БРИГАДИР ГИРШ, ГОСПОДИН ШТЕРЦ И ХРУСТАЛЬНЫЙ КУБОК РОГАЧЕВА
БРИГАДИР ГИРШ, ГОСПОДИН ШТЕРЦ И ХРУСТАЛЬНЫЙ КУБОК РОГАЧЕВА
Это была третья за месяц иностранная делегация. После американцев и французов пожаловали представители посреднических и бумагоделательных фирм
Во многие государства попадает сегодня продукция Котласского комбината. Бумага офсетная и для глубокой печати, типографская, картон, древесноволокнистые плиты обыкновенные и покрытые эмалью, целлюлоза сульфатная, сульфитная и вискозная… Короче говоря, вся заграница получает в разных видах и при разных посредничествах «дары русского леса», добытые усилиями тружеников таежного поселка Коряжма.
Торговля идет принципиальная и взаимовыгодная. Качество товара определяет спрос. Спрос диктует жесткие ультиматумы качеству. И, не доведись, в цистерне меду окажется случайная капля дегтя, иностранные фирмы немедленно командировали бы в Коряжму своих представителей или, более того, на дальний Север прибыли бы собственной персоной первые лица: генеральные директора и президенты компаний, фирм, контор и агентств, торгующих на мировом рынке продукцией Котласского комбината.
Многие иностранные представители приезжают на Котласский ЦБК ради любопытства, не праздного, конечно, любопытства, а делового: им интересно видеть и знать, сквозь какие «круги ада» проходит русское бревно прежде чем стать полуфабрикатом для дальнейшей переработки или же готовой продукцией. Они внимательно приглядываются к технологическим процессам, беседуют с инженерами и рабочими, высказывают руководителям комбината свои пожелания. Ну, скажем, им очень хочется получать целлюлозу, упакованную не в мешочную бумагу, а в ту самую листовую целлюлозу, чтобы перед запуском советской целлюлозы в дальнейшую переработку ее не надо было освобождать от упаковочной бумаги и, таким образом, затрачивать на эту операцию ручной труд.
Много всяких предложений и просьб. В меру сил, возможностей и, естественно, выгоды (на ЦБК умеют считать деньги, потому и значатся постоянно в числе лучших предприятий отрасли), руководители комбината учитывают пожелания зарубежных партнеров, усматривая в таком сотрудничестве не только коммерческие цели, но и цели политические, способствующие взаимопониманию и сближению народов, развитию мирного соревнования систем. Пусть капиталисты производят больше тетрадей для просвещения, альбомов для рисования, бумаги для издания честных книг и новогодних хлопушек. Это несравненно лучше, чем производить «хлопушки», способные убивать людей.
Так вот, в том месяце деловая делегация из ФРГ была третьей, после американцев и французов. Гостям показали все, что пожелали увидеть. Они приехали основательно подготовленными, располагали, несомненно, значительным объемом информации, кроме того, в кармане у каждого лежала книжица, изданная каким-то пресс-бюро. В этом светокопийном экспресс-издании были помещены статьи и фотографии, перепечатанные из различных зарубежных газет и журналов. Заглавная статья называлась «Котлас — гигант России».
Гигант! А кто-то когда-то сомневался, что Советский Союз способен построить Днепрогэс, Магнитку, Харьковский и Сталинградский тракторные, Россельмаш и другие гиганты первых пятилеток…
Теперь представители бумагоделательной промышленности Западной Германии рассматривали один из многочисленных гигантов России, возведенных в северной тайге упорством и мужеством советского человека. Среди тех, кто его возводил, было много недавних фронтовиков…
Мы стояли с представителями западногерманских фирм в огромном зале бумагоделательного производства третьей очереди, у машины номер пять, которая каждую минуту мотала на рулон 360 метров тепленькой еще офсетной бумаги. И эту бумагу неудержимо хотелось потрогать рукой.
— Гут, — повторяет господин Штерц. — Какой фирмы машина?
— Фирма имени товарища Артема, — отвечает представитель комбината.
— Где находится эта фирма?
— В городе Днепропетровске… Это отечественная бумагоделательная машина, по она не уступает заграничным образцам…
— Какова ее проектная мощность?
— Сорок тысяч тонн в год. Плановая — сорок пять. Но наши бригады и эту цифру значительно перекрывают.
Господин Штерц задумался. По выражению лица трудно понять — о чем. Неторопливо идет вдоль стометровой громадины, всматриваясь и вслушиваясь в нее, как внимательный врач всматривается и вслушивается в своего пациента.
— В конце года машина будет остановлена на реконструкцию, — сообщает представитель комбината.
— Что это даст? — интересуются гости.
— Примерно на десять тысяч тонн увеличится годовая производительность. Бумага будет представлена на присвоение государственного Знака качества…
У одного из пультов, расположенных слева от машины, господин Штерц останавливается. Его внимание привлекает вымпел, укрепленный на специальном штоке. Гость поднимает на лоб свои красивые очки и читает русские слова на красном треугольнике. Там написано: «Победителю социалистического соревнования бригаде Гирша Г. Ф.»
— Кто такой Гирш? — спрашивает господин Штерц, водружая очки на переносицу.
— Хозяин машины.
— Немец?! — скорее утверждает, чем спрашивает гость.
— Не знаю, — пожимает плечами гид. — Никогда не интересовался. Он прекрасный специалист. Это известно всем. А национальность не имеет значения.
— Он немец! — убежденно восклицает господин Штерц. — Гирш — классическая немецкая фамилия… Я бы хотел с ним познакомиться.
Представитель комбината смотрит по сторонам, замечает на переходном мостике человека в клетчатой рубашке и делает ему пригласительный жест рукой. Человек быстро подходит, и его представляют гостям:
— Вот это и есть бригадир Густав Филиппович Гирш.
— Вы объясняетесь по-немецки? — спрашивает Штерц.
— Немного, — отвечает Густав Филиппович по-немецки.
— Это же ваш родной язык!
— Родных у меня два: русский и немецкий.
— А где вы родились?
— В Одесской области.
— Женаты?
— Конечно… Я уже дед, — смеется бригадир.
Штерц тоже сдержанно улыбается.
— Вы меньше всего похожи на деда, — говорит он. — Вам, очевидно, не более сорока?
— Сорок шесть. Просто я хорошо сохранился и мог бы сойти за жениха. Но восемь месяцев назад старшая дочь сделала меня дедом. И приятно и грустно.
— Почему грустно? — насторожился Штерц.
— Одна русская поэтесса сказала: «Осенью всегда бывает грустно, даже если не о чем грустить…»
— До осени еще далеко. — Господин Штерц дружески похлопал Гирша по плечу. — Жена тоже немка?
— Нет. Русская.
— Если у господина Штерца есть желание поговорить с Густавом Филипповичем, я рекомендую пройти в комнату мастеров, — предложил представитель комбината. — Здесь очень шумно… А потом мы встретимся на целлюлозном производстве…
— С удовольствием! — быстро соглашается Штерц. — Вы не против, Густав?
Гирш пожимает костистыми плечами:
— Пожалуйста, если вам интересно…
Мы покидаем делегацию и направляемся в комнату мастеров. Коридорная перегородка и массивная дверь надежно предохраняют помещение от машинного шума. Но шум застрял в ушах, он звенит в наступившей тишине игрушечными колокольчиками, и господин Штерц пытается указательными пальцами унять этот звон. Он удобно устроился в кресле, пытливо осматривает комнату. Здесь много цветов — на подоконниках, на столах, на специальных подставках. Стены отделаны полированным деревом, потолок звукопоглощающими плитами — уют и покой. Даже не верится, что в десяти шагах грохочет сотнями моторов и колес огромное производство.
— Вы простите, Густав, мое любопытство, — говорит господин Штерц, — но мне хочется с глазу на глаз поговорить с рядовым человеком, который делает для нас бумагу. Между прочим, я выходец из небогатой семьи. Отец был мелким служащим… До войны мы жили в Восточной Германии. В небольшом городе Лихене… Может, слышали?..
— Нет. Я никогда не был в Германии. Ездил по туристическим путевкам в Чехословакию и в Польшу, а в Германию пока не довелось.
— И не тянет? — понизив голос, интересуется Штерц. — Некоторые русские немцы перебираются на родину… Вы, наверное, слышали об этом?
— Слышал, — кивает Густав. — Но убежден, что родина человека там, где он родился. Почти все американцы выходцы из других стран. Однако нынешнее поколение янки считает своей единственной родиной — Америку. Для меня единственная Родина — Россия. К тому же — от добра добра не ищут.
— Да… Но все же… Могилы предков…
— Мой отец похоронен на Урале. Туда я езжу. Изредка, правда. В 1934 году мы переехали из Одесской области в Кустанайскую и прожили там пятнадцать лет. Работали в колхозе. Село Миролюбовка. Теперь там целинный совхоз «Киевский». Когда я побывал в Миролюбовке в первые годы освоения казахстанской целины, то был потрясен увиденным. Прекрасные дома со всеми удобствами, новая больница, школа, Дворец культуры… Тогда, господин Штерц, у меня появилось желание возвратиться в Казахстан. Но я уже слишком глубоко нырнул в бумажное дело, полюбил его. К тому же — семья, дети. Я работал на Камском ЦБК в Пермской области. Прошел все ступеньки производства — от обтирщика до бригадира. Моим учителем был знаменитый Василий Ефремович Рогачев. Один из первых зачинателей стахановского движения в бумажной промышленности, Герой Социалистического Труда. Теперь он на пенсии, ему более семидесяти лет.
— А какая судьба привела вас в Коряжму? — спросил Штерц. Оп достал пачку дорогих сигарет и поочередно протянул нам.
Гирш взял сигарету, внимательно осмотрел ее, со знанием дела понюхал табак, спросил:
— Американские?
— Да. Приходится тратить немалые деньги на это баловство. На вредное баловство… А я — из семьи мелкого служащего, где привыкли считать каждый пфенниг…
Посидели молча, разглядывая друг друга.
— Так какая нужда привела вас в Коряжму? — напомнил Штерц.
— В основном квартирная, — ответил Густав. — У нас еще не везде хватает хороших квартир. Не хватало их и на Камском комбинате. В 1972 году я узнал, что в Котласе запускают третью очередь комбината. Предложил свои услуги. Меня пригласили. Назначили бригадиром на машину, которую вы видели, дали прекрасную четырехкомнатную квартиру в новом доме…
Господин Штерц достал блокнот, ручку и сделал какие-то пометки.
— Если не секрет, назовите годовой доход вашей семьи, — деликатно попросил он, стараясь не быть назойливым. — Мне это интересно. В нашей фирме трудится большая армия рабочих… Хотелось бы провести некоторые сопоставления… Это чисто деловой интерес, хотя я не держатель акции, а только доверенное лицо… Вы меня понимаете?
— Прекрасно понимаю, — сказал Густав. — Но считать годовой доход… Это нужен карандаш… Лучше месячный…
— Карандаш в руке, — Штерц постучал ручкой по блокноту.
Гирш неторопливо пригасил окурок.
— Записывайте, — начал он. — Моя семья теперь увеличилась и состоит из семи человек. Я уже говорил вам, что старшая дочь вышла замуж и родила ребенка… В нашем доме не работают только двое: восьмидесятилетняя бабушка и восьмимесячный внук… Я получаю в среднем 400 рублей в месяц, жена 300 (она трудится в моей бригаде), дочь — лаборантка на сульфатном производстве, получает примерно 130 рублей, ее муж — электрик зарабатывает 150. А младшая дочь окончила среднюю школу и поступила ученицей в вязальный цех комбината бытового обслуживания. В нашей семье все женщины очень любят шить и вязать. Мы почти не покупаем готовых вещей, все производим дома, по собственным моделям и вкусу. Это экономит значительные суммы и доставляет немалое удовольствие. Мы тоже, господин Штерц, умеем считать деньги…
— Да, да! Что ни говорите, а немецкая пунктуальность и бережливость живет в крови, — гордо подчеркнул Штерц. — Это, безусловно, генетика. Ее истребить невозможно… Значит, годовой доход вашей семьи составляет примерно 12 тысяч марок…
— Рублей, — поправил Гирш. — Должен сказать, что мой доход довольно высок и позволяет жить, не задумываясь о завтрашнем дне.
— А каковы постоянные расходы?
— Что вы имеете в виду?
— Налоги, квартирная плата, различные безвозвратные взносы и прочее…
— За квартиру и электричество я плачу в среднем 20–23 рубля в месяц… Прикиньте, сколько это процентов от общего семейного дохода…
— Я уже прикинул, — сказал Штерц. — Менее трех…
— Ну вот… Что там дальше?.. Профсоюзные взносы: один процент от заработка… Что еще?.. — Гирш помолчал, что-то обдумывая.
— Я вас понимаю, — тихо и многозначительно произнес Штерц, коротко глянув в мою сторону.
Густав Филиппович уловил намек, хитро прищурил свои голубые глаза, с некоторой иронией заметил:
— Товарищ пишет о наших достижениях и недостатках. Критикует бесхозяйственность. Неразберихи и бесхозяйственности у нас еще хватает. Возьмем хотя бы лесное дело. Наверняка вы смотрели в окно, когда ехали из Москвы в поезде, и видели, сколько вокруг валяется древесных отходов. Из них можно сделать неплохую бумагу. Но они гниют, погибают. Это у самой железной дороги. В лесосеках беспорядка еще больше…
— Д-а-а-а, нам бы ваши отходы… — мечтательно вздохнул господин Штерц. — Конечно, лучше получать высокосортную целлюлозу. Но это, Густав, весьма дорого…
— Говорят, задарма можно только по шее получить в пивной.
Гость взорвался смехом.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Это я запишу. — И он записал в блокнот шутку Гирша.
— Вы покрутитесь среди наших рабочих, они наговорят вам столько шуток — блокнота не хватит, — посоветовал Густав. — Веселый народ…
— О немцах этого не скажешь, — заметил Штерц. — Немцы слишком серьезны. Тем более — на службе… Особенность нации…
— А может быть, особенность системы? — обронил Гирш. — У нас без смеха жить не могут. Особенно молодежь…
— Я обратил внимание, что у вас много молодых рабочих.
— Да. Наш комбинат можно назвать молодежным. Например, в моей бригаде двадцать один человек. Я — самый старый. Жене сорок лет. Остальным до тридцати…
— Вы считаете, что к тридцати годам можно в совершенстве освоить такое сложное производство и занимать пост шефа бумагоделательной машины? У нас придерживаются несколько иного мнения.
— Мне доверили машину и бригаду в тридцать два года. — Густав отошел к окну и облокотился на подоконник. — Не я считаю, что немного запоздал. Хотя не могу сказать, что знаю свою кормилицу до последнего винтика… Вот работают рядом две бумагоделательные машины, а ведь они разные. Как люди. Их надо изучать всю жизнь — н до конца не изучишь… Что говорить о бумагоделательной машине?! Возьмем агрегат попроще— автомобиль. У меня «Москвич». У соседа тоже. Покупали одновременно, из одной партии. А вот сяду за руль его машины — не то! Надо привыкнуть, узнать нюансы, приспособиться. Согласны?
— Согласен, — кивнул Штерц задумчиво. — И в жизни надо ко всему приспособиться. Это по силам только человеку…
— Но не каждому, — заметил Гирш. — И все же приспособиться к чужой машине несравненно легче, чем к условиям чужой жизни…
Гость задумчиво чертил в блокноте какие-то фигурки, потом спросил:
— Где вы, Густав, проводите свободное время, отпуск?
— Я уже говорил, что несколько раз ездил за границу в качестве туриста. Часто отдыхаю в Крыму по профсоюзным путевкам. У нас свой дом отдыха «Северная Двина». В Алуште. Но больше всего люблю проводить выходные и отпуск в окрестных лесах. Я страстный рыбак, грибник, ягодник. Да и все мое семейство обожает, как говорится, дары природы. Мы запасаемся ими на всю зиму. Малина, смородина, черника, брусника, клюква… Сплошные витамины!..
— Бываете в театрах, концертах?
— Театр у нас один. В Котласе. Иногда гастролирует областной, из Архангельска. Наезжают труппы из других городов… Недавно я был в Москве, смотрел мастеров искусств в концертном зале «Октябрь».
— Специально ездили в Москву на концерт? — удивился Штерц.
— Да, специально. Вернее, меня пригласили на коллегию министерства и одновременно на празднование Дня работников леса. Нынешний праздник оказался для меня двойным. — Густав Филиппович поднял таинственно палец и направился к шкафу. Открыл створку, извлек огромную красную коробку, поставил ее на стол и, как артист оригинального жанра, резко поднял крышку. Нашему взору предстала поразительной красоты полуметровая хрустальная ваза. По форме она напоминала бочонок. Грани затейливого узора излучали нежно-голубой свет. На верхнем скосе была выгравирована надпись: «Бригаде Г. Ф. Гирша приз имени Рогачева».
Господин Штерц даже поднялся с кресла.
— Как это понимать? — спросил он и легонько тронул вазу своим массивным перстнем. Комната наполнилась звоном добротного русского хрусталя.
— Очень просто, — сдержанно и гордо сказал Гирш. — Я уже упоминал, что был учеником знаменитого советского бумагодела Василия Ефремовича Рогачева. Он учил меня мастерству своей профессии на Камском комбинате. Теперь Министерство бумажной промышленности и центральный комитет нашего профсоюза установили почетный приз имени прославленного ветерана. Вернее, три ежегодных одинаковых приза за наиболее высокие достижения в работе. Об этом я прочитал в газете «Лесная промышленность», посоветовался с подчиненными. В числе пятидесяти шести бригад страны мы решили бороться за почетный приз. И вот победа! Мы — первые обладатели кубка Рогачева. Неделю назад вручил сам министр…
— Вы добыли хороший подарок своей жене, — проговорил Штерц и снова легким касанием перстня наполнил комнату хрустальным звоном.
— Почему жене?! — возразил Густав. — Это наше общее достояние. К нему еще причитается солидная денежная премия. Вот ее мы разделим между членами бригады. Каждому по заслугам.
— А кубок распилите на части и раздадите по кусочку? — пошутил Штерц.
Он пошутил, но было вполне очевидно, что ему не ясно, каким образом следует поступить с именным кубком, если Гирш не считает его своей собственностью…
В тот день после окончания смены в зале заседаний цеха печатных бумаг состоялся короткий митинг. На столе президиума стоял почетный приз. На трибуне стоял коммунист Густав Гирш. Он был в своей неизменной клетчатой рубашке. В зале было довольно свежо, но Густав Филиппович потел. Его ослепляли и грели софиты, установленные с трех сторон. Местные фотографы и кинолюбители непрерывно щелкали затворами аппаратов и жужжали узкопленочными камерами.
Затем Гирш попросил подняться на сцену директора музея трудовой славы комбината. Молоденькая женщина подошла к столу президиума и приняла из рук бригадира кубок имени Рогачева.
Приняла на вечное хранение…