Я пока не умею не жить

Я пока не умею не жить

Два поэта на одной полосе. Олег Хлебников - имя знакомое. Автор многих поэтических книг и бесчисленных публикаций в "Новой газете". Павел Проскуряков – нотариус из Екатеринбурга – практически не известен столичной публике. Что между ними общего? Что их связывает?

Мне кажется, поэтическая общность, братство вопреки «надменной улыбке», которой, по мнению Блока, поэты встречают друг друга, а на самом деле просто защищаются от мира, коренится не в стихотворном строе и складе, а в отношении к этому так часто глухому к поэзии миру. И к тому, что над миром и человеком, без ощущения чего русского поэта просто нет и не может быть. Оба поэта постоянно, даже привычно думают о Вечности, барьером к растворению в которой стоит перед человеком смерть. Оба относятся к этому невесёлому и загадочному препятствию основательно и иронически одновременно. Разница только в градусе пафоса. Олег Хлебников этот градус постоянно снижает, следуя за Ходасевичем, Межировым и Слуцким. Павел Проскуряков в чувстве конечности бытия ближе к фольклору. У него удивительно естественное поэтическое дыхание.

Но стихи обоих вовсе не безнадёжно скорбны или непроходимо пессимистичны. Они проникнуты любовью и иронией. Любовь побеждает всё, а ирония, когда она не разрушительна, помогает трезво относиться к себе.

Марина КУДИМОВА

Олег ХЛЕБНИКОВ

* * *

[?]нас тьмы и тьмы и тьмы.

                        Блок

Эти наши ковры на стенке,

эти наши песни о Стеньке,

как бросает за борт княжну,

быт убогий – да! – украшали,

да ненашим нам угрожали,

обещали опять войну.

Между Западом и Востоком,

в азиатском сюжете жестоком,

в европейском циничном… Мы

вряд ли были в чём виноваты.

Но стояли хрущобы, хаты

на схождении тьмы и тьмы.

У Киевского вокзала

Розы купить и в Брянск умотать

просят меня, предлагая

задёшево… Но остаюся опять

с тобою, Москва дорогая.

Без роз и без Брянска. Зато посреди

тех, кто за них радеет, –

таджиков, киргизов… И той, прости…

Господи, что владеет

киргизами, розами, Брянском и…

В общем, неинтересно.

Но от метро до бомжовой скамьи

буду держать это место –

лоха, очкарика с бородой,

нюхающего исправно

розы, взбодрённые мёртвой водой

из туалетного крана.

Come back

Друзья мои! Прекрасен был Союз!

Ну, этот наш – советских соцреспублик.

Там иногда выбрасывали бублик,

и дырка хороша была на вкус.

Нам не по-детски с братством повезло.

Глушили рыбу, Би-би-си и водку.

Курили «Приму». Даже примы. В[?]т как

сталь закалялась всем смертям назло.

И вроде как никто не погибал –

ни в авиа-, ни в автокатастрофах.

Ну, разве – космонавт, который в стропах

запутался, пока рапортовал…

* * *

А. Ходыкину

До сих пор играю в футбол

с живыми друзьями.

Темп высокий для нас тяжёл,

но опять забиваем гол

и – пропускаем сами.

Ведь играем мы с другом друг –

свои против наших.

Попадая в столь узкий круг,

размыкающийся вдруг,

не ищи проигравших.

* * *

Ставши стариком, сидеть на пляже

лучше, чем в высоком кресле – даже

мягком и удобном: на тебе

псевдокапитанская фуражка,

выцветшие шорты и тельняшка,

взгляд – в дали, окурок – на губе.

И хотя стагнируют суставы,

и мозги ворочаться устали

с боку на бок – ночи напролёт,

но сейчас на солнышке у моря

восседаешь и не знаешь горя,

если память сердце не кольнёт.

Сам себе ты капитан и штурман

и судёнышко в потоке бурном

времени, пускай его и нет –

у тебя-то уж, по крайней мере.

Но воздастся каждому по вере –

верил в море и небесный свет.

И они не подведут, уверен,

вспенят волны завтрашний рассвет.

Ответ на письмо старого друга

Захотел бессмертия? Валяй!

Запиши, как беккерский рояль

гладил и насиловал до дрожи.

Как сбегал из дома, запиши

на носитель – более души

прочный и на страшное похожий.

Что когда сказал и не сказал.

Как за далью ездил на вокзал.

В шахматы играл всегда ничейно.

Был рационален, но при том

и умён... Отца и мать потом

схоронил спокойно и печально.

Всё на этот жёсткий съёмный диск

запиши, а после удивись,

что души там нет – не записалась.

Вроде малость,

                       два-три чувства – малость,

но тебя там нет – хоть удавись.

* * *

Не зови меня в виртуальное ваше пространство –

я и так окажусь там сразу же после смерти.

Только вот что прекрасно, ужасно, 

прекрасно, странно:

не отловят её все всемирные ваши сети.

Даже Брат По Разуму, много мне возражавший,

даже Тёлка-70 – дива из Литсовета,

не поймёте вы ничего – лишь на тексты ваши

от ОХ[?], ХО-ХО – не будет опять ответа.

А молчание будет значить то ли согласье,

то ли полное, наглое вами пренебреженье –

уж решайте сами.  Только, пожалуйста, лазьте

в эту сеть свою! Ибо жизнь – это есть движенье.

И почти неважно, твоё оно 

или вдруг да от других – к тебе. 

Вот бессмертье – в руке синица…

В общем, как в поколенье случайно нашёл я друга,

и с потомком-юзером тоже смогу зафрендиться.   

Жили-были

1.

Наступят вот-вот холода,

друг к другу тогда не прижаться.

В тебя я люблю погружаться –

запомни меня, вода!

Запомни: вот был такой –

впрямь Добчинский, но втройне я

нагружен смертной тоской,

что мог быть красивей, стройнее,

сильнее, выносливей и...

Ну, как-то не очень вышел.

Но вздорные волны твои

любил и вздымался выше

и волн, и двух-трёх пловцов,

ветров не боящихся тоже.

Запомни вот: был таков!

И даже бывал моложе.

2.

Отпускник

Зачем снимает он на камеру

пейзаж, который мог увидеть

лишь без неё? А в Белокаменную

вернётся – посмотреть не выйдет.

Сначала всё не будет времени,

а вскоре воздуха и силы,

но и – навязчивого бремени

доказывать, что жили-были.

3.

Кто жил, оставляет след –

в цементе ли, на воде,

в эфире, которого нет,

на облачке – да везде!

А след означает одно,

что землю и ты топтал.

Играл ли в кино, в домино –

потомкам послал сигнал,

что всё-таки жил и был,

каков уж ни есть – таков,

вину виноградную пил,

прослыл средь учеников...

И это не сказка – быль.

И ей за двадцать веков.

Мои собеседники

                                А.В., Ю.К., Ст. Р.

Ушли мои собеседники.

Слишком уже далеко.

Не докричусь до них, бедненький,

зато дозвонюсь легко.

– Здрасте… Андрей Андреича…

И – слабый шёпот в ответ.

– Простите… Не слышу…

                                              Неуча

простит он, но звука нет.

– Здравствуйте, Юрий Фёдорыч!..

В ответ: бу-бу-бу, му-му.

И перебьёт нас очередь

из позвонивших ему.

А Станислав Борисыч сам,

знаю, вот-вот позвонит.

Но отвечаю другим голосам:

сплошь не ко мне – 

по делишкам-делам.

А он набирает, ворчит –

никак не прорвётся к нам.

* * *

Горько плачущее дитя

плачет из-за ерунды,

из-за безделицы сущей, хотя –

в предощущенье беды:

мамка и папка скоро умрут –

раньше, чем никогда.

И больше не будет таких минут,

чтоб пореветь без стыда.

* * *

У каждого где-то свои родители –

их многие где-то видели.

И ты по ночам 

представляешь их тоже –

лет сорока и моложе.

Они, если и не совсем патриции,

имели свои амбиции:

пытались жить и тебя воспитать.

Да не получилось, видать, –

ни то, ни другое, ни то, ни другое…

Оставь их – в покое.

На ночном море

Мелкое море. Пляжная гать.

Пустеющий зной степей.

Буду и это потом вспоминать –

чем дальше, тем всё светлей.

Наши почти безотчётные дни

в прогалах вселенской тьмы,

где мы как будто с тобой и одни,

хотя не одни и не мы.

Буду всё чаще потом, потом

прекрасными числить их.

В прошлое мчащийся фаэтон

пусть заберёт хоть двоих.

* * *

Неприязненный взгляд

неизвестного мне человека –

от прикрытого века,

                             от века, который 

для смеха

проверял, как легко 

                           брата мог 

отоваривать брат.

Чем я мерзок ему

или попросту неприятен?

Ну, не слишком опрятен –

                                 от пятен вины 

и заплаток

на подержанной коже...

И сам-то себя 

     не пойму.

То ли я это я,

то ли кто-то уже нереальный,

виртуальный 

                      и этим нахальный,

и строгого враг бытия.

Это чувствует он.

Бытию от меня нет прибытка

(и убытка хотя),

                         но меня, болтуна, 

недобитка,

ненавидит заранее,

                           ибо для счастья рождён.

* * *

Когда ты с землёю близко –

на пляже ли, на лугу –

лежишь безо всякого риска

упасть во вселенскую мгу.

Что здесь, под тобой, не знаешь,

не ведаешь, что над тобой,

и только глазами стреляешь

под купол цветной цирковой.

Там много воздушных гимнастов

и тучек смешных золотых.

А здесь под тобой, под настом

ракушек и галек литых,

травы и подзола – здесь черви

и мелкие гады. Они

не хуже чиновничьей черни

съедят и последние дни,

когда ещё будет сознанье

искать с чужеродным родство.

Нет цели в Его мирозданье,

понятной созданьям Его.

* * *

Я не умею пока умирать…

                                  А. Саед-Шах

То заснуть не могу никак,

то от сна оторваться невмочь –

там я вижу людей и собак,

что вернулись ко мне в эту ночь.

И роса на ресницах дрожит

после ночи, продлённой чуть-чуть…

Я пока не умею не жить,

но и этому научусь.

Впервые в «ЛГ»

Летали парами синицы

Павел ПРОСКУРЯКОВ

Екатеринбург

Родился в 1957 г. в д. Ежово на юге Свердловской области. Юрист, нотариус. Автор поэтической книги «Хрустальная трава». Стихи публиковались в журнале «Урал», в коллективных сборниках.

* * *

Всё наяву и будто бы во сне.

Я ранним утром за ворота вышел

И оглянулся: ты стоишь в окне

И что-то говоришь, а я не слышу.

Наполнен дом теплом до потолка;

Лежат блины горячие на блюдце;

В окне твоя зовущая рука…

И хочется всё бросить и вернуться.

* * *

У знакомой пил я чай,

Ел вишнёвое варенье

И Ахматовой украл

Книжицу:

«Стихотворенья».

Тридцать лет прошло.

Тот грех

До сих пор мне ночью снится:

Всё бегу я через лес

И в кармане прячу

Птицу.

Чарка

На фронт мужа провожала.

Молода

               ещё

                       была.

Попросил налить он чарку,

а она не подала.

И всю жизнь о том жалела,

вплоть до нынешних времён.

В сорок третьем,

                               после плена,

был убит её Семён.

До войны любил он выпить

с мужиками допьяна.

Обнесла Семёна

                              чаркой

растреклятая война.

* * *

                           Ю.К.

Почти что нагишом

по лавочкам слоняться,

слыть местным чёлкашом,

фуфайкой прикрываться.

В поленнице опять

бутылочку заныкать.

___________________

Да боль бы продышать.

Да горе перемыкать.

* * *

Таскаю лет и зим обноски.

Себе на гроб стругаю доски.

Ищу сухой клочок земли.

Коплю на смертный день рубли,

Не зная, что же делать с ним, 

С остатним временем моим.

* * *

Только ёлку разберёшь –

Надо снова собирать.

Помнишь наши брюки клёш?

Видишь, носят их опять.

Бесконечным в январе

Мне казаться будет год.

За год в мамином дворе

Кто-нибудь опять умрёт.

Даже в маленькой реке

Не кончается вода –

В прогоревшем котелке

Выкипела навсегда.

* * *

Когда с тобой впервые вместе

мы в летних сумерках гуляли

по парку разносились песни

в аллеи белки выбегали

светлели у прохожих лица

в ночь сумерки не

                                 превращались

летали парами синицы

и сосны по

                     двое срастались.

* * *

За окном погоды нет,

Дождь в траву стекает с крыши.

И сквозь шум дождя я слышу

Ветра сбивчивый фальцет.

Записать бы мне его,

Словно барда, на пластинку.

Для меня, для одного,

Выдувал бы он грустинку.

***

Будущая бабочка ползёт –

совершить

                   испуганный

                                         полёт.

Испугает бабочку сперва

скошенная

                    мёртвая

                                    трава.

И пеньки отрубленных берёз

вцепятся

                 надгробьями

                                          в откос.

Вдруг за ней погонится потом

злой любитель бабочек

                                         с кнутом.

Зима

Седая ночь стоит как старость,

как старость

                       с болью нутряной.

А сосны тёмными остались –

средь них берёзы сединой.

Они ещё помолодеют,

окрасят космы

                            по весне.

И солнце летнее зардеет,

ещё надеюсь, на блесне.

Вот клюнет,

                      потяну щурёнка,

и затрепещет он в волне...

Но не родить уже ребёнка

моей стареющей жене.

* * *

Если солнце заслонить –

Пальцы красным высветит.

Мы и русские цари

Гнев небесный вызвали.

Небо ртутно,

Только тронь –

Сполохи да высверки.

Спи, спи, царь-огонь,

Спи, царица-искорка.

* * *

Не до хорошего –

мой потерялся пёс,

и дом заброшен,

и двор зарос.

Тын повалился.

Через огород

дрова соседи

возят круглый год.

Кому-то кто-то

скажет между дел:

– Хозяин помер или заболел...

Тын подниму.

Сыщу дурного пса.

Полы помою

после мертвеца.

* * *

В старых папкиных ботинках

сорок пятого размера

без шнурков

в ливень я бреду по лужам,

а вода всё прибывает.

Сон таков.

Вышел по воде на взгорок,

Чувствую – потоком сносит

под обрыв.

Как могу, сопротивляюсь,

но к откосу продвигаюсь,

едва жив.

И сквозь марево и ливень

на мосточке нешироком

блазнят мне

вечно ждущие кого-то

(такова у них забота)

Бог на ослике,

Смерть – на коне.

Мастерская молодых

Публикуем работу "Двор Пилата" студента-дипломника Московского государственного академического художественного института имени В.И. Сури­кова Алексея Спиренкова (мастерская Юрия Алексеевича Шишкова).

Родился он в Краснодаре, там же окончил КХУ им. Коваленко. И в 2008 году поступил в МГХАИ им. В.И. Сурикова. Во многих работах А. Спиренкова присутствуют библейские сюжеты. Молодой художник активно участвует в российских и международных выставках вместе с известными мастерами. Он победитель выставки-конкурса «Мой родной край» (Фонд Святослава Рихтера – помощь отечественному искусству–2012).

Теги: современная поэзия