Белова.

Вся эта неравная борьба, стоившая большой нервотрепки, была следствием нравственного геноцида со стороны оголтелой групповщины.

В завершение необходимо повторить справедливые слова из статьи Владимира Бондаренко: “Любой народ живет в своем языке, в своей культуре, значит, если ты идешь в иной народ — дорожи его культурой, не навязывай свое”. Это сущая правда.

И если говорить о том, чтобы наконец-то стерлась грань нездоровых отношений евреев и русских, то и начинать надо с этого. С уважения к русскому народу. Тем более, что русский народ не мстителен, он по-христиански добр, а если вынуждают его на зло, то в этом вина тех, кто переполняет чашу его терпения.